Мизерере - Гранже Жан-Кристоф - Страница 37

• Предыдущая
• 37/103
• Следующая

Волокин хлебнул диетической колы. От ледяного напитка у него сел голос.

— Насчет двух первых жертв я и не спорю. Но с сегодняшним все иначе. Я знаю, в чем вина отца Оливье.

— Что ты несешь?

— В миру его имя — Ален Манури. Я его сразу узнал. Как говорится, широко известен в наших кругах. Я имею в виду, в отделе по защите прав несовершеннолетних.

— В связи с чем?

— Педофилия. Эксгибиционизм, фроттеризм, сексуальное домогательство с применением насилия. В двухтысячном и две тысячи третьем он был под следствием. Манури никак не мог держать член в штанах. Но привлечь его так и не удалось. Под давлением церковных властей родители забрали заявления. Манури даже не лишился сана. Доказательство — он служил в церкви Блаженного Августина. Одно мы знаем наверняка: отец Оливье — настоящий грешник.

Касдан был потрясен. У русского наверняка еще полно сюрпризов.

— Наказание, — продолжал Волокин, — вот ключ к убийствам. Наказание, которое сливается со словами молитвы. Первая надпись гласила: «Избавь меня от кровей, Боже, Боже спасения моего, и язык мой восхвалит правду Твою». И убийца вырезал Насеру язык. Вторая надпись: «Тебе, Тебе единому согрешил я и лукавое пред очами Твоими сделал». Убийца вырывает у священника глаза. Эти увечья — искупительные жертвы. Они олицетворяют слова «Мизерере». Облекают молитву плотью. Чтобы наделить еще большей силой заключенное в словах прощение…

Касдан чувствовал себя совершенно измотанным. Он подозвал официанта. Ему хотелось расплатиться. И убраться отсюда. Чтобы больше не слушать всю эту чушь.

Но этот трепач, Волокин, не умолкал:

— Я скажу вам, что в этом деле не так. Мы буксуем, потому что все здесь правда. Одновременно. Факты накапливаются, но ни один из них нельзя опровергнуть. Невозможно исключить какой-либо след.

Касдан протянул официанту деньги. Волокин продолжал:

— Вы верите в политический след? И вы правы. Гетц погиб, потому что обладал сведениями о чилийских палачах. Первая правда. Его прослушивали, потому что его разоблачения были опасны и для французского правительства. Вторая правда. Да и с самим Гетцем не все ясно. Даже если он не был педофилом, я уверен: он совершил нечто непотребное, связанное с детьми. Правда третья. Следовательно, убийцы, дети, мстят за его преступные действия. Правда четвертая. С другой стороны, вы склоняетесь к версии о серийном убийце. И так или иначе вы правы. Дети, замешанные в этой истории, ненормальные. Они одержимы. Вы полагаете, что сигналом к преступлению им служит музыка. И в этом случае я согласен с вами. Обобщая, я уверен в том, что эти убийства связаны с человеческим голосом. С голосами детей. Короче, за всем этим кроется что-то другое. Какая-то угроза. Кто-то, кого Гетц называл «Эль Огро». Вот в чем наша проблема, Касдан: все здесь правда. Мы не можем, как обычно, действовать методом исключения. Нам скорее приходится накапливать факты. Чтобы найти правду, которая объединит все, что мы накопили.

Армянин хранил молчание. Он встал, взял мобильник и машинально проверил полученные сообщения. Войдя в церковь, он его выключил, а потом позабыл включить. Только что с ним пытался связаться Пюиферра.

Нажав кнопку, он перезвонил криминалисту.

— Приезжай ко мне, — сказал тот, едва услышав его голос.

— Куда?

— В Ботанический сад, в оранжерею. Войдешь через калитку на улице Буффона. Она будет открыта.

— А в чем дело?

— Приезжай. Не пожалеешь.

Улица Бюффона, 18 часов.

Касдан припарковал машину, заехав на узенький тротуар самой прямой парижской улицы. Разразилась гроза. Тугие плотные струи образовали дождевую завесу, скрывавшую темноту ночи. Полоски сумрака едва пробивались сквозь серебристое озеро, по которому, словно светящиеся буйки, плавали отблески уличных фонарей.

Касдан и Волокин без оглядки неслись под проливным дождем.

