Врата Изгнанников - Черри Кэролайн Дженис - Страница 52

Но, похоже, Гаулт преодолел все трудности. Во всяком случае линия кел, встретивших их, раздалась и дала ему пройти. Они опять двинулись вперед, к холму. Чи посмотрел на замаскированных стражников: странные фигурах со шлемами в виде демонов и диких зверей, из-под забрал горят глаза, в свете звезд сверкают обнаженные мечи.

И вот Ад, на который он сам себя обрек. Стражники остались позади, только он и человек, который вел его коня, и их окружила сила. Впереди, почти над головой, темнели ворота. Не вернуться и не сбежать, и он сам сделал все это, зная, что произойдет, зная себя, зная, что он не тот человек, который может умереть легко и просто, или сам расстаться со своей жизнью.

И каждый шаг на этом пути он рассчитал заранее и предвидел все, что могло произойти: они могли застрелить его еще на дороге — Гаулт мог быть мертв — Гаулт мог отказаться сражаться с ним, и на него могла накинуться вся банда — они могли рассеяться по дороге и он мог убить нескольких из них, прежде чем подоспеют остальные — или, наконец, он мог проскакать весь путь до замка Морунд и так вызывать на бой кел, одного за другим, до тех пор, пока бы они не убили его.

Или, если бы удалось живым добраться до Гаулта, тот мог ответить на вызов и проткнуть его мечом, или он сам мог убить Гаулта раньше, чем люди Гаулта убили бы его.

И наконец они могли взять его в плен и, в случае отчаянной нужды, использовать именно так, как собирались сейчас.

Вот ради этой сделки он и рискнул. Когда он сидел тюрьме, то слышал, что когда они берут тело, то, иногда, кел, пытаясь завладеть им, ошибается, и все кончается безумием; или, в темноте шептали пленники, увлекаемые безумными надеждами и строя неосуществимые планы, война внутри тела может длиться годами, душа против души, бесконечное сражение за ту же самую плоть.

Родной клан на холмах ничего не мог дать ему. И родной дом, тоже. Но это… это кое-что обещало.

Он решился на это, когда бросился вперед прямо на Гаулта, с безрассудством берсерка проскользнул мимо стражников и вонзил кинжал в живот повелителя юга, хотя полсотни стражников бросилось, чтобы остановить его.

Он продолжал верить, что это возможно, а конь продолжал прыгать и биться под ним, человек стегал его кнутом и заставлял идти дальше.

Война, подумал он, война на другой почве, ты и я, внутри, никто не может убежать — и я поглощу тебя, Гаулт-мой-враг. Тебе останется твой гнев и ненависть ко мне, а мне мой гнев и ненависть к тебе, тебе останутся твои желания, а мне — мои, вот и посмотрим, кто из нас сильнее, кел-лорд!

Боится ли Гаулт-Человек, что я возьму на ним верх? Возможно. Но я — я нет. Я приветствую тебя, война за мою проклятую душу. И я приветствую тебя, Гаулт-мой-враг. Однажды я уже вернулся обратно из ада, куда ты послал меня. Неужели ты думаешь, что я — опять! — не вернусь обратно.

— Немного дальше, — сказал тот же голос.

Или ему показалось, что сказал. Думать было все труднее и труднее, конь под ним не шел а прыгал, кожа чесалась, как будто по ней позли насекомые. Ворота приближались, конь дергался и спотыкался, и как только человек, который вел его, остановился, мерин упал на колени. — Спускайте, — сказал голос, и его сняли с седла. На этот раз их руки совсем не были мягкими, и мир вокруг уходил все дальше и дальше от привычного и знакомого.

Он взглянул в сторону ворот и увидел, что чалый сумел пройти немного дальше, но сейчас и он остановился, одни люди сняли Гаулта с седла и понесли вперед, другие схватили за руки его самого и заставили подниматься вверх, к ночному небу, мерцающему как воздух над огнем, обрамленному аркой ворот.

Все ближе и ближе, пока он не перестал видеть ничего, кроме толстых столбов и единственной звезды под высокой аркой, светлой точки, которая дрожала и плясала в воздухе. Ветер пел странную песню, полную призрачных голосов и звяканья невидимых струн, и его кости сотряслись под эту проклятую музыку.

