Атака из Атлантиды - Дель Рей Лестер - Страница 57

Затем картинка стала четче, и Йоргенсон ясно представил себе, где находится он и где — бокс. Он смог даже предположить, с какой стороны там расположена крышка. Вытянув руки, он направился к нему и в конце концов нащупал ящик.

Но и сейчас, так же, как и на протяжении всей его жизни, судьба сыграла с ним злую шутку. Он правильно определил положение ящика, но крышка была несколько под другим углом, не там, где он представлял. Осознав свою беспомощность, он закричал и громко выругался: даже на предельном напряжении ума он не смог построить совершенно точной картины окружающего. Его пальцы стали похожи на живущих сами по себе маленьких зверюшек. Они ощупывали коробку, нажимали на нее тут и там и сообщали мозгу о результатах обследования. Наконец крышка найдена. К счастью, она оказалась наверху, и ящик не пришлось переворачивать. Последние оставшиеся силы Йоргенсон потратил на то, чтобы откинуть крышку, провалился внутрь, автоматически выбирая наиболее выгодное положение тела, и как можно плотнее закрыл люк. Чувствовалось, что ящик не стоит на месте, а постоянно двигается под действием недремлющих сил, скрытых в каком-то новом веществе, сплошь разлитом снаружи, но Йоргенсон был уже не в силах задумываться об этом.

Его сознание затуманилось.

Он очутился в аду. Воздух внутри скафандра был густой и горячий, пот бил из всех пор, и все внутренности казались иссушенными. Ящик, в котором он лежал, едва ощутимо раскачивался, как на волнах, как будто бился обо что-то. Он был в шоке, но это был шок не от осознания того, через что ему пришлось пройти за последние секунды, и не от мысли о том, где он находился, и что ждало его впереди. Боль, судороги и неизбежность смерти сейчас очень мало значили для него.

Все поглотила мысль о том, что всю свою жизнь он был безумен. Он впился в эту мысль… и смирился с ней. Он начал сходить с ума еще в детстве и окончательно лишился рассудка задолго до окончания колледжа. Он жил в несуществующем мире, где единственной имеющей значение вещью было полное совершенство, в мире, в котором он сам отказался принять возможность совершенства как такового даже в отношении себя! Он ненавидел недостижимость совершенства и возвел эту ненависть, которая всю жизнь разъедала его душу и тело, в ранг главной движущей силы самого существования.

Он был неистов! Его обуревала ярость, холодная, давящая, которую он, однако, научился скрывать, когда это было необходимо. Он загнал ее внутрь, полностью спрятал от тех, кто стоял выше него, а при тех, над кем он возвышался сам, позволял ей проявляться лишь в таких пределах, которые те были готовы терпеть. Для него никогда не было равных. Всю накопившуюся в нем дикую необузданную ярость он изливал только на самого себя.

А теперь, перед лицом смерти, от его злости не осталось и следа, она полностью выгорела, не выдержала огромной нагрузки нескольких последних секунд борьбы там, снаружи.

Его мозг был опустошен, но сознание оставалось ясным, как никогда прежде. Его совершенная зрительная память еще была с ним. Он все так же мог вспомнить любую страницу, которую когда-либо читал. Не лишился он и способности к умственному построению совершенно новых пространственных схем.

Эти способности определили всю его жизнь. Без них он ничто. И оказалось, что, раскрыв их, он получит только два шанса: стать отверженным, или превратиться в маленький винтик в производственной машине, он и сошел с ума.

Сейчас же они перестали быть самоценными вещами, превратились в средство, стали тем даром, талантом, который позволял, помогал ему думать, они перестали быть мыслями сами по себе. Превращение яростного, мечущегося, опутанного цепями бога в простого человека было болезненным, но он принял и это.

Йоргенсон снова задумался над своим теперешним положением, и ему стало немного страшно. Он отогнал это чувство так же, как отгонял от себя невыносимую боль, которая пыталась достучаться до его сознания. Он в ящике, все еще наплаву, выше бурлящего снаружи вещества, под защитой толстых прочных стенок со свинцовыми прослойками. До тех пор, пока он сохраняет такое положение, и расплав не попадает внутрь, он в относительной безопасности. Он умрет, когда кончится воздух, или когда обильное потоотделение вызовет окончательное обезвоживание организма, или жара, в конце концов, доконает его. В любом случае, ждать осталось недолго.

