Княжич - Гончаров Олег - Страница 73

• Предыдущая
• 73/78
• Следующая

Встала она с валуна холодного. Слезы утерла. Повернулась к стоящим в отдалении дружинникам.

— Снимайте шеломы, — крикнула. — Натаскайте земли. Курган насыпьте. Как положено. Пусть курган стоит, чтоб люди Игоря помнили…

Курган насыпали высокий. Мы тоже хотели помочь, но Ольга попросила отца, чтоб не вмешивался. Он и здесь ей на уступку пошел. Понимал, что важно это для нее. А потому мы ждали в сторонке. Впрочем, варяги и сами справились.

Меня так и подмывало спросить отца, договорились они или нет. Видел я, что и других это волнует. Только молчал князь, и мы молчали. Стояли и смотрели, как дружинники землю в шеломах таскают.

А после и за тризну сели. И все сразу ясно стало. Рядом Ольга с отцом во главе стола оказалась. Выходит, будет у меня мачеха.

Вздохнул я только. Зубы покрепче сжал. Обидно мне почему-то за матушку стало. А потом успокоился. Прав был отец. Лучше уж так, чем война.

Холопы налили в братину[197] меда пьяного. Отцу подали. Тот встал. Поднял ее двумя руками высоко над головой. Посмотрел на заходящее солнце и сказал:

— Пусть пухом Ингварю земля Древлянская будет. Не хотели мы смерти его, только сам он ее в земле нашей нашел. Прощаю ему все обиды свои. Не держу на него больше ни гнева, ни зла. Пусть спокойно ему будет в Сварге. Пусть не пустеет его чаша в Светлом Ирии. Да будет так!

Выпил он и по кругу братину пустил. Все приложились к поминальному меду. По очереди. И каждый о своем подумал. Каждый извинил кагана Киевского. Чтобы легко его душе в Репейских горах жилось.

И я к братине приложился. Простил я Ингварю все, что он мне плохого сделал. И смерть матери тоже простил. Мертвые, они бесчестья не имеют…

А вслед за тем тризна своим путем пошла. И пили много. И ели много. И песню кто-то затянул.

А Ольга сидела, словно каменная. Отец ей что-то наговаривал, а она и не замечала будто. И не ела, и не пила.

Стемнело уже совсем. Лишь разложенные вокруг стола костры освещали поминающих. Разгоняли ночную тьму, красили все вокруг в алое.

Мне мед в голову ударил. Легко стало. На душе весело. Натуга последних дней отпускать стала. И уже не такой страшной жизнь грядущая казалась.

«Ну что? — думал я. — Ну мачеха. Не съест же она меня в самом-то деле. И Малушу небось не обидит. Отец не позволит…»

Тут вдруг кукушка в ближнем лесу закуковала.

— Кукушка, кукушка, сколько мне жить осталось?

Я уж считать начал. Потом лишь дошло: откуда кукушке так рано взяться? Не пришло еще ее время. Удивился я. Смотрю — Ольга встрепенулась вроде. На отца посмотрела. Улыбнулась. Сказала что-то. Встала из-за стола. К бору направилась. И варяги тоже приподнялись. Вслед за ней пошли. Оно и понятно — охрана. И Путята встал. Что-то Смирному на ухо шепнул…

А вокруг уж веселье вовсю. Тризна, она веселья требует. Чтоб Ингварь в Сварге не скучал. Никто и не заметил, что застолье пустеть стало. Мало ли, куда люди отлучиться захотели? Может, по нужде. Или по каким-то другим делам.

Я тоже из-за стола вышел. Тихонько к бору направился. В лесок зашел. Вроде тихо. Решил чуть пройтись да обратно вернуться. Прошелся. Слышу — ветка треснула. То ли зверь, то ли человек? Подобраться поближе захотел. Еще пару шагов сделал. Прислушался…

Даждьбоже пресветлый! Конь фыркнул! Наши кони недалеко от столов к коновязи привязаны. Значит, не наши! Я крикнуть собрался. Кто, мол, такие? Не успел. Ладонь чья-то мне на рот легла.

— Тише, княжич, — в ухо мне Путята прошептал.

Я только головой кивнул. Он меня отпустил. Я к нему повернулся.

— Чужие? — выдохнул.

Болярин меня поманил. Я за ним. Недолго мы впотьмах крались. К поляне вышли. Видим — на поляне войско. Человек пятьсот. Может, и больше. На конях. Свет от луны на броне играет. Светлым пятном Ольга среди них. Говорит что-то быстро. Слов не разобрать. Но и без слов понятно. Дурное задумали. Татями по нашей земле прокрались. Вот тебе и мачеха добрая!

