Любовь кардинала - Энтони Эвелин - Страница 14

• Предыдущая
• 14/59
• Следующая

Монах допил свои полстакана вина.

– Вы защищаете королеву, так как боитесь ускорить начало войны с Англией? – спросил он неожиданно.

Ришелье резко остановился и повернулся к нему.

– Почему вы решили, что я ее защищаю?

– Потому что всем известно, что кто-то удерживает в этом деле руку короля, а кроме вас, я уверен, некому.

– Людовик ненавидит королеву, – медленно произнес Ришелье. – Она пренебрегла его гордостью, но не его честью. В противном случае я был бы безжалостен. Поверьте мне в этом, святой отец. Если королева пострадает от руки короля, нам придется вести войну одновременно с Испанией и Англией. К ней самой я безразличен, – добавил он с ожесточением в голосе. – И если я и удерживал короля, то только ради блага Франции!

– Не обманывайте ни себя, ни меня, – хладнокровно возразил отец Жозеф. – Мне известны ваши чувства к ней. Но вы неправы и в другом: ни одна нация не объявит войну с целью защиты королевы, уличенной в неверности. Даже Испания.

Кардинал, помедлив, сел в кресло и закинул ногу на ногу. Пока он сидел, покачивая ногой, застежки его туфель переливались рубинами.

– И все-таки она не изменила королю, – сказал он. – Но есть и другая причина: во Франции должен быть наследник трона, а вероятность, что король сумеет зачать его с Анной, так же мала, как и с любой другой женщиной. По крайней мере, теперь есть уверенность в том, что она может иметь от него ребенка: случившийся у нее выкидыш это доказал. Король знает свой долг, и рано или поздно мысль о том, что преемником трона может стать Гастон Орлеанский, заставит его вернуться к королеве.

– Но у него хрупкое здоровье, – возразил отец Жозеф. – И если он умрет бездетным…

– Тогда Гастон станет французским королем, а Мария Медичи – фактической правительницей. Мы вернемся к дням гражданской войны и засилья фаворитов. А так как принц меня ненавидит, то я, а очень вероятно, что и вы, закончим свои дни на эшафоте.

– Гастон Орлеанский – не единственный ваш враг, – сказал монах.

Ришелье улыбнулся.

– Да. Я знаю, что королева-мать – тоже. Протеже Марии Медичи стал слишком могущественным и предан королю теперь больше, чем ей. А ее любимый Гастон льет яд ей в уши, и она ни в чем не может ему отказать. Она не возражала бы увидеть мое падение и очень скоро попытается его организовать.

– Ваша звезда взошла слишком высоко и слишком быстро, – объяснил отец Жозеф. – А в начале вашей карьеры вы обманули чересчур многих людей, полагавших, будто они смогут вас использовать. Их разочарование создало вам немало врагов.

Ришелье повернул на пальце свое кольцо епископа, – так, чтобы камень, его украшавший, не был виден.

– Кто, по-вашему, ударит первым и когда?

Отец Жозеф взглянул на кардинала. Тот казался моложе своих сорока лет и обманчиво хрупок, чему противоречил каменный взгляд серых глаз.

– Те, кто ближе всего к вам, и ударят первыми. Если меня не подводит предчувствие, удар будет нанесен из Парижа.

– И как это решат сделать? – спросил кардинал.

Отец Жозеф пожал плечами.

– Кто может сказать? Интрига. Ультиматум королю, чтобы тот отстранил вас от себя. Можно выдумать все, что угодно.

– Я так не думаю, – Ришелье опять повернул кольцо, и камень снова засиял на свету. – Полагаю, они устроят покушение на меня. Я бы на их месте поступил именно так.

Маленькая королева Генриетта наконец-то уезжала в Англию, и французский Двор сопровождал ее до Кале, чтобы устроить там государственные проводы. Народу Франции выпала прекрасная возможность поглазеть на своего короля, и толпы людей выстроились на всем пути, по которому Людовик выезжал из Парижа. Зрелище было триумфальным даже для угрюмого Людовика, и настроение ему портил только вызывающий блеск многочисленного английского эскорта, возглавляемого Бекингемом, гарцевавшим на великолепном белом коне. Король казался озабоченным, был вспыльчив; он часто поворачивался в седле, чтобы бросить взгляд на свиту королевы. Генриетта Мария и ее дамы, в том числе и Мари де Шеврез, ехали в экипажах с поднятыми занавесками, и юная английская королева грустно махала рукой толпам людей, собравшимся проводить ее на последнем отрезке пути в неизвестную страну, к мужу, которого она никогда не видела.

