Роман и повести - Баруздин Сергей Алексеевич - Страница 40

• Предыдущая
• 40/80
• Следующая

Мы бросились к воротам.

Минометы разбиты. Возле них трупы — раз, два… Кажется, пять. Начальник штаба и наш комбат обезоруживали трех немцев.

Один немец дико сопротивлялся и истерично кричал.

— Чего он хочет? — спросил я.

— Ну ладно, ладно, хватит. Успокойся, — говорил Буньков почти миролюбиво. — Берите их. — Он весело посмотрел на нас. — Тоже мне — нервишки! Говорит, что их предали…

Еще четверо суток пути. Короткие остановки — на час, на два, и опять мы двигались на запад. Корпус вел бой с хода, и наша помощь ему, видно, не требовалась. Мы догоняли корпус — вернее, его хвосты: санбаты, хозчасти, обозы. Даже штабы ушли далеко вперед.

После нескольких бессонных ночей — остановка в городе Берут Старый. Всюду следы недавних боев. Жители растаскивали из магазинов продукты, вещи и мебель — из пустых квартир.

— Сегодня, кажется, отоспимся, — говорил комбат Буньков. — Ищите помещение. Размещайтесь.

Мы с Сашей и Володей зашли в один дом. Хорошая обстановка. Чисто. На стене — портрет Ленина! Нас встретили две женщины и молодой человек, чуть старше нас.

— Пойдем, — заторопился Саша. — Лучше в каком-нибудь пустом доме.

Хозяева пригласили нас остаться.

— А откуда у вас этот портрет? — спросил я.

Молодой человек что-то горячо объяснял по-польски.

— Что? Что? — не понял Володя.

Я, кажется, понял:

— Он говорит, что этот портрет был у отца, которого забрали немцы.

— Вот это человек! — сказал Саша. — Давай здесь!

Не успели мы вернуться к нашим и сказать, что помещение найдено, узнали: «По машинам!»

— Всем быть в боевой готовности, — предупредил майор Катонин, когда мы заняли места в машинах. — Патроны, гранаты, чтобы все было готово.

— Ну ничего, славяне, еще отоспимся. Все впереди, — шутил Буньков. Потом посмотрел на лейтенанта Соколова: — Как, Миша, верно?

— Верно, — согласился Соколов.

В последнее время наш лейтенант как-то повеселел. Точнее — с момента наступления. И даже то, что мы сейчас не работали, а просто ехали вперед, не огорчало его. Что происходило в его душе, мы не знали.

Машины наши выехали из Берута Старого и устремились по относительно свободной дороге куда-то в леса. Их здесь много — почти настоящих, смешанных и не таких прилизанных, которые мы видели прежде. Вдали слышался грохот орудий. Вспыхивали ракеты и трассирующие пули. Приближались сумерки.

— Да, чуть не забыл сказать вам. — Лейтенант Соколов, ехавший сейчас с нами в кузове, назвал по фамилии меня и Сашу. — Тот ваш «офицер», которого вы подстрелили, власовцем оказался. Пытался пробраться в Германию. Так что вы правильно сделали, не растерялись.

— Я вам давно говорил, товарищ лейтенант, что они у нас орлы, — произнес Володя.

А я молчал. К Саше это, конечно, не относится, но мы с Макакой как раз растерялись. И если бы не пленные, которым, видно, давно осточертело все, нам бы несдобровать. И мне сейчас не сидеть бы в этой машине, и не ехать вместе со всеми вперед, и даже Макаке — не лежать бы в госпитале.

Наконец показалась деревушка.

— «Ярошевице», — вслух прочел кто-то надпись.

Судя по всему, где-то рядом бои. Ухали не только орудия и минометы — слышалась пулеметная трескотня, винтовочные и пистолетные выстрелы.

Мы остановились на окраине деревни, заняв несколько домов. От жителей и наших соседей военных узнали: в лесу окружены немецкая пехотная дивизия, артполк, полк самоходок и бронемашин. Немцы сдаваться не желают. Наши артиллеристы и солдаты пытаются добить их. Кстати, наших здесь немного. Основные части ушли далеко вперед. Поэтому в уничтожении немецкой группировки участвуют все — штабники, писаря, хозяйственники и даже девушки из фронтовой прачечной.

Уже наступил вечер, но артиллерийский огонь все не утихал. Стреляли и немцы. Несколько снарядов и мин разорвалось в деревне. Рядом с нашим домом ударила немецкая болванка, зарывшись в землю.