Он подумал о рабочих. Он не знал ни одного из них и не испытывал к ним никакого сочувствия. Просто было интересно, удалось ли ему за те несколько минут невероятного напряжения выполнить свое намерение. Неважно, в каком состоянии: в приступе безумия или нет, но ведь он пытался спасти их. Сделав это, он справился со своим безумием, но тем самым лишил себя шанса проявить какое-либо здравомыслие в будущем.

Ящик под Йоргенсоном качнулся сильнее, и он задержал дыхание, боясь пошевелиться. Однако в этом не было необходимости: ящик был такой тяжелый, что, как бы Йоргенсон ни шевелился в нем, это не имело никакого значения.

Изотоп R, подумал он. Вот, оказывается, в чем дело. Изотоп в чистом виде, или смесь с высоким содержанием его.

Йоргенсон мог бы напрячься и вспомнить точную формулу, но в этом не было необходимости. Интересно, что из всего этого выйдет, если они действительно получили изотоп R? Он с криком отвергал единственный ответ, который приходил к нему, но другого варианта не было.

Да, должно быть, там за стенками ящика действительно И-R. И если это так, то уже не имело значения, умрет он сейчас или каким-то чудом его спасут, и он доживет до момента, когда процесс распада закончится во всем объеме вещества.

На этой мысли он задержался. Если каким-то чудом его спасут, и спасут вовремя, находясь в здравом рассудке, он сможет прийти к каким-то выводам и найти решение. Найти ответ на вопрос: «Как положить конец угрозе, исходящей от изотопа R?» Но никто, кроме него, ни один человек там, за стенами конвертера, не сможет найти решение вовремя. Оно должно быть порождением его собственного разума, а он неизбежно погибнет, когда ящик утонет и внутрь всесокрушающей волной хлынет плещущийся снаружи расплав.

Ящик уже начал крениться. Казалось, что он поворачивается и скользит с волны на волну. Что-то подалось снизу, немного посопротивлялось и снова подалось. Ему стало интересно, сколько это может продлиться. Через несколько секунд Йоргенсон уже определил ритм, и почти обрадовался, когда ящик скользнул вниз как раз тогда, когда он и ожидал. Он тонул, и Йоргенсон смутно отдавал себе отчет в том, что в этот момент магма начинает просачиваться через зазоры вокруг крышки, но открывать глаза и смотреть на это ему совершенно не хотелось. Даже если бы расплав и давал достаточно света, чтобы можно было что-то рассмотреть.

Усилием воли он отключил сначала один уголок своего сознания, затем другой, потом следующий — до тех пор, пока лишь одна маленькая искорка не осталась мерцать во тьме. Наконец и она погасла.

Йоргенсон потерял сознание.

— Квартиру доктора Блейка, Мейпл 2337,- быстро произнес Феррел в телефонную трубку. Сначала оператор автоматическим движением вытащила штекер, чтобы переключить линии, но на полпути вдруг остановилась.

— Я сказал, Мейпл 2337.

— Мне очень жаль, доктор Феррел, но я не могу дать вам выход на городскую линию. Все магистральные линии вышли из строя.

Из микрофона доносился непрекращающийся гул, но на панели телефона не работали ни красные индикаторы, отражавшие действие внутренних линий, ни ответственные за магистральные линии белые.

— Но это экстренный случай. Мне необходимо связаться с Блейком!

— Извините, доктор Ферррел. Все магистральные линии вышли из строя, — оператор уж приготовилась отключиться, но Феррел остановил ее.

— Тогда соедините меня с Палмером. Если его телефон занят, прервите разговор. Ответственность я беру на себя.

— Хорошо, — она щелкнула переключателями. — Прошу прощения. Экстренный вызов от доктора Феррела. Оставайтесь на линии, соединяю.