Тайна девятки усачей - Власов Александр Ефимович - Страница 30

• Предыдущая
• 30/35
• Следующая

Дед Евсей сколотил станок: две обтесанные плахи, между которыми была оставлена узкая щель. Распаренный конец доски вставляли в эту щель, а к пятке будущей лыжи привязывался груз. В таком положении доска высыхала. Получалась лыжа с задорно отогнутым кверху носком. Оставалось приделать ременное крепление.

Как-то к вечеру Иван Прокофьевич попросил ребят обежать деревню и напомнить колхозникам, что в восемь часов — собрание. Обычно всякие мероприятия проводились в Обречье — в правлении или в клубе. А в тот вечер колхозников из Усачей приглашали в избу секретаря парторганизации.

— Семейный разговор будет! — пошутил он. — Народ уже знает, но стоит напомнить... И вы приходите — это всех касается...

В восьмом часу ребята пошли по домам собирать народ на собрание. Помог автобус универмага. Он остановился посреди деревни и призывно загудел, созывая колхозников.

Распахнулась задняя дверь. Под потолком в автобусе зажглись матовые плафоны и осветили два прилавка. Слева у входа белела кабинка. Здесь закройщик принимал заказы на пошивку верхней одежды и выдавал готовые платья и костюмы.

Первыми на зов гудка вышли женщины. Потом показались и мужчины. Ребята забрались в автобус и медленно прошлись по узкому проходу между прилавками. Товаров было много. Лежали рулоны разноцветной материи. На отдельной полке поблескивала обувь. За стеклом искрились бусы, часы, кольца, серьги.

— Мальчики! — сказала Катя. — Смотрите!

Она взяла с прилавка брюки защитного цвета и прикинула их на Саньку.

— Хорошие? — спросила она.

— Мне не надо! — грубовато возразил Санька.

— А деду Евсею надо! — воскликнула Катя.

Санька выхватил у нее брюки и уже сам прикинул их длину.

— Сколько? — спросил он у продавщицы.

— Семь сорок!

У меня полтора есть! — сказал ребятам Санька. — Кто богатый?

— У меня два! — отозвалась Катя. — Могу еще у мамы попросить!

Мишуку это предложение не понравилось.

— У мамы!.. Дома и я могу попросить! Надо на свои! Подарки на чужие не покупают! По копейке, а соберем!

Видя финансовое затруднение ребят, продавщица спросила:

— Вы что — в колхозе не работаете? Трудодней у вас нету?

— Есть! — сказал Мишук.

— Много?

— Хватит!

— На брюки хватит?

Мальчишки зафыркали.

— Да мы весь автобус купить можем! — сказал Вовка.

Продавщица достала из-под прилавка чистый лист бумаги.

— На кого записать?

— На всех! — ответил Мишук. — У нас и трудодни общие! Так и пишите: звено усачей. В правлении знают!

Звеньевой размашисто подписался внизу листа, и ребята, забрав покупку, с достоинством протопали к выходу.

Начало собрания задержалось. Прибыл на газике Павел Николаевич. В избе Ивана Прокофьевича осветились окна. В большой комнате расставили скамейки.

Наконец автобус с товарами уехал, и колхозники прямо с обновками вошли в дом. Здесь собралось все население Усачей. Явился и дед Евсей. Не обращая внимания на удивленные взгляды односельчан, никогда не видавших старика таким нарядным, он пробрался вперед и, прежде чем сесть, несколько раз провел по скамейке ладонью. Он был в новых брюках.

— Нарядился-то! — ахнул кто-то. — Будто за ордером на новую квартиру пришел!

— Евсей Митрич! — крикнул женский голос. — Тебе какую: двух- или трехкомнатную?

— Ему с залой для пчел, а на крыше — оранжерею с цветами, чтоб далеко не летать!

Дед Евсей слушал, слушал, а потом встал и повернулся лицом к собравшимся.

— У моих пчел жилье привольное! — сказал он. — Один дом на каждую бригаду, и живут они, считай, при коммунизме. А мы после работы, что мыши, по своим норам разбегаемся! А мне она — халупа моя — опостылела! Сидишь один, как сыч сумеречный!

— Правильно, дедушка! — не вытерпел Санька.

В комнате зашумели. С этого и началось собрание. Дед Евсей, минуя вступительную часть, высказался по основному вопросу и нарушил план, тщательно продуманный председателем колхоза. Павел Николаевич хотел сделать обстоятельный доклад, но после пасечника ему не дали говорить.

