Дорогой мой человек - Герман Юрий Павлович - Страница 99

• Предыдущая
• 99/143
• Следующая

– Вы меня оперируете, док?

– Нисколько! У вас в плевре скопилась кровь – я ее убираю.

– Это будет дорого стоить?

– По-божески возьмем! – сказал Володя. – Люди свои, союзники! А можем, как и вы, в кредит!

Потом Устименко занялся перевязкой, это тоже было достаточно мучительно для Невилла, но он держался, хоть слезы и вскипали в его нарочно широко раскрытых глазах.

И только в палате он пожаловался:

– Здорово вы меня намучили сегодня, док!

– Я не мог иначе, – сказал Володя. – Я должен был во всем разобраться.

– И разобрались?

– Я теперь подумаю.

– А я выпью. Хотите виски, док? У меня тут отличное, шотландское…

Виски Устименко пить не стал. Ему предстоял еще разговор с Уордом. Разговор, судя по вчерашнему началу, безнадежный, но Володя не мог его не продолжить, не имел на это права.

– Сигару, чашку кофе? – спросил Уорд, когда Устименко вошел к нему в кабинетик.

Еще мокрые рентгеновские снимки висели перед экраном – Володя догадался, что сюда их принес Субботин.

– Это Невилл, – с приличным случаю вздохом произнес Уорд и протянул Устименке большую чашку черного кофе. – По-моему, ничего хорошего!

Устименко разглядывал снимки по очереди – все три: да, ничего хорошего!

– Неприятные снимки, – произнес Уорд, но по выражению его голоса можно было предположить совершенно обратное: именно такие снимки его устраивали – они укладывались в его концепцию. – Разумеется, жалко мальчика. Чрезвычайно богатые люди. Было пятеро сыновей – Лайонел последний. Единственный наследник крупного состояния…

Вдруг Володя различил глаза Уорда под очками: в глазах застыло мечтательное выражение.

– Богатые люди, – лаская голосом это такое недостижимое для него богатство, сказал Уорд. – И мать, которая совсем ничего не ценит и не понимает, бедняжка почти помешалась от горя. К ленчу накрывают пять приборов – как будто все они живы и все сидят с ней за столом. Отец покойный бригадный генерал – давно забыт, а мертвые мальчики с ней всегда. Понимаете, войну эти ребята восприняли как большой спорт, как олимпиаду или еще что-то в этом роде. Немного бренди, док?

Бренди Володя не хотел.

За окном все сыпался и сыпался мелкий, унылый весенний дождь, колотил в фанеру, заменяющую стекла. Поэтому и тихо так, что все затянуло дождем и туманом, иначе бы немцы показали себя. Весенний дождь, летний, осенний! Здесь всегда дожди…

– Ладно, – после паузы сказал Устименко. – Перейдем к делу. Я думаю, что Невилла все-таки нужно оперировать!

– Ни в коем случае! – воскликнул Уорд.

– Сначала вы все-таки меня послушайте!

– Я не располагаю полномочиями! – веско сказал Уорд. – Я не могу решать эти вопросы.

– Но если я приглашен к больному, то вы обязаны знать мою точку зрения, – неприязненно и жестко сказал Устименко. – Понимаете?

Уорд сделал смиренное лицо. Смиренное и все-таки немножко независимое. Он заранее возражал, – не имея решительно никакого взгляда на вещи, он, на всякий случай, возражал. И всем своим видом он утверждал независимость своего образа мыслей и своей отсутствующей точки зрения.

– Пуля у самого корня легкого, – держа рентгеновский снимок так, чтобы расположение крупнокалиберной пули было видно и Уорду, медленно и старательно заговорил Володя. – Вы видите? Детям известно, что чем ближе инородное тело лежит к корню легкого, тем опаснее и сложнее операция. Но опять-таки местоположение пули в данном случае колоссально увеличивает опасность вторичного кровотечения. Вы согласны?

На всякий случай Уорд издал губами звук, в равной мере и отрицающий и утверждающий.

– Вторичные кровотечения безусловно опасны, – сказал Володя. – Так? Они могут, и не только могут привести, но, вероятнее всего, приведут к катастрофе. Операция же хоть и опасна, и трудна, и сложна, но не абсолютно невозможна, а наоборот, при хорошем общем состоянии здоровья может дать благоприятный исход. Таким образом, я считаю, что отказ от операции более опасен, нежели сама операция.

– Вы очень остро ставите вопрос, док! – сказал Уорд.

Устименко промолчал.

