Дорога на Стрельну - Аль Даниил - Страница 14

• Предыдущая
• 14/57
• Следующая

Шведов вынул из чёрного пластмассового патрона бумажку, свёрнутую в трубочку, и раскрыл комсомольский билет Сечкина. Под диктовку Андрея я написал на листке блокнота: «Сечкин Степан Титович, рядовой 10-й СД, 1920 года рождения, комсомолец. Пал смертью храбрых 16 сентября 1941 года».

Листок Андрей вложил убитому в карман гимнастёрки. Потом он закрыл Сечкину глаза, скрестил ему на груди руки.

— Пошли, Саня. Ползи первым. Плотнее прижимайся к земле, пока за трамвай не заползёшь.

Я лёг на землю. Перед тем как двинуться, я пожал руку Сечкину, лежавшую на его груди. Рука была холодная, зимняя.

О том, что пространство, по которому я ползу, просматривается и по мне могут открыть огонь, я не думал. Слишком сильно было впечатление, производимое убитыми женщинами, мимо которых пришлось ползти. Возле каждого трупа стояло густое жужжание. Мухи роились на глазах убитых, ползли по лицам и по ногам. Понимая всю бессмысленность своих действий и преодолевая страх перед мертвецами, я останавливался, отгонял мух… Наконец, миновав место побоища и оказавшись за трамваем, я оглянулся. Шведов быстро полз через поляну и вскоре был возле меня.

Мы двигались ползком ещё метров пятьдесят, а потом пошли во весь рост. По той стороне шоссе теперь тянулась роща довольно высокого кустарника.

Шли молча. Я взглянул на часы. Было около двух часов дня. Солнце стояло высоко. Расстояние между шоссе и заливом стало теперь значительно больше. Впереди справа я увидел знакомую кирпичную трубу и заводские корпуса. Издалека можно было прочитать огромные буквы над заводскими воротами: «Завод пишущих машин». Это кирпичное заводское здание, одиноко стоящее среди зеленого поля, было мне хорошо знакомо с детства. Сколько бы раз ни проезжал я мимо него — здесь ли, на трамвае, или подальше отсюда, по железной дороге, — я обязательно произносил вслух или про себя забавное и какое-то игрушечное название: Пишмаш.

Заводская труба теперь не дымила. В корпусах завода скорее всего было пусто. Тем не менее при виде знакомого здания стало как-то не так одиноко.

— Пишмаш, — сказал я Андрею.

— Пишмаш, — отозвался он. — Когда мы вчера тут проезжали, между дорогой и заводом стояла наша часть — батальон двадцать первой дивизии НКВД. А теперь никого нет.

— Куда же они ушли?

— Наверно, на передовую. К железной дороге. Выходит, все, что есть, до последней роты, — все туда стянуто.

…Мы миновали очередной трамвайный поезд. Дальше на довольно большом расстоянии брошенных трамваев не было видно. За изгибом дороги вдали показалась башенка Константиновского дворца.

— Вот и Стрельна, — сказал Шведов. — Можно будет по аттестату паёк получить. Концентрату пачку дадут, кашки горячей сварим. Или супу.

— А пока, Андрей, можно закусить. У нас есть хлеб, сало, сахар.

— Сало — это дело. Давай, Саня, перекусим.

Мы уселись в кювете. Я снял ранец и разложил свои припасы на листе писчей бумаги. Шведов складным охотничьим ножом отрезал по ломтю хлеба и сала.

— Эх, соли бы, — вздохнул он.

— Есть соль. Мама мне дала с собой в бумажке.

— Давай сюда.

— Ой, я её в чемодане оставил.

Андрей посмотрел на меня, но ничего не сказал. Он хотел было приняться за еду, но поесть нам не удалось. Со стороны Стрельны послышались выстрелы. Сначала отдельные винтовочные, затем очереди автоматов. Явственно слышались частые глуховатые хлопки, точно рвались одна за другой хлопушки.

— Фашисты бьют из тяжёлого пулемёта, — пояснил Шведов. — Впереди бой.

— Что будем делать?

— Пойдём в разведку. Будем считать, что поели… А вот и «язык» сам идёт к нам.

Я увидел мальчишку в обмундировании ремесленника, который бежал по полю вдоль кювета. Около нас мальчик остановился. Ему было лет тринадцать-четырнадцать. Он тяжело дышал. Форменная курточка была расстёгнута. В больших синих глазах дрожал испуг.

— Дяденьки красноармейцы, там немцы! — сказал мальчик, с трудом переводя дыхание.

— Погоди, сигай сюда в кювет, — сказал Шведов. — Торчать столбом нечего.

