Дорогой мой человек - Герман Юрий Павлович - Страница 2
- Предыдущая
- 2/143
- Следующая
Помолчав, он спросил:
– Мне нельзя отказать, так, да?
– Вам не откажут, Тод-Жин, – тихо ответил Володя.
Потом Устименко закрыл глаза.
И вдруг увидел, что караван тронулся. И дед Абатай побежал рядом с Володиным конем. Восточный экспресс гремел на стыках, порою протяжно и мощно завывал паровоз, а вокруг Володи кони подымали пыль, и все больше и больше толпилось народу вокруг. Сбоку, на маленьком гривастом коньке, похлопывая его холку своей широкой ладошкой, ехала почему-то Варя, пыльный ветер Кхары трепал ее спутанные, мягкие волосы, и плакала, тянулась тонкими руками к Володе девушка Туш. А знакомые и полузнакомые люди шли возле Устименки и протягивали ему кислый сыр, который он любил.
– Возьми курут, – кричали ему. – Возьми, ты будешь кушать курут на войне, и твоя супруга будет разделять наш курут с тобой…
– Буду разделять! – кивала Варя. – Буду разделять курут.
– Возьми арчи! – кричали ему, протягивая сушеный творог. – Арчи не испортится. И супруга твоя разделит арчи с тобой…
– Бери, не кривляйся, – уговаривала Володю Варя. – Знаешь, какая хорошая штука арчи?
– Возьми быштак, – кричали ему, протягивая шарики оленьего сыра. Возьми, доктор Володя! Разве ты не узнаешь меня, доктор? Ты сохранил мне возраст еще тогда, когда мы боялись твоей больницы…
– Узнай же его, Володька, – говорила Варя. – Неловко, правда же! Вова же! Эта твоя рассеянность сведет меня с ума.
Их кони шли рядом, Варварины глаза были распахнуты ему настежь. Пыль делалась все плотнее, все гуще, и в этой пыли Варя слушала, как спас он Кхару от черной смерти, какой он храбрый, добрый, хоть бывает и сердитым, как одиноко ему было и страшно, как недоставало ему всегда только ее любви, только ее присутствия, только ее широких, теплых, верных ладошек, ее глаз, ее самой, всего того, с чем он расстался, не понимая еще ужасного, непоправимого значения этой потери. Но теперь она была здесь, с ним рядом, и они вместе на выезде из Кхары увидели отца Ламзы, который стоял над дорогой со своими охотниками. Их было много, с полсотни, и все они держали стволы ружей на холках коней. Володю и Варю они встретили залпом вверх – один раз и другой, а потом их великолепные маленькие, мускулистые, гривастые кони пошли вперед – наметом, чтобы дальние кочевья готовились к проводам советского доктора Володи.
– Ух, какой ты у меня, оказывается, – говорила Варвара протяжно, – ух ты какой, Вовик!
А в кочевьях, которые они проезжали с Варварой, Володя всматривался в лица, тщательно и большею частью тщетно вспоминая – кто был у него на амбулаторном приеме, кого он смотрел в юрте, кого оперировал, кого лечил в больнице. Но ни о ком ничего рассказать Варе не мог – теперь они все улыбались, а тогда, когда он имел с ними дело, они испытывали страдания. Теперь они вновь загорели и окрепли, а когда их привозили к нему, они были бледными и худыми. Теперь они сдерживали своих коней, а тогда они лежали, или их водили под руки, или вносили на носилках…
– И ты не помнишь теперь, кому ты сохранил возраст? – вглядываясь в его глаза, спрашивала Варя. – Я бы ни за что никого не забыла…
Их кони все еще шли рядом.
А потом Володя потерял ее. Потерял сразу, совсем, навсегда. Не было ни рук, ни распахнутых глаз, ни волос, которые трепал ветер. Не было ничего, кроме невозможного, нестерпимого горя.
– Успокойся, – сказал ему Тод-Жин, кладя руку на его голое плечо. – Не надо кричать, товарищ, тише! После ночи бывает утро, так, да!
Синий ночник мерцал над Володиной головой, и в его свете лицо Тод-Жина, изрезанное ранними морщинами, казалось лицом старика. Мудрого и строгого.
– Так, да! – совсем тихо повторил Тод-Жин.
– А я что? Кричал? – осторожно спросил Володя.
– Да, – укладываясь внизу, ответил Тод-Жин.
– Что же я кричал?
– Ты кричал русское имя. Ты звал русское имя.
– Какое? – свесившись со своей полки и стыдясь того, что спрашивает, сказал Володя. – Какое имя, Тод-Жин?