– Я бы лично не взялся за такую операцию, – Уорд был настойчив. Удаление пули при ранении легкого опасно, особенно в ранние периоды после ранения. Крайне опасно, и у нас это не рекомендуется.

– Кем не рекомендуется?

– Теми, кто меня учил.

– Вас учили в мирное время, – сказал Володя. – И учили профессора преимущественно мирного времени. Я по опыту наших врачей знаю, что риск операции на легких сильно преувеличен. Что же касается консервативного лечения вторичных кровотечений, правда, на опыте конечностей…

– Конечности ничего не доказывают! – воскликнул Уорд. – Решительно ничего! А смерть пятого графа Невилла у меня на операционном столе будет и моя смерть, – понимаете вы это? И опытом русских хирургов, да еще на конечностях, я ничем себе не помогу. Надеюсь, тут-то вы со мной согласитесь?

– Флагманский хирург генерал Харламов не откажется прооперировать Невилла, – произнес Устименко. – Я понимаю, что мой возраст…

– Ну, ну! – воркующим голосом возразил Уорд. – Мы высоко ценим ваши знания и ваш опыт, док! Но тут вопрос принципа, понимаете ли.

– Пожалуй, да, – поднимаясь, сказал Володя. – Пожалуй, действительно, принципа. И это самое трудное. Но, может быть, вы запросите разрешение у вашего главного медицинского начальства? Может быть, вы сообщите ему, этому вашему начальству, точку зрения и вашу и нашу.

– Вы хотите привести сюда генерала Харламова?

– А почему бы и нет?

Уорд испуганно заморгал под очками.

– Разумеется, я буду очень рад, но сэр Лайонел, конечно, не должен знать… Он может потребовать, при его решительном характере…

– Ладно, – сказал Володя, – он ничего не будет знать. Но генерал Харламов и доктор Левин посмотрят вашего графа и изложат вам свою точку зрения…

Вот тут-то он, по всей вероятности, и совершил ошибку непростительную, трагическую ошибку: он ушел из госпиталя, не заглянув к Невиллу и не сказав ему все, что думал насчет операции.

Да, разумеется, несомненно, конечно, есть традиции, и соответствующие правила, и столетиями выработанная практика тонкостей врачебного обихода что этично, а что не этично, как надобно поступать, а как не следует, что может знать больной, а что рекомендуется от него скрывать, но тут-то ведь дело касалось не столько больного, сколько доктора Уорда и его будущего.

Впрочем, черт разберет все эти международные правила, эту самую «персону грату» и иную разную дипломатию. Оно все, конечно, так, дело тут сложное, но если бы он вошел в палату к своему дурацкому лордику и сказал человеческими словами примерно так:

– Вот что, сэр Лайонел: нынче вы хорошо себя чувствуете и идете на поправку, как вам кажется. Но внутри вас притаилась смерть. Вы можете умереть не завтра и не послезавтра, но вы почти наверняка умрете именно из-за этой пули. А если мы вас прооперируем – только подумайте как следует, прежде чем отвечать, – если мы удалим эту пулю и операция пройдет благополучно, вы будете абсолютно здоровым парнем. Понимаете, абсолютно! Правда, операция сложная и рискованная. Вы можете и умереть. Можете! Но я предполагаю, что все будет хорошо. Решайте.

Вот как, пожалуй, ему следовало поступить.

Но ведь это почему-то нельзя!

Это не полагается!

Так не поступают!

Нельзя, видите ли, запугивать больного!

Ему надо лгать, полагаясь на тех, кто опасается не столько за больного, сколько сам за себя, как этот Уорд.

Так и не зайдя к своему Невиллу, Устименко отправился на рейсовый катер и вечером уже был на «Светлом», сидел в салоне каперанга Степанова, мазал маслом булку, пил крепкий, хорошо заваренный чай и рассказывал Родиону Мефодиевичу историю своих препирательств с Уордом, рассказывал про Лайонела Ричарда Чарлза Гэя, пятого графа Невилла, про пулю у корня легкого и про все то, что угрожает мальчику с «сердцем начинающего льва».

– Вы понимаете, Родион Мефодиевич, – говорил Володя, – это, разумеется, не так просто, конечно, но сама история с беспомощностью перед лицом аккуратной перестраховки выводит меня из необходимого равновесия. Я просто растерялся. Говорить с этим Уордом – как об стенку горохом. Все иначе, чем у нас. Навыворот, что ли…

• Предыдущая
• 99/143
• Следующая