Дело, которому ты служишь - Герман Юрий Павлович - Страница 80

• Предыдущая
• 80/85
• Следующая

Второй корпус заложили весной. В день закладки приехала еще одна докторша – немолодая, основательная, медлительная – Софья Ивановна. Прежде всего, и в очень категорической форме, новоприбывшая Солдатенкова потребовала убрать из больницы шамана Огу.

– Даже странно! – воскликнула Софья Ивановна, – Бывший священник, или, как он здесь называется, шаман, колет дрова для кухни. Я сама видела. Просто удивительно! И для палат колет дрова. Очень, очень странно!

– Но он же не камлает в больнице! – хмуро возразил Устименко. – И не шаман этот человек больше, У него ни бубна нет, ни жезла.

– Как странно! Служитель культа есть всегда служитель культа – с жезлом он или без жезла. И, кроме того, мне известно, что он осуществлял против вас теракт.

– Какой акт?

– Террористический акт. И вы проявили мягкотелость и интеллигентскую доброту, не отдав негодяя под суд. На вылазки классового врага надо отвечать крепко, понимаете?

– Он не классовый враг, а несчастный, заблудившийся человек, – сказал Володя жестко. – И не вам меня учить, вы тут несколько дней, а я...

– Так-то вы реагируете на критику? – усмехнулась Солдатенкова. – Что ж, нечто подобное я и предполагала: самоуспокоенность, почивание на лаврах, взаимозахваливание...

Удивительно, как у этой женщины для всего были готовы слова; просто ей жилось на этом свете!

– Короче говоря, Огу здесь работал и будет работать! – вставая, сказал Володя. – Если же вас это не устраивает – напишите Тод-Жину, он в курсе всей этой истории. И на этом кончим. Кого вы еще считаете классово чуждым элементом?

Софья Ивановна вздохнула:

– Надо присмотреться. Разумеется, не все тут плохо, есть и некоторые достижения, есть и наши, преданные нам люди.

Работала Солдатенкова старательно, много и скучно. С ее точки зрения, в больнице слишком кратко писались истории болезней и вообще неважно обстояло дело с отчетностью. И Софья Ивановна «в корне» изменила это положение. Она писала длинно, подробно, обстоятельно, писала и утром, и днем, и вечером, пальцы и даже щеки у нее были постоянно в чернилах, она морщила лобик и вздыхала:

– Многое еще надо в методике выправлять, товарищ главврач, многое, очень многое. Даже странно, что так это все запущено, очень странно. Я пока все приглядываюсь, а со временем мы побеседуем, поговорим со всей беспощадностью, открыто, без реверансов...

Как-то глухим, поздним вечером к Устименко пришла Пелагея Маркелова. Глаза у нее запухли от слез, она долго ничего не могла сказать, потом попросила:

– Возьмите меня, господин доктор, на работу. Я все умею, не пожалеете...

– А отец как на это взглянет?

– Чему ему взглядывать! – со злобой ответила Пелагея. – Разве они человек теперь? Совсем худые стали, пьют с утра до ночи, без всякого смысла книги читают и ругаются.

– Так не даст же он вам работать!

– Я бы при больнице и жила. В закуточке, где прикажут. Тут бы моя судьба и была. Возьмите, господин доктор, иначе, право, повешусь, на вас грех будет. Возьмите!

И она стала опускаться на колени.

– Ну, это вы перестаньте! – крикнул Устименко. – Слышите? Сейчас же перестаньте...

С ведомостью в руке вошла Софья Ивановна, поинтересовалась, в чем дело. Володя объяснил. Старательно наморщив лобик, докторша спросила:

– Ах, это Маркелов, да? Местный Рокфеллер. Слышала, как же, как же...

Повернувшись к Пелагее, Володя приказал:

– Завтра выходите на работу. С утра. Но предупреждаю – дела у нас много, работа тяжелая и белоручки нам не нужны...

Когда дверь за девушкой закрылась, Володя сказал:

– Давайте ведомость.

Подписав, он вздохнул, прошелся по комнате, поглядел в черное, без занавески окно, включил приемник, Уже месяц, как ждал он новые батареи, старые были на исходе. В эфире творилась неразбериха, Москву он долго не мог поймать, но вдруг услышал какую-то славянскую радиостанцию и замер: Гитлер напал на Советский Союз. Там шла война, огромная битва, небывалое в истории человечества сражение.