Открыв калитку, они добежали до стеклянного строения. Оранжерея блестела в ночи, как айсберг на черной морской глади. Под ударами дождевых струй они с трудом отыскали главный вход. Касдан подумал о зверье, живущем в Ботаническом саду и вынужденном покорно переносить дождь. О волках. О стервятниках. О хищниках.

Им открыл Пюиферра: узкое лицо, черные волосы, как у шайена. Касдан, от дождя накрывший голову курткой, надел ее как следует. Он проворчал:

— Может, объяснишь мне, какого хрена…

Криминалист улыбнулся. Его тонкие поджатые губы, казалось, были созданы для курения трубки.

— Не злись, приятель.

Он нахмурился, заметив Волокина. На этот раз Касдан представил их друг другу:

— Седрик Волокин, ОЗПН. Пюиферра, СКУ.

Они обменялись рукопожатием. Касдан уже любовался царством, ожидавшим их под стеклянной крышей. Буйные джунгли, от которых исходят зеленые и белые испарения. Огромные стволы почти полностью скрыты густой листвой. Лишь местами проглядывает кора, обросшая мхом и оплетенная лианами. Неописуемо душная чаща под гигантским стеклянным колпаком. Пюиферра шел по вымощенной плиткой тропинке, проложенной в этом рукотворном лесу. Напарники следовали за ним. В тишине было слышно, как их куртки шуршат о листву и по куполу стучат дождевые струи. Касдану чудилось, что он снова погрузился в воду. Прежде здесь была вода. Теперь она обрела тело. Руки из листьев, туловище из коры, ноги из земли… Сыщики шли молча, то и дело оказываясь в тупике. Оранжерея была еще открыта для посетителей. Но никого из сотрудников музея не оказалось на месте.

Они достигли лужайки, где деревья и растения наконец расступились. Их ожидала женщина. Миниатюрная, с покатыми плечами, закутанная в непромокаемый плащ. Руки тонули в рукавах. Удлиненное бледное лицо обрамляли чёрные волосы. В ней чувствовалось что-то восточное. Возможно, длинные черные брови или круги под темными, текучими, полными истомы глазами.

— Познакомьтесь с Авишан Хажамеи.

Касдан пожал ей руку — от ливня и оранжерейной сырости с него ручьями текла вода. Волокин кивнул, не подходя ближе.

— Добрый вечер. Вы ботаник?

— Вовсе нет. Я специалист по арамейскому языку. А также по библейской истории.

Армянин взглянул на Пюиферра.

— Музейный ботаник не смог к нам присоединиться. Но он позволил мне прийти и показать вам вот это. — Криминалист обернулся к серому дереву, чьи ветви ощетинились страшными шипами. Смертоносной порослью, густой, как листва других растений в этой оранжерее, но сухой и опасной.

— Acacia seyal. Более того, особый ее вид.

— Что это?

— Дерево, частицы которого нашли на галерее церкви Святого Иоанна Крестителя и в коридоре комнат для прислуги, где жил Насер. Точнее, то, что я принял за осколки дерева, оказалось шипами. Речь идет не об обычной древесине. Когда я получил результаты из лаборатории, то гдазвонил в Ботанический сад. Так и узнал, что это акация и растет она только в полупустынях Востока. В частности, в Израиле: в пустыне Негев и на Синайском полуострове.

— А в Европе?

— Какое там. Она нуждается в тепле, солнце и мистическом дуновении.

— Почему мистическом?

Теперь заговорила женщина:

— Это дерево очень часто упоминается в Библии. А главное, возможно, из него был сделан терновый венец Христа. Легионеры могли использовать его ветви, чтобы «увенчать» Христа и насмехаться над ним.

Профессор говорила с завораживающе-тягучим иранским акцентом. Касдану вспомнился удав Каа из «Книги Джунглей».

— На самом деле, — продолжала она, — мы не знаем точно, из какого материала был изготовлен терновый венец. Существует несколько школ. Некоторые колеблются между Paliurus Spina-Christi, Sarcopoterium Spinosum, Zizyphus Spina-Christi, Rhamnus catharticus. И еще Euphorbia Milii Splendens, известная также как терновник. Но что касается последней, это скорее недоразумение: ее так называют из-за шипов и красных цветов, которые символизируют пятна крови. На самом деле это растение в те времена не было известно в Палестине. Я же считаю, что речь идет именно об Acacia seyal. В иврите всегда используют множественное число — «ситтим», из-за переплетенных шипов…

• Предыдущая
• 37/103
• Следующая