Дети теней - Грипе Мария - Страница 14

• Предыдущая
• 14/63
• Следующая

– Да, не могу…

– А ты хотела бы верить?

Это был неожиданный вопрос. Откуда же мне знать? Я никогда об этом не думала.

– Вот видишь!

Бабушка высморкалась. Она была все еще простужена.

– Берта, детка, завтра ты можешь спокойно идти к причастию. Люди очень часто делают то, чего не понимают. Подумай о том, что мы все похожи. Никто ничего не знает. Все сомневаются. Человек хочет. Или не хочет. Или не знает, хочет ли. Или не знает, чего хочет. Страстно желает веровать. Или отказывается от веры. Вот так. Это постоянная борьба. Даже священники не все понимают. Они тоже могут сомневаться.

– Но разве можно верить в то, чего не понимаешь, бабушка?

Она на секунду задумалась. А когда отвечала, в ее голосе угадывалась улыбка.

– Да, Берта, думаю, что можно, – сказала она. – Хотя это не так просто. Но становится проще, если помнить, что не все на свете доступно разуму. И ты не должна чувствовать себя лицемеркой. Ты ведь показала, что относишься к конфирмации серьезно. Этого достаточно.

Потом она попросила позвать Каролину. Сказала, что хочет слышать ее голос. Мало кого я видела счастливей, чем Каролина, когда я передала ей, что бабушка хочет с ней поговорить…

Ну вот. Я наконец-то конфирмировалась. Но помню я не особенно много. Думаю даже, что от конфирмации Роланда у меня осталось больше впечатлений. Субботний экзамен накануне Пасхи прошел, во всяком случае, хорошо. Священник у нас добрый.

– Я уверен, что вы всё выучили как следует, и я не собираюсь устраивать вам настоящего экзамена, – сказал он почти извиняющимся тоном. – Чтобы вы не нервничали, я расскажу, какие вопросы буду задавать. Таким образом, вы сможете больше думать о смысле своего первого причастия.

Так мы узнали, на какие вопросы придется отвечать. Но что касается смысла… Интересно, многие ли из нас его понимали?

Некоторые девочки всерьез беспокоились, уместно ли на причастии плакать. Мнения разделились. Одни считали, что даже необходимо. Нужно показать, как ты взволнована и растрогана.

Другие утверждали, что слезы могут выдать нечистую совесть. Те, кто плачет, возможно, вовсе не достойны приступить к Господней трапезе. Нельзя «осквернять» причастие – от этого грех становится еще больше.

Ингеборг тоже говорила о нечистой совести, но она имела в виду совсем не то, что эти маленькие дурочки, которые исподтишка следили друг за другом и шептались, кого можно считать нечистым. Для них «нечистой» была любая девочка, которая гуляла с парнями по вечерам и поздно приходила домой.

Рассказывали об одной девочке, которая конфирмировалась несколько лет назад. Она безудержно рыдала перед алтарем, а потом поперхнулась облаткой и вином. Она каждый вечер гуляла на улице и приводила парней к себе. И вот наступила расплата. Иисус не захотел, чтобы она причастилась его тела и крови. Поэтому и попало не в то горло. А через несколько месяцев причина открылась – девочка была беременной.

Большинство девочек решило не плакать. Они не хотели рисковать. Но атмосфера была напряженной. Пересудам не было конца. Особенно доставалось одной девочке, чье поведение считали сомнительным. Она постоянно врала и ни за что не желала признаваться в проступках, в которых ее подозревали. Вот теперь-то все станет ясно! Наверное, она заплачет и разоблачит себя пред лицом Господа. Любопытно будет посмотреть. Все тайное в конце концов становится явным.

Да, у алтаря нужно смотреть друг за дружкой в оба!

Но перед причастием были литургия и долгая исповедь, так что за это время многие устали, и когда мы наконец подошли к алтарю, вряд ли у кого-то нашлись силы, чтобы «шпионить». Некоторые нервничали, некоторые были по-настоящему взволнованы серьезностью момента, и, вероятно, несколько слезинок все же упало.

Когда вместе с другими я встала на колени у алтаря и услышала, как священник, переходя от одной девочки к другой, тихо повторяет: «Тело Христово, за тебя преданное!» и «Кровь Христова, за тебя пролитая!» – я вспомнила об Ингеборг.