— А сам переедешь в новый дом? — спросил кто-то.

— Если пустите! — ответил председатель. — Но чтоб потом упреков не было: председатель, мол, отхватил квартирку незаконно, вне очереди!

Шутка несколько разрядила напряженность, но вопросов было много и дельных, и наивных: что будет с огородами, с личным скотом, куда денут старые избы, что скажут другие бригады колхоза, кто будет строить дом. Павел Николаевич отвечал без запинки. Он все продумал, предусмотрел.

— Избы, — говорил он, — разберем и построим общий двор для личного скота. Которые получше, — оставим! Вот эту, например, нашего парторга... Откроем тут магазин без продавцов — за товары сами отвечать будем! Под огороды отрежем единый клин хорошей земли. А каменный дом заложим около сада с окнами на речку, с балконами! Каждой семье — отдельную квартиру! А в отношении других бригад не беспокойтесь. Деньги тратим общие — без их согласия правление на такие расходы не пойдет! Согласие получено! Я убежден, что через два — три года около сада вырастет многоэтажный поселок, в котором будут жить все труженики нашей большой сельскохозяйственной артели!

Пока председатель отвечал на вопросы колхозников, Санька и Катя вели агитацию среди мальчишек. Те соглашались, что большой каменный дом вообще-то лучше избы. И все же им было как-то не по себе от мысли, что придет день — и деревни исчезнут. Будут стоять восемь — десять домов, вмещающих в себя все население колхоза.

Часа три продолжалось собрание. Охрипший председатель поставил, наконец, вопрос на голосование.

— Давай, давай! — зашептал ребятам Санька и высоко вскинул руку.

Мишук нерешительно поднял свою. Остальные мальчишки не шелохнулись. Среди взрослых тоже не было единогласия. За новый дом проголосовали Санькины родители, дед Евсей, Иван Прокофьевич, отец и мать Мишука.

— Н-да-а!.. Напрасно, значит!.. — произнес Павел Николаевич.

Во втором ряду поднялся отец Семы Лапочкина.

— Не напрасно! — сказал он. — Дай нам, председатель, еще несколько дней. Подумаем!

Загремели скамейки. Продвигаясь к выходу, колхозники оживленно переговаривались между собой. Только сейчас и начался настоящий спор, который должен был решить судьбу нового дома.

Санька так рассердился на своих приятелей, что ушел не попрощавшись. Но на следующее утро он вовремя появился на «лыжной фабрике» и весь день «пилил» мальчишек. Те больше отмалчивались. Наслушавшись и спокойных, и горячих разговоров, не прекращавшихся и после собрания, они вконец запутались. А Санька все подливал масла в огонь.

— Почему к вам, в деревню, ехать не хочется? — спрашивал он и отвечал: — Потому, что живете не по-человечески!

— Сашок! Зачем ты так грубо! — сдерживала его Катя. А ты не защищай! — набрасывался на нее Санька. — Сама уедешь осенью, а мне жить здесь!

Мишук лишь изредка и очень осторожно вставлял свое слово в защиту общего дома, за что тоже получил от Саньки нагоняй.

— Какой робенький стал! — возмутился Санька после одного из таких нерешительных замечаний. — Звеньевой ты или кто? Есть у нас дисциплина или нет? Приказал — и конец!

Споры о новом доме велись и в поле, и на ферме — везде, где сходились колхозники. Конца затянувшемуся обсуждению не было видно. И мальчишки не скоро бы перестали волноваться. Но когда тринадцать пар лыж выстроились у стены в штабе, мысли о новом доме сами отошли на второй план. Если и будет это переселение, то еще когда! А в поход можно было выступать хоть завтра, хоть сейчас!

Иван Прокофьевич огорчил ребят, назначив день выхода на послезавтра, а на завтра он объявил последний организационный сбор.

Команда Гени Сокова пришла в штаб чуть не с солнышком. Все как будто складывалось в их пользу. Никто пока не заикнулся о том, что их оставят дома. И лыж сделали тринадцать, и родители помалкивают. Но вдруг в самый последний момент что-нибудь изменится? Не знали они, чего стоили Ивану Прокофьевичу переговоры с каждой из четырех матерей!

• Предыдущая
• 30/35
• Следующая