Дорогой мой человек - Герман Юрий Павлович - Страница 56
- Предыдущая
- 56/143
- Следующая
– К сожалению, местные жители не аплодировали, – с усмешкой произнес цу Штакельберг. – Наоборот, наблюдались эксцессы: свистки, ругань…
Профессор вздохнул.
– Второй сеанс мы показали при включенном свете, – продолжал комендант. – Наши люди сидели перед экраном и смотрели в зал. Все прошло гладко. Вам самому понравилась картина?
– Я в высшей степени польщен, – поклонился Геннадий Тарасович. – Мои заслуги перед германским государством еще так незначительны…
Они говорили через переводчика. Тот переводил быстро, зыркая глубоко сидящими глазами то на коменданта, то на бургомистра. Отставив большой зад, как бы застыв в поклоне, переводчик интонациями подчеркивал значительность и глубину всего того, что говорил комендант, так же как сокращениями фраз городского головы давал понять огромность расстояния, отделяющего германское командование от плешивого бургомистра…
Отхлебнув арманьяка, комендант осведомился:
– Какие у вас имеются ко мне просьбы?
– Я бы попросил, господин майор…
Но переводчик перебил Жовтяка.
– У нас принято, – сказал он, – обращаться к высшему командованию во множественном числе третьего лица. Будьте добры в дальнейшем следовать этой инструкции.
– Благодарю вас. Я бы попросил господ майоров, – путаясь и потея, начал Жовтяк, – я бы попросил несколько уточнить вопрос со снабжением больниц…
И, пытаясь найти более удобные и обтекаемые формулировки, Жовтяк пространно стал рассказывать о «несколько затруднительном» положении с «питанием» в городском онкологическом институте, в детской больнице и в больнице имени профессора Полунина. Но майор цу Штакельберг унд Вальдек не дослушал Геннадия Тарасовича. Слегка вздернув голову и поправив пальцем крахмальный воротничок под воротом тужурки, он осведомился: известно ли профессору что-либо о намеченной на сегодня операции «Спокойной ночи»?
Нет, Жовтяк ничего об этом не знает.
– Название операции мы изменили, – произнес майор. – В нем есть что-то низкопробное, опереточное. И к чему выдумывать новшества, когда существует близкое сердцу каждого немца наименование – «Мрак и туман»? То, что произойдет сегодня в нашем городе, официально названо «Мрак и туман XXI». Латинские цифры означают порядковый номер свершения…
Барон открыл ящик с сигарами, задумчиво выбрал одну, отрезал машинкой кончик и осторожно закурил. В его фиалковых глазах появилось жестокое выражение.
– Нахт унд небель эрлас! – твердо произнес он. – Мрак и туман! Зондербандлунг! Вы наш человек и должны ориентироваться в специальной терминологии. Группа "Ц" не слишком вам доверяет, они склонны во всех видеть врагов, но я вас знаю, действительно, с самого дня рождения, и я вам доверяю…
– Господин майор высказывают вам свое полное расположение, чрезвычайно почтительно перевел толстозадый переводчик. – Вы должны знать специальную терминологию…
Про группу "Ц" осторожный переводчик ничего не сказал. Да и вообще не слишком ему нравилась откровенность майора с этим плешивым. Конечно – это арманьяк с утра после бессонной ночи…
– «Мрак и туман» – это кодированное обозначение уничтожения некоторых слоев гражданского населения, – сказал цу Штакельберг. – Так же как «зондербандлунг» – особое обращение… Впрочем, это вам не нужно! «Мрак и туман» – вот ваше дело…
И, выйдя из-за стола, осторожно держа в пальцах сигару, чтобы не уронить пепел, поблескивая голенищами сапог на солнце, на ходу изредка прикладываясь к арманьяку, майор стал рассказывать городскому голове, что произойдет нынче, Поначалу у Жовтяка пересохла глотка, потом он подумал, что майор не в меру расшутился, потом лицо его стало старчески дряблыми, все мускулы ослабели, он не в силах был шевельнуться. Погодя он подумал, что барон, наверное, напился, но и это было неверно, комендант был, что называется, «под мухой», но держался твердо, его не шатало, только фиалковые глаза немножко стекленели да слова он отрывал пожестче и покруче, чем обычно.
