Призрак в кривом зеркале - Михалкова Елена Ивановна - Страница 16

• Предыдущая
• 16/63
• Следующая

И вот тут-то предсказание тети Тани сбылось, хоть и в искаженном виде. Связав наряды всем старым куклам, Эля сообразила, что можно вязать и самих кукол. Ей доставляло удовольствие подбирать яркие цвета, придумывать платья и костюмы, которые можно снимать, потому что они были «как настоящие», нашивать крошечные пуговички и скрупулезно вывязывать детали воротничков и манжет. Она одарила всех знакомых детей вязаными человечками, а затем принялась рукодельничать просто так, для своего удовольствия.

Образование у Эли было плохонькое – местный экономический колледж давно уже выпускал никому не нужных специалистов, которые уезжали «образовываться» в другие города либо же устраивались работать секретарями, помощниками юристов и кадровыми работниками. Эля тоже собиралась куда-то устроиться, но в один прекрасный день обнаружила еще один любопытный сайт, объединявший рукодельниц: мастерицы выставляли изделия на продажу. Система регистрации оказалась совсем несложной, и уже к вечеру Эля с опаской выложила фотографии двух кукол, которых она пока не успела подарить соседским ребятишкам. Над ценой она ломала голову недолго: написала «Ваня и Маша, 300 рублей» и удовлетворенно щелкнула по клавише.

Первое письмо пришло ей уже через два часа, а за ним и еще несколько. Подумав, Эля рискнула взять заказы и за три дня связала еще шестерых Вань и Маш, которые отправились в посылках к покупателям. За ними последовали новые вязаные человечки, а за человечками – целый зоопарк, который один из клиентов решил приобрести в подарок сыну.

С тех пор Эля зарабатывала деятельностью, которую Эльвира Леоновна открыто называла баловством и глупостью и не могла взять в толк, за что платят деньги ее дочери. Однако яркие веселые игрушки раскупались почти сразу, как только оказывались на сайте рукодельниц. У Эли обнаружился свой узнаваемый стиль, копировать который на первый взгляд казалось легко, и этим немедленно воспользовались некоторые рукодельницы. Однако выяснилось, что у вязаных бабушек и дедушек, внуков и внучат, пастушек и Красных Шапочек Эли Шестаковой есть особенность, повторить которую невозможно: в каждой игрушке была индивидуальность. Радость, с которой девушка «сочиняла» своих кукол (она предпочитала называть работу именно так), волшебным образом отражалась в них.

Эля, носившая бесформенные майки и рубашки и плакавшая от вида своего пухлого отражения в зеркале, мечтала о прекрасных пышных платьях, о кружевных юбках, о роскошных накидках, которые можно элегантно перебрасывать через плечо… Для нее самой эти мечты были неосуществимы, и она отводила душу на куклах, придумывая для них наряды из сказок, давая волю воображению без страха, что над ней будут смеяться. В своей комнате она расцветала: здесь был ее маленький мир, в котором девочки носили юбки и сарафаны из цветов, шляпы из капустных листьев и сумочки из плетеной травы. Толстая неуклюжая Эля оставила одно-единственное небольшое зеркало в дверце шкафа, скромно прятавшегося за полками, а смотреться предпочитала в своих кукол, представляя себя в таких же, как у них, озорных полосатых гольфах, немыслимых французских беретах – огромных, с помпоном на полголовы, и тончайших свитерках…

Она посмотрела на будильник и всплеснула руками: кружок по рукоделию начинался уже через сорок минут, а у нее даже юбка не отглажена. Эля нырнула в шкаф, достала длинную юбку и принялась торопливо гладить ее, напевая себе под нос и стараясь прогнать навеянное утренним разговором с матерью плохое настроение, чтобы не приходить с ним к детям.

Макар ужинал с Эльвирой Леоновной и должен был признать, что Шестакова – превосходная собеседница, внимательная к слушателю и не утомлявшая его излишними подробностями своих историй. Илюшин, уже почти решивший, что старшая дочь Эльвиры Леоновны безжалостно эксплуатируется в качестве поварихи-домработницы, обнаружил, что хозяйка и сама прекрасно готовит, ухаживает за ним, и все это без малейшего подобострастия или навязчивости – так, словно он и впрямь был гостем, а не просто очередным платным клиентом. Глядя, как плавно она двигается, Илюшин не удержался и спросил:

– Эльвира Леоновна, вы никогда не занимались танцами?