Мальчик спустился и присел на корточки.

— Рассказывай толком. Да ты не дрожи. — Андрей похлопал паренька по плечу. — Как тебя зовут-то?

Мальчик рассказал, что зовут его Толя Шмелёв и учится он в ремесленном училище в Стрельне. Ребятам, у кого родители в Ленинграде, директор разрешил идти домой. Толины товарищи пошли в общежитие за вещами, а он решил, не задерживаясь, идти налегке. Из Стрельны вышел благополучно. Отошёл немного — услышал сзади стрельбу, кинулся в кусты, оглянулся. Увидел — немцы перебегают шоссе и дальше бегут по полю к заливу. Из Стрельны по ним стали бить. Немцы сперва не отвечали, все бежали к воде. А потом залегли лицом к Стрельне и давай стрелять по нашим. Тогда Толя отполз немного, а потом побежал. Получалось, что враг находится не более чем в двух километрах.

— Ладно, Толя, беги дальше, — сказал Шведов. — По кювету беги, пригнись. Не высовывайся.

Я тоже дал Толе наставление:

— Дойдёшь до трамвайной остановки, увидишь — убитые лежат. Не пугайся. Проползи мимо этой площадки полем, ближе к заливу. А там опять вернись в кювет. Понял?

— Понял, дяденька.

Я положил нарезанные куски сала между двумя ломтями хлеба, завернул бутерброд в бумагу и сунул Толе в карман.

Мальчик ушёл.

— Пойду в разведку, — сказал Андрей. — Проскочить нам не удалось. Принесём своим хотя бы разведданные об этих немцах. А ты сиди тут, Саня. Посматривай по сторонам, чтобы фрицы неожиданно на тебя не вышли. Это дело теперь вполне возможное.

— А если я их увижу, что тогда?

— То есть как «что тогда»? Тогда бей! Винтовка у тебя есть. Патроны есть. На вот тебе ещё и гранату. Если близко подойдут, подорвёшь себя и их заодно. Дело нехитрое. Сумеешь?

— Сумею, — сказал я невесёлым голосом. — Кольцо надо выдернуть, и все.

— Вот-вот, — подтвердил Шведов. — Кольцо выдернешь, и все…

Шведов двинулся по кювету и скоро исчез из виду. Я остался один. Мысль о том, что Андрея теперь нет рядом и что я должен действовать самостоятельно, заставила меня внутренне собраться, как говорят в армии — подтянуться. Я проверил затвор винтовки, расстегнул подсумки, пересчитал обоймы. Восемь штук. Вспомнились слова Шведова, что моя винтовка боится песка. Я вынул полотенце и расстелил его на дне кювета. На него я собирался класть пустые обоймы для перезарядки новыми патронами. Граната в порядке. А как пистолет, взведён? Я вынул его из кармана тужурки, осторожно оттянул казённик, патрон выехал из ствола. Я взвёл его обратно и положил пистолет перед собой на полотенце. Лучше его без надобности не трогать. А в случае чего, дёшево я свою жизнь не отдам. Был же я героем тысячи раз, читая книги, глядя на киноэкран… Нет, ничего, ничего. Не струшу. Жаль будет, если Андрей не увидит, как достойно буду я умирать. Может быть, и увидит… Я буду лежать на шоссе, возле кювета, а вокруг меня веером — убитые фашисты. Сколько? Ну, уж не меньше десятка, при моем-то вооружении!

Я посмотрел на часы. Точное время по ним определить было нельзя. Минутная стрелка соскочила с оси и лежала поперёк циферблата. Это с ней случалось часто. Часы у меня на руке старые. Мама купила их по дешёвке в комиссионном магазине в день моего поступления в университет. Я по общей моде переделал их на ручные. Все студенты носили ручные часы, переделанные из карманных. Настоящие ручные часы были большой редкостью, как правило, прямоугольные, в золотом корпусе и только заграничные. «Павел Бурэ», например. Всех, кто имел такие часы, я считал жуликами.

Ходили мои часы неплохо. По положению часовой стрелки я определил, что дело идёт к трём. Бой впереди все разгорался. Меня начало охватывать беспокойство за Андрея. Скорее бы он вернулся. А вдруг он не вернётся? Вдруг гитлеровцы обнаружат его и убьют?! Он ведь совсем один. Нет уж, не так это просто — убить такого человека, как Шведов! А что, если Андрей найдёт лазейку в расположении немцев и проберётся или пробьётся к нашим в Стрельну, оставив меня здесь? На что я ему нужен, в конце концов? Нет, и этого тоже не может быть. Шведов не такой человек, чтобы бросить товарища.

• Предыдущая
• 14/57
• Следующая