Мы ждали приказа.

К ночи огонь стих, и тут же прозвучала команда:

— Выходи!

Каждый взвод получил свою задачу. Окруженная группировка, как сказал командир дивизиона, была достаточно деморализована огнем нашей артиллерии, и теперь пора окончательно ликвидировать ее. Лучше всего это делать сейчас, ночью, пока немцы не пришли в себя. Нашим взводам предстояло прочесать лес с юго-запада.

Соколов повел наш взвод к лесу. Все мы — а нас было восемь — шли молча, стараясь даже не дышать громко. Погода хмурилась. Ни луны в небе, ни звезд. Кромешная мгла. Только под ногами шуршали сухие листья и сучья да тяжело вздыхали под порывами ветра побитые артиллерией деревья. Лес изувечен. Он стоял страшный, тяжело больной, какой-то стонущий.

Другие взводы и комбат Буньков шли где-то рядом, слева. Мы, видимо, крайние в цепи. И звукачи, и оптики, и фотографы, и хозяйственники находились левее Бунькова. Кажется, там и майор Катонин, и его замполит, и начальник штаба. Катонин, насколько я узнал его за время пребывания на фронте, обязательно сам участвовал во всех операциях. Как-то раз замполит пытался отговорить майора:

— Тебе, Степан Василич, не надо бы…

Это было еще в деревне Низины, когда к штабу прорвались немецкие самоходки.

— Постой, постой, не мешай, — сказал Катонин. — Берика лучше две бутылки. Вот, вот. Нас и так мало.

Мы знали майора давно, с первых дней нашей службы в армии. Знали как начальника школы и потом как начальника штаба полка. Тогда он был для нас только начальником. Он остался им и сейчас, может быть, даже в большей степени. Командир дивизиона, да еще самостоятельного, равного любой воинской части, — выше его начальника для нас не было. И все же для нас открылось что-то новое в майоре, и прежде всего его смелость…

Мы продолжали пробираться через лес: я, рядом Саша, через несколько человек Володя, и опять — наши ребята.

Чем глубже мы заходили в лес, тем чаще нам попадались разбитые снарядами деревья, и щепа под ногами, и воронки, в которые мы проваливались как в пропасти. Мы шли с автоматами и карабинами наперевес и с гранатами в сумках противогазов. Нарушая все воинские законы, мы давно спрятали свои противогазы в машинах. Там нашлось для них удобное место: в ящиках под сиденьями.

Но как это ни странно, удивительная тишина стояла в лесу. Темень и тишина. Казалось, будто лес вымер. Ни единого человеческого голоса, ни единого выстрела. А ведь этот лес грохотал десятками разрывов час назад. Неужели огонь нашей артиллерии уничтожил всю группировку? Целую пехотную дивизию, артиллерийский полк, полк самоходок и бронемашин? Пусть эти части неполные, побитые, но все равно — неужели от них ничего не осталось?

В это трудно было поверить, хотя, может быть, в душе мы и надеялись. Судьба окруженной немецкой группировки так или иначе предрешена — слишком глубоко в тылу наших войск оказалась эта группировка. Но встреча с каждым немцем, даже в тылу наших войск — это опасность, и опасность реальная. Глупо погибнуть от пули такого окруженного немца.

— Какой-то просвет, — шепнул Саша.

Впереди действительно показался просвет. Деревья поредели, перед нами виднелось что-то белое. Неужели снег? Мы вышли на поле — небольшое, чуть прикрытое снегом и изрытое воронками. На поле торчала черная, закопченная самоходка, и артиллерийская батарея малого калибра с перевернутыми орудиями.

— Осторожно, я иду вперед, — сказал комвзвода.

Все тихо. Лейтенант уже махнул нам — от самой самоходки.

Мы пошли дальше. Самоходка, верно, сгорела. Даже крест на ее корпусе еле виден.

За полем опять продолжался лес — еще больше разбитый, чем прежде. Многие деревья свалены наземь, перебиты пополам, выдернуты с корнем. Мы пробирались через настоящий бурелом.

Комвзвода торопил:

— Здесь можно бы идти побыстрее!

И верно, опасности никакой не было. А мы плелись, словно противник рядом.

Теперь мы шли рядом с лейтенантом.

— А вы, товарищ лейтенант, после войны опять в школу вернетесь или в армии останетесь? — ни к селу ни к городу спросил я комвзвода.

• Предыдущая
• 40/80
• Следующая