– Мое великое отечество, – говорил цу Штакельберг, – предусмотрело программу эвтаназии – вам, профессору, вероятно, известно, что «танатос» по-гречески – смерть. Прекрасный гуманизм фюрера проявлен и здесь. Эвтаназия – легкая смерть, смерть без мучений. Углекислый газ являет собою непревзойденный образец средства для организации массовой эвтаназии. Все неполноценное должно быть ликвидировано, это первая и насущная наша задача. Больные из ваших больниц сегодня будут вывезены специальными автофургонами в район…
Он подошел к плану города, шевельнув бровью, зажал монокль и постучал пальцем по тому самому месту, где Жовтяк обычно отдыхал на даче.
– Займище, вот! – произнес он. – Здесь сейчас копается ров, типа противотанкового, а может быть, будут использованы те рвы, которые вы приготовили для нас. – Комендант усмехнулся. – Забавно, а? По расчету времени автофургон к тому моменту, когда прибудет в Займище, выполнит свою задачу по эвтаназии. Заключенные, находящиеся под соответствующей охраной у рвов, примут трупы, уложат их соответственным порядком, а впоследствии и сами будут уничтожены, но их придется расстрелять, и при этом вы будете присутствовать…
– Вам надлежит непременно присутствовать! – прервал толстозадый.
– Но я… – слегка приподнялся в кресле Жовтяк.
– По расчету времени – это будет утро, – как бы даже не слыша сиплого восклицания Жовтяка, продолжал, опять приложившись к арманьяку, цу Штакельберг. – Мы запечатлеем эту акцию на пленке, разумеется не всю, а заключительный аккорд, коду, если можно так выразиться. Вы будете командовать расстрелом красных партизан, символизируя своим появлением ненависть русских к лесным бандитам! Вы, уже снятый как гуманнейший профессор, как ученый, вы уже показанный на экранах, вы, которого на экране видел рейхслейтер Геринг и который выразил одобрение нашей политике, вы будете олицетворять, символизировать единение в борьбе с коммунизмом…
– Таков приказ! – заключил переводчик.
– А теперь вас примет оберштурмфюрер Цоллингер в группе "Ц", и вы получите от него соответствующие инструкции. Кстати, там очень интересуются слухами о каком-то враче, который якобы сказал по поводу нашей политики эвтаназии – «пусть сунутся!». Вы поделитесь с господином оберштурмфюрером Цоллингером вашими соображениями в этом смысле…
На ватных ногах, тяжело и криво ступая, Геннадий Тарасович вышел из комендатуры, выпил в своем кабинете две ложки брому, посидел несколько минут с закрытыми глазами и отправился в гестапо. «Добрый малыш» встретил Жовтяка как старого приятеля, правда немного развязно, похлопав его по животу, усадил в кресло, налил ему рюмку кюммеля, себе – стакан зельтерской и через своего переводчика – румяного и мрачного юношу из Прибалтики – энергично и быстро, если можно так выразиться, выдавил из городского головы фамилию – Огурцов.
– Никто иной не мог сказать «пусть сунутся!», – произнес Жовтяк. – Я его знал студентом, нахал и задира. Остался здесь не по собственному желанию, а потому, что именно в те дни был прооперирован доктором Постниковым по поводу аппендицита. Операция осложнилась, и доктор Постников едва его вытащил…
«Добрый малыш» Цоллингер слушал Жовтяка внимательно. Он любил людей, которые на жаргоне гестапо именовались «откровенниками». Чуть нажмешь, и из них начинает сыпаться – но, к сожалению, их так мало…
– Ну, а Постников? – спросил Цоллингер.
– Что – Постников? – испугался Жовтяк.
«Добрый малыш» смотрел на бургомистра долгим взглядом и молчал. Молчать с «откровенниками» самое лучшее. Они не выносят пауз. Им тогда мерещится расстрел и виселица.
– Не понимаю, при чем тут Постников? – заторопился Жовтяк. – Даже странно, право. Он ведь был в белой армии.
Цоллингер улыбнулся: улыбка тоже иногда действует. Она дает понять собеседнику, что здесь знают неизмеримо больше, чем это можно предположить.
– Когда же он был в белой армии? Я знакомился с его документами, там об этом ни слова. Аттестации же со стороны советского здравоохранения – самые высокие. Вы уверены в том, что Постников действительно служил в белой армии?
- Предыдущая
- 56/143
- Следующая