Непонятно, зачем он добивался ответа. Может быть, просто хотел услышать это имя?
– Варюха! – произнес Тод-Жин. – И еще ты кричал: «Варька», товарищ доктор. Ты ее звал, так, да…
«Так, да! – скрипнув зубами, подумал Володя. – Тебе-то что, а я? Как я теперь стану жить?»
МЕЛКИЕ НЕПРИЯТНОСТИ, ВСТРЕЧИ И ВОСПОМИНАНИЯ
Полуторку сильно тряхнуло на ухабе, водитель скосил на Устименку злые глаза и посоветовал:
– Сиди плотнее, пассажир. Дорога нынче военная, раньше времени можешь получить неприятности.
Какие неприятности? Он все время говорил загадками – этот плотно сбитый, плечистый парень в потертой кожанке.
Борисово осталось позади. Навстречу медленной и невеселой вереницей тянулись грузовые машины – в них везли станки, усталых, суровых людей в ватниках и плащах, в перепоясанных ремнями штатских пальто, дремлющих ребятишек, испуганных старух и стариков. А Глинищи уже пылали от самого моста вверх до знаменитого по всему краю совхоза «Красногвардеец». И никто не тушил пламя, даже народу не было видно в этом большом, всегда шумном селе. Только за переездом бабы и девки рыли окопы, да бойцы в пропотевших гимнастерках сваливали с грузовиков какие-то серые пирамидки и, подрычаживая их ломами, сдвигали к обочинам дороги.
– Это что же такое? – спросил Устименко.
– А он не знает! – не скрывая злобы, огрызнулся шофер. – Он впервой видит. Не придуривайся, пассажир, убедительно попрошу. Надолбы он не знает, ежи – не знает. Может, ты и окопы не знаешь? А что война – ты знаешь? Или не слышал? Так называемая коричневая чума на нас высыпалась. Но только мы этих всех бандитов передавим, так там и передайте!
– Где там? – недоуменно спросил Володя.
– А в вашей загранице, откуда прибыли.
Устименко растерянно усмехнулся: черт его дернул рассказать этому бдительному чудаку о том, как он извелся за последние двое суток со своим заграничным паспортом. И свитер оказался у него подозрительным, и покрой плаща не тот, и подстрижен он не по-нашему, и сигареты у него заграничные.
– Конечно, ввиду пакта о ненападении мы не отмобилизовались с ходу, назидательно сказал шофер, – но будьте покойнички – здесь фашисту-фрицу все едино конец придет. Дальше Унчи не проскочите!
– Я вам в морду дам! – внезапно, ужасно оскорбившись, крикнул Устименко. – Ты у меня узнаешь…
Левой рукой шофер показал Володе тяжелый гаечный ключ – оказывается, он давно уже вооружился, этот парень.
– Готовность один, – сказал он, без нужды вертя баранку. – Сиди, пассажир, аккуратно, пока черепушку не проломал…
– Глупо! – пожал плечами Володя.
Действительно, получилось глупо. Вроде истории со «старым Питом» – там, в экспрессе.
– Где надо разберутся – глупо или не глупо, – подумав, произнес шофер. – Так что сиди, пассажир, и не вякай, не играй на нервах…
Над городом, низко и плотно, висел дым. Так плотно, что не было даже видно заводских труб – ни «Красного пролетария», ни кирпичного, ни цементного, ни «Марксиста». И купола собора тоже закрывал дым.
На въезде, где был КПП, шофер предъявил свой пропуск, а про Володю выразился уже совершенно категорически:
– Шпион-диверсант. Освободите меня от него, дружки, у него небось любое оружие, а у меня гаечный ключ. И показания с меня снимите быстренько, мне в военкомат в четырнадцать ноль-ноль.
Молоденький, крайне озабоченный свалившимся на него чрезвычайным происшествием военный с двумя кубиками долго читал Володин заграничный паспорт, просматривал штампы – въездные и всякие прочие визы, – ничего не понял и осведомился:
– С какой же целью вы сюда направляетесь?
– А с такой, что я здесь родился, кончил школу, медицинский институт и был приписан к Унчанскому районному военкомату. Я – врач, понятно вам? И военнообязанный…
Из-за фанерной перегородки доносился возбужденный голос шофера:
– С десантом сброшенный, картина ясная. Вы только обратите пристальное внимание на его подстрижку. Шея нисколько не подбритая. Опять же запах если принюхаться. Какой это одеколон?
- Предыдущая
- 2/143
- Следующая