— Иди князя предупреди, — болярин мне шепчет. — А я за этими пригляжу. Да поживее.

Я в чащу метнулся. Уже и опушка близко. Всполохи костров видны. Тут и налетели на меня. Огрели тяжелым чем-то по голове, я и крикнуть не успел…

15 мая 946 г.

Очнулся я только под утро. Голова раскалывалась на куски. Боль была такой сильной, что, казалось, еще чуть-чуть, и она сожрет меня, словно голодный зверь. Глаза открывать не хотелось. Пришлось. Meня окатили ледяной водой. Как ни странно — стало легче.

Первое, что я увидел, вырвавшись из небытия, было морщинистое лицо Асмуда.

— Хвала Одину! — проскрипел он. — Щенок жив. Еще воды! — велел он кому-то, и снова на меня обрушился холодный поток. — Вытрите его чем-нибудь. — В голосе Асмуда слышалось облегчение. — Да унесите его отсюда. Не пристало живому среди мертвых валяться.

Я почувствовал, как чьи-то руки стали снимать с меня одежду, и снова провалился в пустоту…

— Я испугался, — сказал старый варяг, когда я окончательно пришел в себя. — Думал, что тебе совсем конец пришел.

— Жив я, как видишь, — ответил я тихо. — Голова болит только.

— Это люди Стегги перестарались. Не знали они о нашем договоре. А голова пройдет. Что ей сделается? Кость, она и есть кость. — Асмуд засмеялся хрипло, на кашель сорвался. — Лекаря позовите! — крикнул, когда откашлялся. — Ладно, лежи. Сейчас лекарь придет. Поможет, — и ушел, ковыляя.

Превозмогая боль, я огляделся.

Оказалось, что лежу на разостланных шкурах в походном варяжском шатре. Один. Голый. Даже озяб слегка.

За полотняной стеной были слышны голоса. Я прислушался. Говорили по-свейски. Попытался понять, о чем говорят. Не смог. Голову ломило так, что не до понимания было. Ясно одно: вокруг шатра варяги. Значит, я пленник. И тут точно ножом острым резануло: «Отец! Что с ним?»

Полог откинулся. В шатер вошел Соломон.

— Что, Добрый, занедужил? — сказал он и присел рядом.

— Да я ничего, — прошептал я, — голова только…

— Ага, — кивнул он, ощупал мою макушку, вздохнул и добавил: — Шишмень тебе набили знатную. Сейчас помогу.

Он перетянул мне руку выше локтя тугим ремнем.

— Кулак сожми, — сказал.

Я исполнил его повеление. Вены на руке вспухли.

— Вот и хорошо, — сказал он. — Сейчас тебе дурную кровь отворим, сразу легче станет.

Острым ножичком он полоснул мне по локтевому сгибу. И ослабил ремень. Брызнула темная густая кровь. Побежала ручейком по предплечью. Закапала с пальцев в миску. И правда, через некоторое время я почувствовал себя гораздо лучше…

— Ну вот, — сказал лекарь, накладывая мне тугую повязку. — Теперь совсем хорошо будет. Я велю, чтоб тебе мясной отвар давали. Он тебя быстро на ноги поднимет.

— Что случилось? — наконец спросил я. — Где отец?

— Нельзя тебе сейчас дурное в голову брать, — ответил он.

— Он жив?

— Жив, — кивнул Соломон. — Говорят, что ранен только.

— Сильно?

— Не знаю. Он уйти сумел. Не смог я предупредить. Меня Асмуд все время при себе держал. Как только вы из Киева ушли, так он в городе и объявился. С ним варягов много. Дружина Стегги, сына Иггивальда. Быстро они в посадах порядок навели. Снова кровью Старокиевскую гору залили. А потом вам вдогон заспешили. Асмуд меня с собой забрал. Совсем плох старик. Задыхаться уж начал. Недолго ему осталось. Ему бы полежать, а он противится. Говорит, что должен на бранном поле умереть. Успели они. Пока Ольга по мужу плакала, подошли. Дождались, когда вы тризну справлять начнете, тогда и ударили. Хотел я с Белоревом о делах лечебных поговорить, только теперь уж не придется…

— Белорева убили?! — Я почувствовал, как сердце сжалось в груди.

— И Белорева, и еще много ваших положили.

Я стиснул кулаки так, что ногти впились в ладони. От судороги заломило ноги. Потемнело в глазах.

— Ну все. Все. — Соломон разжал ножом мои зубы и влил в рот несколько капель горького зелья. — Успокойся. Нельзя тебе так. Я тоже, старый дурень…

• Предыдущая
• 73/78
• Следующая