Зрители встречали ее приветственными возгласами, так же как и короля, сына их любимого Генриха IV; а затем подавались вперед, когда мимо них проезжала карета королевы Франции. Да, она действительно была прекрасна, с ее классическими чертами лица и пышной прической. Слухи о ее романе с английским герцогом пронеслись по всей стране, и люди были настолько возмущены, что в знак протеста приветствовали даже Марию Медичи.

Анна сидела, откинувшись на подушки и закрыв глаза. Толкающаяся, пялящая глаза толпа действовала ей на нервы. В Испании народ держали в узде, никому не позволили бы так близко подойти. Еще два часа пути – и им предстоит остановка в Амьене. А затем – последний перегон до Кале. Анна с ужасом ожидала часа расставания в Кале.

Ей изменяло мужество при мысли о том, что придется сказать «прости» двум единственно близким ей людям, причем одного из них она больше никогда не увидит.

Тщеславный, великолепный Карл Виллье Герцог Бекингемский! Он, как комета, осветил тусклые сумерки ее существования, но блеск его страсти потускнеет далеко за морем в Англии, а ей в удел останутся одиночество, унижения и коварство короля. Она все время думала о нем, о Бекингеме, и кусала губы, борясь с собой, с желанием хотя бы раз уступить и почувствовать крепость его объятий. Одно воспоминание – нашептывало ей искушение – одно тайное утешение в унылой жизни, ожидающей ее впереди. Жизнь с Людовиком: скука и одиночество… Она знала своего мужа и теперь начинала сознавать непримиримую злобу кардинала.

Они отняли у нее Мари, с которой предстояло печальное расставание. И это она тоже никогда не простит Ришелье. Никогда.

«Оставьте кардинала мне», – сказала Мари, и Анна больше не задавала никаких вопросов. Жизнерадостная, привязчивая Мари. Как ей будет недоставать ее! Герцогиня обещала, что уговорит англичан вернуть ее во Францию. Генриетта Мария была простушкой, и Мари не сомневалась, что сумеет без труда выудить у нее разрешение на отъезд во Францию. А пока она будет находиться в Англии, Анна может рассчитывать на постоянные сообщения о Бекингеме. Это было очень опасно, но Мари обещала, и, зная ее решительность, Анна не сомневалась, что та выполнит обещание. Письмо время от времени, и возможность написать ответ…

Процессия прибыла в Амьен. Это была последняя остановка перед Кале и последний шанс Бекингема на встречу с Анной наедине.

За недели пребывания во Франции он сильно изменился: похудел, стал вспыльчивее. Ел мало, но много пил, и мысль об Анне стала его навязчивой идеей. По ночам он бодрствовал, повторяя слова Анны, переданные ему герцогиней де Шеврез: «Скажите герцогу, что я его люблю». Без этой поддержки он чувствовал, что сошел бы с ума. При мысли о том, как мало у них оставалось времени, он терял голову. Терпение короля Карла наконец-то истощилось, и он приказал герцогу немедленно привезти Генриетту в Англию, и даже Бекингем не осмеливался дольше медлить.

Анна со своей свитой остановилась в одном из особняков, и герцогиня де Шеврез получила разрешение провести со своей повелительницей последний вечер. Ей удалось устроить так, что герцог с несколькими своими придворными нанесли прощальный визит королеве. Вечер был теплым и приятным, и по предложению герцога все вышли гулять в сад. Анна направилась по тенистой аллее, усаженной по краям деревьями и цветущими кустами. Бекингем шел рядом, и Анна называла ему цветы дрожащим от сдерживаемых слез голосом.

– Я вернусь, – прошептал он вдруг. – Не знаю как, но я вернусь в Париж и увижу вас снова. Я не прошу у вас ничего – только разрешения снова вас увидеть.

– Прошу вас, – взмолилась Анна. – Я не выдержу и заплачу, и кто-нибудь сообщит об этом. Не говорите о расставании, вообще ничего не говорите.

• Предыдущая
• 14/59
• Следующая