Сесилия Агнес – странная история - Грипе Мария - Страница 35

• Предыдущая
• 35/48
• Следующая

Хедвиг тоже была с ним знакома, одно время Хульде даже казалось, будто между ними что-то намечается. Вполне ведь естественно – ровесники, что ни говори. Только вот Хедвиг рассуждала по-своему и особого интереса не проявила.

Зато его проявила Сесилия.

Хедвиг такое и во сне бы не приснилось. Она сама и танцовщик были добрыми друзьями. Имели общие интересы, могли о многом поговорить. Хедвиг часто к нему заходила. Посмотреть, как танцует Сесилия, а еще – порисовать. Она не раз писала его сад.

– Ты ведь ходила туда? – Хульда взглянула на Нору. – Знаешь, стало быть, это место. В те годы усадьба называлась «Беата», красивая такая, романтичная, помнится.

Нора кивнула. В видении это место явило ей свой давний облик – зеленый, цветущий. Теперь от идиллии мало что осталось.

– Знаю. Говорят, мрачно там, одичало все вконец. Но этому есть свое объяснение. Скоро узнаешь.

В общем, и на сей раз пришлось Хульде, как всегда, позаботиться о Сесилии. Она и повитуху нашла, и помогла ей принять роды. Заранее-то ничего не приготовили, а рожали в ту пору дома, так что Сесилия разрешилась от бремени у себя в квартире, наверху. Хульда, Сесилия и повитуха – они были втроем. Отец ребенка заблаговременно уехал в отпуск.

– Родился мальчик. Его потом Мартином крестили. И он выжил. А вот матери его, нашей малышке Сесилии, выжить было не суждено. Она так исхудала и ослабела, что уже не смогла оправиться. Той же ночью умерла у меня на руках.

Хульда долго молчала. Нора тоже. В горле у нее стоял комок. Значит, Сесилия и в мир иной ушла брошенная, одинокая. Как он только мог? Уехал в отпуск! Если б не Хульда, Сесилия умерла бы совсем одна.

Хульда тяжело вздохнула.

– Хедвиг никогда меня за это не корила. Ни единого разу. Мы не властны над проиходящим, не можем уберечь других людей, сказала она мне. И не винила меня, хоть сама я всегда чувствовала себя виноватой. День за днем девочка была у меня на глазах… а я ничего не замечала.

Нора подняла хрусталик к свету. И правда как слезка.

– Может, Сесилия не хотела жить?

– Верно, не хотела, – сердито сказала Хульда. – Тогда, в тот час. Но желание жить наверняка бы вернулось. Как и желание танцевать. Я уверена. Приди помощь вовремя, она бы так легко не сдалась.

– А что стало с ребенком? С Мартином? Хедвиг пришлось и это уладить. К себе она его взять не захотела. Еще раз нести ответственность за нежеланного ребенка – благодарю покорно. Хульда тоже отказалась. Ведь у нее был собственный ребенок, который нуждался в заботе, а из-за этих событий она совершенно забросила дочку. Но такое решение и Хедвиг, и Хульде далось нелегко. Обе мучились угрызениями совести, оттого что оставили малыша Мартина на произвол судьбы.

Но в конце концов Хедвиг нашла мальчику в деревне хороших приемных родителей.

– А отец не мог взять его к себе?

– Он-то? Ничего не скажешь – подходящая кандидатура!

Хульда фыркнула. Этот? Чтобы он о ком-нибудь позаботился? Не-ет. Балетчик вернулся домой и разыграл шумный спектакль. Великую трагедию. Задним числом он, конечно, твердил, что хотел жениться на Сесилии. Что готов был держать ответ. Но ведь он не знал, что ей так скоро родить.

Так он уверял. Трудно сказать, что тут правда, а что нет. Кой-какие искренние чувства, наверно, за этим спектаклем все же стояли. Он безусловно питал к Сесилии сердечную склонность. И возможно, горевал искренне. Только выглядело все очень уж нелепо и смехотворно. У Хульды вообще сложилось впечатление, что жалел он в первую очередь себя. И что бы ни делал, все оборачивалось этаким спектаклем. Он рвал на себе волосы, заламывал руки, гримасничал и кривлялся.

Вместо того чтобы, к примеру, спросить о ребенке – казалось бы, поступок вполне естественный и разумный, – он ринулся в сад и разнес его в пух и прах. Метался как безумный, рубил деревья и кусты, вытаптывал грядки, крушил цветники.