Еще ближе. Ему показалось, что небо сдвинулось вниз, к воротам, в мозгу заиграла музыка. Внутренности превратились в воду, колени затряслись, он мог идти только потому, что его держали. О Боже, подумал он, что может Человек сделать со всем этим?

И опять: Страх оружие Гаулта. Я не поддамся ему. Я не дал ему запугать себя. У меня есть ненависть. И эта ненависть больше, чем…

На гребне они оказались почти одновременно. Гаулт по-прежнему прижимал руку к животу, но шел сам, опираясь на человека, который сопровождал его. Казалось, что черные колонны освещали вершину холма, хотя сами не светились: адское белое сияние играло на земле и бежало по ногам, телам и лицам людей, которые рискнули подойти к ним. Звуки исчезли, проглоченные тишиной. Небо перекрутилось и выгнулось, стало похоже на разинутую пасть.

Гаулт, внезапно ставший каким-то маленьким, дохромал до левой колонны и оперся на нее, положил на нее одну руку, а потом вторую так, как если бы камень был живой, а он сам мысленно общался с ним — волшебство кел, подумал Чи, с трудом дыша; он знал, что его глаза так и бегают, а на лице написан ужас. Но ужас был и в хватке рук, которые держали его и заставляли стоять прямо, несмотря на подгибающиеся колени. Боялись все: он, Гаулт, сами кел — и все-таки в нем родилось странное чувство: надежда, он надеялся на них, они должны были защищать его, даже ценой своей жизни, они поддерживали его, укрепляли решимость и, даже в этом кошмарном месте, не давали окончательно упасть, телом и духом. Еще немного, еще- повторял он себе, и сосредоточился на слабой боли в руках, единственному, что спасало его от безумия:

Помоги мне, не дай мне уйти, мы только плоть, и эта плоть никогда не будет принадлежать этому—

Он уже не мог идти — его подняли, перенесли поближе к столбу, и Гаулт, шатаясь, шагнул вперед, чтобы встретить его перед темной аркой, на краю неба.

— Освободите его, — приказал он, и грубый клинок разрезал веревки на руках.

Руки отпустили его, Чи покачнулся и чуть не упал, поглядел в небо, на котором не было ни звезды, ни холма, только ночь — а потом безнадежно взглянул в лицо Гаулту, в тот самый момент, когда Гаулт схватил его за руки. Над ними мерцал все тот же адский свет, делавший тело мертвенно-белым, и Гаулт подтащил его ближе к себе, ветер закрутился вокруг них, шевеля волосы Гаулта, и вдруг завыл, как воет летний ураган.

Ворота начали распахиваться, намного большие, чем ворота меча, и этот ветер выл намного громче, чем тот, который забрал Брона.

— Ты не передумал? — спросил Гаулт, и подтащил его еще поближе. — Ты идешь на это добровольно?

Чи попытался ответить, но горло сжало и он только кивнул, сердце подпрыгнуло, когда он почувствовал, как рука Гаулта нашла его руку и вложила рукоятку кинжала в застывшие пальцы. — Тогда ты можешь сделать то, что так хотел, — сказал Гаулт и приставил его руку с кинжалом к шее, а сам крепко взялся пальцами за волосы. — Друг.

Чи, во внезапном приступе храбрости, выбросил вперед руку с кинжалом, который скользнул под челюсть Гаулта и ушел в мозг.

Кто-то толкнул его. Он почувствовал удар, холм упал под него и под человека, который был рядом с ним, тошнотворное падение в холод, ветер и в никуда.

А потом что-то пошло не так, чувства стали уходить одно за другим: он видел вещи, имена которых не знал, его ослепил свет, который стал болью. Он закричал и продолжал падать, уже один, медленнее — в крутящуюся темноту, к которой ходил уже кто-то другой, и этот другой оказался мыслью, которая пробудилась в нем и назвала себя Чи, но это был не он сам. Он помнил, как умирал, помнил удар кинжала, пронзивший живот, помнил и удар под челюсть, остановивший дыхание и речь — тогда все залила боль, только боль.

И он закружился, возвращаясь в прошлое, безопасное и терпимое.

Он понял, что случилось с ним, но тут понимание улетело, вырвалось из него и унеслось в темноту, потому что он не мог примириться с ним — со всем, кроме одного, того, что он умер. Да, последним воспоминанием была смерть, но он не собирался углубляться в это, здесь, в темноте, открытый всем ветрам и холоду.