Мизерере - Гранже Жан-Кристоф - Страница 38

• Предыдущая
• 38/103
• Следующая

Касдан повернулся к Пюиферра, который с улыбкой произнес:

— О'кей. Сейчас я все переведу на язык полицейских. Здесь есть по крайней мере два важных факта. Первый: этому дереву нечего делать в Париже. Мы находимся в том единственном месте, где его можно найти. Второй, хотя, я думаю, ты уже и сам догадался: его символическое значение. Я понятия не имею, что чертов убийца делает с этим растением. Носит ли он терновый венец или плетеную обувь из акации, но одно очевидно — это как-то связано с Христом.

Повисло молчание.

Только дождь продолжал стучать по крыше…

— Связано с Христом, — повторил криминалист, — и с грехом.

— Ваш коллега хочет сказать, — подхватила иранка, — что это дерево символизирует страдания Христа и одновременно искупление человеческих грехов. Чем больше физических страданий перенес Христос, тем больше людских грехов он, в символическом смысле, поглотил.

В голове Касдана все смешалось. Сейчас он очень отчетливо различал постукивание, которое слышал накануне у себя в коридоре. Трость. Палочка. У убийцы была трость, которой он пользовался, как слепец, чтобы ощупывать землю. И эта трость сделана из того же дерева, что и терновый венец…

Внезапно возникла еще одна идея. Прут. Прут для самобичевания. Армянин припомнил эту деталь. «Мизерере» — молитва, которую читают последние монахи, все еще практикующие самобичевание. Между всеми этими элементами несомненно существовала связь, но ему никак не удавалось ее найти. «Мизерере». Флагелляция. Дерево Христа. Наказание. Прощение…

Пюиферра подвел итог:

— Но самое лучшее я приберег на закуску. Прежде чем тебе звонить, я решил побольше узнать об этих частицах дерева. Знаешь, что такое палинология?

— Нет.

— Наука, изучающая рассеивание органической пыли, обнаруженной на предмете, — пыльцу, споры. Эта дисциплина позволяет определить регионы, в которых побывал предмет. Липкую ленту накладывают на образец и собирают пыль, которую затем изучают под микроскопом. В Форте Рони есть отдел, где проводятся такие исследования. Я передал им свои образцы, чтобы точно знать их происхождение. У них есть прибор, который…

Касдан раздраженно прервал его:

— Ты получил результаты — да или нет?

— Только что получил. Судя по найденной пыльце и спорам, дерево действительно побывало в Палестине. Возможно даже, в окрестностях Иерусалима. Иначе говоря, это то самое дерево, из которого изготовили терновый венец. Я имею в виду современное дерево.

Армянин заметил горящий взгляд Волокина. Казалось, русский полностью захвачен новыми сведениями. Пюиферра завершил свой рассказ:

— Была также обнаружена пыльца, характерная для других регионов. Чили. Аргентина. А также умеренная полоса Европы. Ничего не скажешь, эта акация повидала мир…

Еще одно важное слагаемое, с которым Касдан не знал, что делать. Ему вспомнились египетские иероглифы. Перед ним Розеттский камень, к которому у него нет ключа. И все же он мог представить себя Шампольоном, раскрывающим значение всего этого бреда благодаря одному-единственному символу, чью истинную роль ему предстояло понять…

— Спасибо за показ, — сказал он, пожав руку Пюиферра. — Нам пора.

— Я вас провожу. Я еще жду результатов анализа отпечатков обуви.

— Рассчитываю на тебя, когда ты их получишь.

Снова листва. Снова шорохи. На пороге оранжереи Пюиферра удержал Касдана за рукав, пропустив вперед Волокина.

— Он при исполнении?

— Отстранен.

Пюиферра усмехнулся:

— Ну и команда у вас. Прямо заирская армия.

Прикрыв голову курткой, они добежали до «вольво». Ливень не прекращался. Забравшись в машину, русский предложил:

— Тут рядом, в начале улицы Бюффона, есть «Макдак».

— Твои «Макдаки» у меня уже поперек горла встали.

— Ой-ой-ой, какие мы сердитые…

— А чему радоваться? Мы по уши в дерьме. И чем дальше, тем глубже.

