Открытия, войны, странствия адмирал-генералиссимуса и его начальника штаба на воде, на земле и под з - Титаренко Евгений Максимович - Страница 33

• Предыдущая
• 33/63
• Следующая

Никита, опробуя новый дротик, изо всей силы всадил его в старую, иссеченную топором колоду посреди Петькиного двора.

Вдруг, стукнувшись лбом о покосившуюся калитку, во двор ворвался Колька тетки Татьянин.

— Кино в Рагозинке! — захлебываясь, со слезами на глазах от быстрого бега, сообщил Колька. — «Чапаев»!

Петька даже побледнел.

— Врешь…

— Честное октябрятское! Чтоб мне провалиться! — заклялся Колька. — Уже собираются все!

Колька, видно, был рад случаю восстановить отношения с беглецами, принеся им заведомо необычную весть.

— Ладно… — овладев собой, заключил Петька.

— Граф Монте-Кристо будут… — невнятно произнес Никита.

Колька умчался.

И едва скрылся он за воротами, как дротик полетел на чердак, а следом за дротиком взлетели по лестнице Никита и Петька. Глянули в чердачное окошко. «Все верно!» У излучины Стерли, там, где остров делил ее на два узеньких рукава и рагозинский берег соединялся с белоглинским шаткими жердочными мостиками, собралось уже человек пятнадцать белоглинцев от самого дошкольного возраста и почти до комсомольского.

Петька вывернул свои карманы. Никита проделал то же самое. В Рагозинку следовало идти лишь в майках и штанах, если не хочешь лишиться ножичка, рогатки или еще чего…

Петька взял в материном сундуке рубль. Через огород Евсеича пробрались к дому Никиты, и бабка Алена тоже дала Никите рубль.

Когда путешественники спокойно, будто фильм «Чапаев» — самое обыкновенное дело для них, подошли к Стерле, на берегу ее собралась и возбужденно базарила на все голоса толпа белоглинцев человек в двадцать. Надо было подождать остальных. По одному в рагозинский клуб не ходили, — ходили, как правило, всем обществом.

Галдеж немного утих с появлением адмирал-генералиссимуса.

— Я иду, а Володя-киномеханик своего Серко тянет! «Чапай», понял?! — сообщил ему Мишка.

И Петька сознавал, что молчать перед лицом такого события — глупо.

— Чего ж… Я его пять раз смотрел — «Чапая»…

— А я шесть! — быстро соврал Мишка. Будто бы Петька, или Никита, или кто другой, к примеру, могли пропустить один сеанс: иди, мол, Мишка, смотри, пусть ты больше нас увидишь… Но тот опять вывернулся: — А в День Победы, когда динамо ломалось, Володя прокрутил от середины!

— Так это не шесть, а пять с половиной, — уточнил Никита.

Владька со следами красной глины на шее хмыкнул:

— Я «Чапаева» видел девятнадцать раз!

Все помолчали, невольно подавленные цифрой. Владька — человек приезжий. Если была возможность — почему бы не посмотреть девятнадцать раз? А, с другой стороны, — если он и соврет, его не уличишь.

Самым находчивым неожиданно оказался Колька тетки Татьянин. Колька по своему возрасту не мог видеть «Чапаева» больше трех раз, и потому цифра девятнадцать была для него вдвойне обидной. Колька втиснулся перед Владькой и, глядя снизу вверх, спросил:

— А сколько очередей Анка по белякам дает?

Владька мог бы не отвечать Кольке, но, быстро подсчитав, ответил. И потому, что ответил он правильно, Петька в расстройстве отвернулся. «Тоже мне, мелюзга… с вопросами…»

Колька отошел и, сознавая свое поражение, вздохнул:

— А в последний раз у нас было меньше.

Мог бы не говорить. Это каждый и без него знал, что лента от сеанса к сеансу сокращалась…

Впрочем, настроение от этого не очень испортилось: так и так исчезающие куски ленты были известны каждому наизусть.

Кто-то крикнул:

— Все!

Кто-то спросил:

— А Борька конопатый где?

— Здеся я!.. — пропищал конопатый Борька, придерживая рукой сползающие трусы.

Двинулись. Кто по жердочкам, кто вброд. Петька, Никита, Мишка и Владька — по жердочкам, Колька тетки Татьянин, Борька и прочая мелочь — вброд.

На рагозинском берегу Стерли подождали отстающих и, сбившись тесной кучей, мелюзга в середине, кто позакаленней — на флангах и впереди, без лишней болтовни на территории врага пошагали в гору — туда, где маячили в синеве кресты бывшей рагозинской церкви.

Церковь была большой, а клуб — маленьким. Это только снаружи казалось, что в клубе можно на качелях качаться. Помещение церкви, где расположился клуб, было/ низеньким, узким, тесным, примерно как амбар, что рядом с сельсоветом. И как амбар большую часть времени клуб использовался под хранилище, особенно весной, накануне сева и осенью: то в нем сушили картошку, то сортировали семена, и потому лавки никогда не стояли в клубе. Для них была отведена специальная боковушка у входа, и зрители, отдав Володе-киномеханику билет, который только что купили у него и который он тут же клал в свою кепку, вытаскивали из боковушки лавку — человек на десять каждая — п и устанавливали ее на незанятом пространстве, как им хотелось и где хотелось.

Иногда в клубе при свете двух керосиновых фонарей выступала самодеятельность, и тетка Бульбаниха, бывшая монашка, грустно-грустно пела:

Самодеятельность выступала бесплатно. — Выступала на пасху, чтобы в деревнях не красили яйца, и на Первое мая, иногда под ноябрьские — если бывало не очень холодно.

Но случалось, раз или два в год, что в Рагозинку заезжали настоящие артисты. Сколько-то лет заезжали трое. А все последние годы — по двое: женщина и мужчина. У настоящих артистов и все было по-настоящему. Лавки в клубе устанавливались заранее. А колхозники шли в клуб степенно, по-городскому. И сначала подкупали у женщины за столиком билет, а потом отдавали его мужчине, и он складывал эти билеты не в кепку, как Володя-киномеханик, а в специальную коробку из-под каких-то загадочных конфет.

Потом двери закрывались на крючок. Володя опоздавших пускал бесплатно и потому дверь не закрывал.

Артисты переодевались в боковушке. Мужчина выходил в костюме с галстуком, а женщина в черном платье до полу, вся в блестящих каких-то искрах, с ярко-красными губами и черными бровями. Концерт начинался. Артисты — они не самодеятельность. Они и поют, и на гармошке играют, и на гитаре, и даже на обыкновенной пиле, которой дрова пилят, и танцуют, и фокусы показывают, и тарелками перебрасываются…

В деревнях после одного такого концерта с месяц все мальчишки показывали друг другу фокусы, перебрасывались какими-нибудь деревяшками вместо тарелок или занимались акробатикой, как после приезда последней пары, когда женщина вдруг скинула платье и, почти голая, стала такое выделывать, что дух захватывало, будто она резиновая — без костей.

Но все-таки чаще всего приезжал в деревню на своем Серко Володя-киномеханик. Вешал на дальнем узком простенке экран из двух простыней, приворачивал к лавке динамо, которое желающие крутили весь сеанс, устанавливал аппарат и под завораживающее жужжание динамомашины начинал тут же склеивать разорванную, где-то на предыдущем сеансе ленту.

— Сейчас, сейчас, будет порядочек, — говорил он.

И все знали, что действительно порядочек будет. Володя считался своим парнем, и взрослые обращались с ним по-приятельски, иногда просили прокрутить интересный кусок еще раз. Володя прокручивал.

• Предыдущая
• 33/63
• Следующая