– Танцами? К сожалению, нет, хотя в юности я мечтала танцевать. – Улыбка счастливых воспоминаний пробежала по розовым губам. – Вот Роза – она и в самом деле танцевала, и танцевала хорошо, потому что была одарена от природы…

– Роза?

– Да, вы же не знаете… Роза – это моя сестра. Поверьте мне, когда она шла по улице, на нее оборачивались не потому, что она была очень красива, а потому, что она не шагала, а плыла.

– А где она сейчас? – бестактно спросил Макар.

Улыбка исчезла с губ Эльвиры Леоновны. Она торопливо встала, будто спохватившись.

– Роза… К сожалению, сестра уехала. Я еще не предложила вам десерт. Хотите мороженое?

Поздно вечером, сидя на стуле и вытянув длинные ноги, Макар читал Сименона, постоянно отвлекаясь и проваливаясь мыслями в события прошедшего дня. Он сам не заметил, как задремал, и в его полусне комиссар Мегрэ с удивительным проворством удирал от Чеширского кота, от которого на улицах сырого французского городка оставалась одна улыбка – хищная, совсем не кошачья, больше напоминавшая свирепый оскал. Комиссар метался между домами, а улыбка поднималась все выше, выше и наконец стала месяцем, перевернувшимся в черном небе рогами вверх. Повисев в небе, месяц стал стремительно падать вниз, увеличиваясь в размерах и снова превращаясь в улыбку, которая повисла над загнанным Мегрэ, тщетно пытавшимся спрятаться в старом доме, стены которого разваливались, будто картонные.

Когда улыбка клацнула зубами, Илюшин дернулся и проснулся.

«Чертовщина какая… Надо было еще час назад лечь спать, а не полуночничать».

Илюшин протер глаза, но сон не стряхивался. Тогда Макар подошел к окну. За окном сидела косматая непроглядная темнота, прислушиваясь к звукам и шорохам, и смотрела на Илюшина маленькими глазками далеких огоньков, трогала ветками сирени стены затаившегося старого дома. В этой темноте кто-то завозился совсем близко от Макара, и он на миг ощутил желание отскочить от окна. Но в следующую секунду взял себя в руки, вспомнив слова Эли Шестаковой о кошках соседа. «А на чердаке, должно быть, полно летучих мышей… Впрочем, Заря Ростиславовна ни словом о них не обмолвилась. Нужно будет наведаться на чердак».

Илюшин плотно задернул шторы, подошел к ночнику и выключил его: ему хотелось, чтобы глаза привыкли к темноте. Постояв с полминуты неподвижно, он решил все же рассмотреть, что за огоньки светились снаружи, сделал шаг к окну и оцепенел.

В комнате кто-то был. Рядом с Макаром слышалось прерывистое дыхание, словно человек долго мчался сквозь ночь и вот наконец добежал до укрытия, но боится, что его обнаружат, и старается дышать как можно тише.

Илюшин, напрягшись, бесшумно сделал несколько шагов туда, где должен был находиться выключатель, и обшарил глазами комнату. Бесполезно. Даже если бы он не задернул шторы минутой раньше, в комнате все равно ничего не было видно.

Дыхание стало слышно явственнее, словно человек подошел ближе к Илюшину, хотя шагов Макар не уловил.

– Кто здесь? – резко спросил он, одновременно присев и отпрянув в сторону.

Однако кем бы ни был тот, кто стоял, запыхавшись, в темноте, он не собирался нападать, ориентируясь по звуку. И отвечать, похоже, тоже не собирался. Шаря перед собой руками, Илюшин очень медленно и осторожно пошел к двери, возле которой был выключатель. Нащупать клавишу ему удалось только с третьей попытки, и он, внутренне подобравшись, ударил по ней ладонью и быстро обернулся.

Лампа зажглась, и пораженный Макар увидел пустую комнату. В тишине прозвучал последний вздох – и затих.

– Какого… – начал было Илюшин, но оборвал ругательство и подошел к шкафу. Секунда заминки – и он распахнул дверцы, сдвинул в сторону вещи, осмотрел пространство внизу. Затем заглянул под кровать, изучил стену и окно за шторами и остановился посреди комнаты, оглядываясь вокруг и чувствуя себя до крайности глупо и нелепо.

• Предыдущая
• 16/63
• Следующая