Волокин промолчал. Касдан взглянул на него: сумасброд, с чьих волос струилась вода, улыбался ему. Он дружески подсмеивался над ним.

— Если ты еще что-то знаешь — самое время сказать об этом.

— Как по-вашему, «христово дерево» вяжется со всем остальным?

— А то.

— Та женщина права. Это дерево — дерево страдания. Но такого страдания, которое ведет к искуплению. Христос пришел «стереть» людские грехи. Взять их на себя, чтобы они были прощены. Это как превращение: Иисус взял в руки земные грехи… — Волокин сомкнул ладони. — А потом, так сказать, выпустил их в небо. — Русский разжал ладони. — И это дерево — напоминание о том, что он сделал. Наши убийцы чисты. Они страдают за грехи тех, кого убивают. И поэтому причиняют им страдания. Чтобы тем вернее спасти их души.

Касдан, сидя за рулем, проверил сообщения на мобильнике.

— Вот что я чувствую, Касдан. Это дерево чисто, как карающая длань. Гетц, Насер, отец Оливье понесли наказание во искупление грехов. А поразившие их руки принадлежат истинным ангелам. Воплощенной чистоте. Тем…

— У меня сообщение от Верну.

Касдан включил громкую связь и набрал номер.

— Алло?

В салоне раздался голос Верну, неразборчивый из-за шума дождя.

— Это Касдан. Я с Волокиным. Есть новости?

— Я официально отстранен. Дело передают в уголовку.

— Кому?

— Начальнику группы по фамилии Маршелье.

— Знаю такого.

— Этот козел сумеет договориться с контрразведкой.

Касдан попытался изобразить сочувствие:

— Мне очень жаль.

— Ваши соболезнования мне ни к чему. У меня есть кое-что жареное. Вернулся атташе чилийского посольства. Его зовут Симон Веласко. Я только что говорил с ним. Он долго смеялся, когда узнал, что мы расследуем убийство политического беженца, жертвы диктатуры Пиночета.

— Почему?

— Если ему верить, Вильгельм Гетц сроду не подвергался преследованиям хунты. Совсем наоборот: он был по ту сторону баррикад.

— ЧТО?

— Что слышали. Гетц укрылся во Франции, потому что в конце восьмидесятых для палачей ветер переменился. Начались допросы свидетелей. Жалобы семей пострадавших, не только из Чили, но и из других стран. Я так и знал, Касдан, что ключ к разгадке — это политический след.

— Где мне найти этого парня?

— У него дома. Он только что вернулся из поездки.

Верну продиктовал координаты Симона Веласко в Рей-Мальмезон.

— Действуйте, — заключил он. — У вас пара часов форы. Я ничего не сказал Маршелье.

— С чего ты такой добрый?

— Сам не знаю. Из солидарности отодвинутых в сторону. Удачи.

Касдан помолчал. Тишину нарушали лишь дождевые струи, хлеставшие, царапавшие, встряхивавшие машину. Кое-что теперь стало для него очевидным. Все, что ему с самого начала было известно о Гетце, исходило от самого Гетца. Паутина лжи, которую он даже не пытался проверить. Вот вам и хваленое чутье легавого.

Через пару секунд он спросил:

— Кто будет говорить?

— Давайте вы. После речи о терновом венце у меня во рту пересохло.

— У нас две правды. Первая: теперь нам известно, в чем вина Гетца. Если в Чили он был палачом, значит, вины на нем предостаточно. Вторая: решись Гетц дать показания против своих бывших соратников, его свидетельства были бы очень важны. До сих пор я не понимал, что такое он узнал, когда его с завязанными глазами пытали в подвале. Но раз он был в команде негодяев, это все меняет. Нет никого опаснее раскаявшегося. Нашлось бы немало желающих заставить его молчать…

— Два мотива — чересчур, Касдан.

— Согласен. Но я полагаю, что в душе мы оба склоняемся к одному.

Напарники замолчали. Отныне они разделяли одну истину. В Париже пробил час возмездия. И взвалили на себя эту работенку ангелы с чистыми руками.

• Предыдущая
• 38/103
• Следующая