Время от времени кто-нибудь из сидевших в церкви приглушенно покашливал, сморкался или шаркал ногами. Был слышен каждый звук. По обе стороны от меня на коленях стояли девочки в белых платьях. В черных платьях, не считая меня, были только две конфирмантки.

Когда священник подошел ко мне, все мои мысли были об Ингеборг. Я представляла, что она, может быть, сейчас тоже стоит на коленях в своем черном платье и думает обо мне – в какой-то церкви далеко отсюда. Мне казалось, наши мысли встретились. Это было сильное переживание.

Когда церемония закончилась, все собрались на заднем дворе. Там были школьные учителя и множество знакомых. Все говорили, что сегодня мы сделали первый шаг на пути к взрослой жизни. Но я считала, что сделала этот шаг давно когда узнала, что у нас с Каролиной, возможно, общий отец. И потом, когда мы приехали в Замок Роз, я окончательно распрощалась с детством. Ребенком скорее я чувствовала себя именно сейчас.

Каролина тоже была в церкви. Она сидела между Эстер и Ловисой, в стороне от нашей семьи. Но во двор вышла с Надей.

Когда мы вернулись домой и я получила подарки, мама по-настоящему меня порадовала. Она не забыла об Эстер. Купила ей серебряную брошь, цветок из шелка и красивый шарф к ее черному платью. Это было самое замечательное из того, что случилось в тот день. Эстер была так счастлива!

Роланд и папа фотографировали меня – я позировала в своем платье. А потом папа решил снять меня вместе с Роландом и Надей и поставил нас у стены. И тут я почувствовала на себе взгляд Каролины! Глаза у нее были черные, зловещие… В следующее мгновение она молнией сорвалась с места, подбежала и втиснулась между Надей и мной. И с вызовом уставилась на ничего не понимающего папу.

А как хорошо все шло до этого! И что будет теперь? Папа сказал, что хочет сфотографировать «всех своих детей». И поскольку Каролина – его ребенок, она рассудила, что тоже должна быть на этом снимке!

Прошло несколько секунд. Надя прильнула к Каролине, а Роланд улыбался. Они ни о чем не подозревали и восприняли это как удачную шутку.

– Снимай, папа! – весело выкрикнула Надя.

Сверкнула вспышка, а потом Каролина незаметно вышла из комнаты.

Больше ничего не произошло.

Вечером, придя к себе, я зажгла две свечи: одну за Ингеборг и одну за себя. Папа сделал несколько снимков, на которых я была в черном платье. Когда их проявят, я решила выбрать лучший, положить в конверт и отослать Ингеборг. Пусть она знает, что я сдержала свое слово.

В ночь перед нашим отъездом в Замок Роз я проснулась от жуткого тарарама. Вой сигнальной трубы, топот копыт по мостовой, звон колоколов, крики, переполох… Это могло означать только одно – пожар!

Пожарная станция находилась в нашем квартале, и я видела в окно, как отправляются пожарные кареты. Их снарядили в считанные секунды, и вот лошади уже мчались, громыхая телегами с инструментами и бочками с водой. Пожарные уехали все до одного – значит, горело сильно. Пламя поднималось высоко в небо, освещая комнату. И в доме скоро запахло дымом.

Я оделась и сбежала вниз. Все уже собрались на веранде, откуда был виден пожар. Казалось, что огонь совсем близко, но Ловиса нас успокоила. Горящий дом находился гораздо дальше, и ветер дул не в нашу сторону. Но это все равно выглядело страшно. Перепуганные люди метались по улице – они боялись, что огонь перекинется на их дома.

Говорили, что в доме, который горел, был какой-то праздник. Лампу, висевшую под самым потолком, забыли погасить, загорелась штора, и пламя быстро распространилось. Сейчас оно добралось уже и до соседнего дома.

Нам пока было нечего бояться. Мама послала Ловису узнать, не нужна ли какая-нибудь помощь. Мы могли приютить тех, кто остался без крыши над головой, пока все не устроится.

Ловиса ушла и вернулась с пожилой супружеской парой. Бедные старики нас очень благодарили. Теперь им было где спрятаться от огня и дыма. Мы напоили их кофе и коньяком, чтобы они согрелись. Женщина без конца причитала о золотых часах, оставшихся на ночном столике в спальне. Другие украшения и ценные вещи она захватила с собой. А часы, которые были дороги ей, как память, – не успела. Ей подарили их в день конфирмации, почти шестьдесят лет назад.

• Предыдущая
• 14/63
• Следующая