Уничтожил райский уголок, который сам же и создал. А потом посадил самые мрачные хвойные деревья, какие сумел сыскать. По-своему увековечил память Сесилии. Превратил обитель радости и счастья в место вечной скорби. Позднее он оттуда уехал, да еще и балет на эту тему поставил. Говорят, с большим успехом.

– Словом, он горевал на свой лад, – тихо сказала Хульда. – А уж как там было на самом деле, я не знаю. Сыном он вовсе не интересовался. Забыл Мартина.

– Неужто ни разу не вспомнил?

– Нет, отгоревал и уехал из города. И вообще из страны. Начал все сначала где-то в Дании. Здесь его больше не видели.

– А Мартин?

Мартин оказался трудным ребенком. Никакого сладу с ним не было. Приемных родителей, к которым он попал, упрекнуть решительно не в чем. Наоборот. Но Мартин то и дело убегал. Связался с дурной компанией и совсем мальчишкой подался в матросы. Позднее пробовал то одно, то другое, пописывал статейки, хотел стать журналистом, но толку из него так и не вышло. Одно время он даже в артисты метил. А после запил, и в конце концов водка свела его в могилу. Жил он последнее время в Стокгольме. Женат вроде не был. Но ребенка, говорят, завел где-то на стороне. Умер Мартин скоропостижно, в прошлом году, после очередной попойки, как Хульда слыхала.

– Да, вот все, что я знаю про сына Сесилии…

И этот ребенок рос у чужих людей. Все повторяется, повторяется…

– А кто опекал Мартинова ребенка?

Тут Хульда ничего сказать не могла. Голос у нее был усталый и печальный. Наверно, его мать. Отец-то вряд ли им интересовался – что с него возьмешь, изначально сдвинутый малость.

– Но Геро он все же пригрел, – неожиданно заметила Хульда.

– Геро? – изумилась Нора.

– Ну да, собаку. Балетчик-то собаку держал. Большущую черную овчарку, Сесилия часто за ней присматривала. Красивый зверь, воспитанный, умный. Он был при нас, когда Сесилия умерла. Уезжая в отпуск, хозяин всегда оставлял собаку у нее. Геро очень переживал случившееся, по глазам было видно. Поздно ночью, когда все кончилось, он вдруг подошел и положил голову мне на колени – утешал как мог.

Потом Геро вместе с Мартином перебрался в приемную семью. Балетчик не хотел больше держать его у себя. Дескать, пес слишком напоминает о счастливых днях, при одном взгляде на него сразу наворачиваются слезы и все такое.

Словом, Мартин подрастал в компании Геро. И в детстве с ним не разлучался. Пока Геро был жив, никаких проблем не возникало. Но собаки не бессмертны. И век у них не очень-то долгий. Хотя Геро дожил до старости. Когда он умер, Мартин, как слыхала Хульда, ужасно по нем убивался. А потом начались сложности, в мальчишку словно бес вселился, не мог он усидеть дома, так его и тянуло бродяжить.

Хульда ощупью нашла руку Норы. Пальцы ее легонько дрожали.

– Тяжко все это вспоминать, – прошептала она. – Однако теперь, Нора, ты знаешь об Агнесиной Сесилии ровно столько же, сколько знаю я. – Она помолчала. – Я всю жизнь корила себя за то, что оставила ребенка Сесилии, и очень жалела Мартина. Правда, наблюдала за ним издалека. Сил у меня недоставало на большее. Н-да, человек – странное существо. – Она опять задумчиво помолчала. – Всего я, конечно, знать не могу.

Наверно, другие способны еще много чего рассказать. Но тут тебе, Нора, придется самой наводить справки…

Хульда пожала Норину руку, Нора ответила тем же.

– Так я и сделаю, Хульда. Сдаваться не собираюсь. Я непременно должна узнать, чего от меня хочет Сесилия.

Нора долго ходила среди могил, искала.

По словам Хульды, Сесилия похоронена где-то здесь, на старом кладбище. Раньше, до переезда в загородный приют, Хульда часто навещала ее могилу, но теперь это ей не по силам, и она считала, что к Сесилии никто больше не ходит. Не осталось таких, кто ее знал.

Хульда попросила Нору положить от нее на могилу букетик фиалок. Сесилия очень их любила. А сама Нора нарвала букет весенних цветов, потом села на автобус и поехала домой, в город.

В воздухе пахло весной, и ветерок был совершенно весенний, и солнце сияло в небе среди летучих облаков. Повсюду сгребали прошлогодние листья. Вокруг звенели голоса, и птицы с песней взмывали в вышину. Сейчас мало что здесь напоминало о смерти и бренности. На кладбище был день живых.

• Предыдущая
• 35/48
• Следующая