Полонянин - Гончаров Олег - Страница 46
- Предыдущая
- 46/79
- Следующая
– Деву Ночи зовите.
Он даже не обернулся. Знал, что уже кто-то бросился выполнять его повеление.
Кур-хан поморщился. Не любит он колдунью. И она его не любит. Не стал бы он ее звать, да только возникала большая надобность. И без Девы Ночи никак не обойтись.
Все больше кривился Кур-хан. Но только не поделать ничего. Придется терпеть эту… Достойную сияния звезд.
Он криво улыбнулся, вспомнив, как смеялись они с каганом Иосифом над ее глупыми словами. Давно бы выгнал хан колдунью в степь. Ведь хотелось Куре новой Луноликой обзавестись. Чтоб была покладистая…
Но…
Только сама Луноликая может свой уход почуять и преемницу себе выбрать. А пока колдунья крепко на ногах стоит, крепко в седле сидит и выбирать себе смену не спешит.
Не любит хан колдунью. Потому что боится. Потому что может Куря любого в степи побороть, может саблей своей кривой не на жизнь, а на смерть сразиться. Может жеребца дикого, когда тот кобылу в охоте чует, руками на месте сдержать. Но не может хан обуздать ночной ветер. Не может войти в те Миры, куда колдунья тропы знает. И от этого боязно хану.
И пускай он бескрайней степью водит табуны свои и народ в него верит, Луноликая всегда сама по себе кочует. И нет ханской власти над ней. Лишь Мон-Луна ей госпожа. А в людской жизни над ней хозяев нет.
Потому и может она в одноглазое лицо хана все что угодно сказать. Давеча вон перед каганом Хазарским его опозорила. Кто бы другой такое сказал, так тут же головы лишился бы. Быстро саблю Кур-хан из ножен выхватывает. А тут проглотить оскорбление пришлось. Хорошо, что Иосиф все на шутку свел. Как он сказал?..
Наморщил Куря лоб, но вспомнить шутку каганову не смог. Но все одно. Смешно тогда получилось…
Она появилась скоро. На своей лохматой кобылке она всегда поспевала туда, где в ней была нужда.
Дева Ночи, Луноликая, Достойная сияния звезд, Дочь богини Мон – так принято было величать маленькую, кривоногую старушонку, которая подъезжала к хану. Беленое лицо старушки было видно даже в кромешной темноте. И сейчас, в свете недалеких костров, оно и впрямь было похоже на лик ночной красавицы – Луны, богини Мон, как величали ее печенеги. Обритая голова колдуньи только подчеркивала это сходство.
А хана всегда мучил вопрос: и почему у старухи макушка не мерзнет?
И никак он этого объяснить не мог. И от этого тоже злился.
В левой руке Дева Ночи держала потухший факел, а в правой – круглое медное зеркало на тяжелой витой рукояти. Свет от костров отражался от полированной меди. Чуть подсвечивал лицо Дочери богини Мон. От этого неясные тени блуждали по Лунному лику старушки. И что-то тревожное было в их замысловатой пляске.
Все ближе подъезжала колдунья.
– Чю! Чю! – понукала она коняжку.
Подъехала к хану, воткнула в ременную петлю седла факел. В другую петлю рукоять зеркала просунула. На землю соскользнула. На коротких кривых ногах бодро обежала вокруг Кури. Плюнула три раза под ноги его коню.
– Чтоб злые духи твоему скакуну дорогу не застили! – проскрипела.
– Мой конь склоняет голову свою перед красотой твоей, Дева Ночи, а я склоняю голову перед мудростью твоей, Дочь богини Мон, – безучастно произнес хан слова приветствия.
– Да будет, – махнула рукой колдунья. – Чего надо-то тебе? – спросила она бесцеремонно.
– Видишь, что на том берегу делается? – показал рукой хан на костры.
– Ну, не слепая же я, – пожала худенькими плечами старуха. – Звал-то зачем?
– Хотел просить тебя, Луноликая, чтоб заглянула ты в свое зеркало. Может, подскажешь, что богиня Мон мне советует?
– Спит сейчас богиня, – просипела колдунья и засмеялась хрипло. – Видишь, нет ее на небе. Новолуние у нее. Сам же хотел реку перейти потемну. Вот и подгадал.
– Что же делать, Луноликая? – смиренно спросил хан.
– Надо было у нее совета спрашивать, когда ты с Иосифом договоры заключал. Только он тебе башку задурил. Крутую похлебку заварил, а тебе теперь расхлебывать.