Напевая, с засученными рукавами халата вошел Вася. Володя крикнул на него, чтобы замолчал. Вбежала Солдатенкова, побледневшая, растерянная. За нею в коридоре виднелись Туш, Данзы, старый Абатай. Постепенно Володя понял: двадцать второго нюня в три часа тридцать минут фашисты начали наступление по огромному фронту – от Черного до Балтийского моря. Сейчас какой-то фельдмаршал фон Бок, какой-то Гудериан, Штраус и Бот рвались к пограничным городам, а к каким – это понять было невозможно. А потом оркестр заиграл танго, в эфире захрюкало и засвистело. Вася сказал:

– Немыслимое дело! Провокация! Вздор!

На рассвете Володя дал телеграмму Тод-Жину с просьбой назначить главврачом Васю Белова. Ответ пришел часа через два, и Устименко понял, что может ехать в Советский Союз, тем более что Богословский уже вылетел в Москву.

Караван из Кхары готовился в путь завтра, об этом Володе печально сказала Туш. И предложила помочь собраться.

– А чего мне собираться? – ответил Володя. – Вот рюкзак сложу, всего и сборов. Идите, Туш, и без меня у вас много дела.

Туш ушла.

Устименко попытался было поймать что-нибудь в эфире, но услышал только лающую речь фашиста из гитлеровских сателлитов, ничего не понял и выключил приемник. «Ладно! – утешил себя Володя. – Не страшно! Через месяц, самое большое, я буду на фронте. Не следует только нервничать!»

В это мгновение он увидел белое лицо Мады-Данзы. Тот, оказывается, давно стоял в дверях: нижняя челюсть его дрожала и голос сипел, когда он попытался говорить.

– Совершенно я вас не понимаю! – рассердился Устименко.

– Черный флаг над юртой, – просипел Мады-Данзы. – Тарбаганья болезнь скоро придет в Кхару. В Джаван-Илир уже ходит черная смерть. Иди, товарищ доктор, иди, я не пустил старика сюда, он принес страшную весть и сам обречен на смерть. Будет так, как много лез назад, когда в Кхаре умерли все, даже самые маленькие дети, умерли все, кто не убежал вовремя.

Тарбаганьей болезнью и черной смертью здесь называли чуму. Последняя и очень тяжелая вспышка была в шестнадцатом году. Володя не раз слышал от местных старожилов, как бежал тогда правитель провинции, как обезумели люди и как никто не убирал трупов...

Плешивый старик с ввалившимися щеками, беззубый, измученный, сидел на корточках возле больничного крыльца, рассказывал деду Абатаю, Огу, Софье Ивановне и доктору Васе о тарбаганьей болезни. Туш переводила.

Нынешней весной среди охотников на тарбаганов – душистых зверьков – прошел слух, что за шкурку тарбагана скупщики на факториях будут платить в пять-шесть раз больше, чем в прошлые годы. Слух этот возник за кордоном, принесли его охотники из Пес-Ва – резиденции губернатора Страны солнца. Мех тарбагана теперь красят и выделывают так, что за него пушники дерут бешеные деньги. Конечно, охотникам захотелось разбогатеть. И они стали ловить всех тарбаганов, даже тех, которые молчат, а ведь известно, что если тарбаган молчит, то его нельзя трогать – он болен. Здоровый тарбаган бормочет: «Не бойся, не бойся!» – это тоже всем известно.

Старик попил воды из белой эмалированной кружки, закурил трубку.

– Пусть расскажет, что он видел сам! – велел Устименко.

Но старик не торопился. Мало того что охотники убивали больных тарбаганов, они еще и ели их мясо. Первым заболел младший брат Мунг-Во. Оба они – и старший, и младший – искусно ставили петли над тарбаганьими норами и считались хорошими стрелками. Младший Мунг-Во заболел в степи и там умер. Старший его похоронил.

– Бубонная форма! – сказала Солдатенкова.

– Похоронил и еще долго охотился, ему повезло, – переводила Туш. – А через несколько дней его видели, как он шел в свое становище, шатаясь, словно пьяный. Если человек так шатается, у него наверняка тарбаганья болезнь и совсем скоро ему суждено «лишиться возраста».

– Старший заболел легочной формой – так оно обычно и случается, – пояснила Софья Ивановна. – В таких ситуациях надо проводить разъяснительную работу среди актива населения.

• Предыдущая
• 80/85
• Следующая