– Значит, совета мне не дашь, колдунья? – зло спросил хан.
– Когда давала совет, ты слушать не хотел. Все кагану поддакивал. Смеялся надо мной. Что ж теперь-то плачешься? – Молчал хан, хоть и очень ему ответить хотелось. – Ты бы лучше подумал о том, что не нужно было стада и семьи своих воинов возле хазарских границ оставлять. Выгорит летом на злом Солнце степная трава. Мор начнется, – продолжала сипеть старуха.
– Ну, как же ты не поймешь, – не сдержался хан. – Иосиф поклялся, что за стадами присмотрит. Что детям и женам нашим не позволит с голоду умереть.
– Умереть, может, и не позволит, – перебила его колдунья, – но только и в сытости держать не будет. Он сегодня клянется, а завтра клятвы свои забывает.
– Надобен я ему сейчас, – сказал Куря.
– А завтра? – Старуха лицо свое беленое на всадника подняла.
Она на льду, он на коне. Вот только почему-то почудилось хану, что колдунья на него свысока смотрит.
– Почему ты делаешь то, что ему нужно, даже не думая о том: надо ли это тебе? – спросила она.
– Так разве же нам этого не надо? – всплеснул он I руками. – Воз золота, богатая добыча, пленники… – начал загибать он пальцы.
А старуха повернулась и к кобылке своей поковыляла.
– Значит, помочь ничем не можешь? – бросил ей в спину Кур-хан.
Остановилась старуха. Помолчала. Потом кивнула:
– Помочь смогу. Но не тебе, а народу твоему. Не виноваты люди, что у них поводырь такой.
Сжал Кур-хан зубы. Заскрипел ими, чтоб злость свою сдержать. А старушка стоит к нему спиной. Не оборачивается. И понимает хан, что она не очень-то гнева его боится. Твердо стоит на своих кривых ногах, и только от лысой головы на морозе пар валит.
– Так чего расселся-то? – наконец-то она обернулась. – Слазь давай. Помощь мне твоя нужна. И крови не мешало бы.
Спустился печенег с коня. Подошел к колдунье. Еще раз поразился невысокому росту старушонки. Из-за пояса кинжал выхватил. Сощурил глаза, на старушкину лысину глядя. Взмахнул кинжалом, полоснул по ладони своей. Кулак порезанный сжал. Закапала его кровь на лед.
– Бери, – сказал, – кровь мою.
Обернулась колдунья, взглянула на то, как кровь ханская каплями красными об синий лед разбивается. Улыбнулась победно и вынула факел с зеркалом из седельных петель.
– Вели своим воинам, чтоб огонь мне подпалили…
Увидел Святослав, как вспыхнул огонек в печенежском войске. А спустя мгновение над Днепром раздался странный вой, похожий на жуткое завывание ночного ветра.
– Чего это они? – спросил он Свенельда. – Пугают нас, что ли?
– Это они Богов своих на помощь призывают, – ответил воевода.
– Ох и странные у них кощуны, – удивился мальчишка. – Неужто их богам такие нравятся?
– Вот ты сам об этом и спросишь, – усмехнулся Свенельд. – Ну, пошли?
– Пошли, – сказал Святослав.
И они стали осторожно спускаться с прибрежной кручи.
Трудное это было дело. Свет от костров по глазам бьет, а голову опустишь – под ногами темень кромешная. Каган за корень зацепился, оскользнулся на прихваченном морозцем спуске. Едва кубарем не полетел.
Не дал ему осрамиться воевода. Крепкой рукой за шкирку Святослава схватил. Заскользили у мальчишки ноги. От земли оторвались. Замолотил он ими по воздуху, да так на руке воеводиной висеть и остался.
– Ты не дергайся, – сказал ему Свенельд. – Не спеши. Не то войско насмешишь.
– Угу. – Жесткий ворот сдавил мальчишке горло. – Отпусти, задушишь, – прошипел он.
Спустил его Свенельд на землю, но на всякий случай руку со шкирки убирать не стал. Так и спускались они. Дважды еще мальчишка шлепнуться пытался, но воеводина рука надежно его держала.
Наконец спустились. Весело вокруг костры горят. Светло, словно день раньше времени настал. В свете этом войско стоит: посередке новгородцы, сразу за ними дружина Свенельдова, по левую руку смоленцы с черниговцами, а по правую поляне с русью.
«Немалая сила собралась», – Святославу подумалось.
- Предыдущая
- 46/79
- Следующая
