Дело, которому ты служишь - Герман Юрий Павлович - Страница 48

• Предыдущая
• 48/85
• Следующая

– Уходите, – велела Соня. – Уходите, Владимир Афанасьевич. Нечего вам с ней толковать.

И он ушел, раздавленный, измученный, несчастный. Приоткрыл дверь в ординаторскую, услышал ровное дыхание Виноградова и отправился в больничный сад. Но и там было слышно, как кричала эта женщина:

– Убийцы! Проклятые убийцы! Это все вы, вы, вы!

И во сне Володя видел ее лицо – искаженное, ненавидящее, с пеной на губах. За что именно докторов так возненавидела она? Разве могли они спасти мертвого? Разве могли они совершить чудо?

На следующий день он уезжал. Богословский написал ему письмо для института, запечатал сургучными печатями и проводил своего практиканта на пристань. Было сыро, накрапывал дождь, низкие грязно-серые тучи ползли над куполами собора во имя Петра и Павла. Как в день Володиного приезда сюда, Николай Евгеньевич все время здоровался, щурил свои умные татарские глаза и говорил:

– А вы не придавайте значения. Не так давно в газете «Известия» прочитал я о том, что в Рыбинске был не просто изруган, а искалечен доктор Никольский. В Иваново-Вознесенске Феоктистов облил азотной кислотой врача Вихмана. Врач Нарцисова едва не была убита. Здравствуйте, Сергей Семенович. В Калуге три морфиниста учинили разбой в больнице. Здравствуйте, здравствуйте, Алексей Петрович. Но поймите, Владимир Афанасьевич, что этих происшествий у нас теперь во много раз меньше, чем до революции. В восемь раз меньше. Понимаете? А минуют еще годы, и это все навсегда забудется, исчезнет, как дурной, грязный сон.

Он пожал руку Володе и ушел к своей тележке – сутуловатый, в старом плаще, в картузике с пуговкой.

Но потом вдруг вернулся, помолчал, поглядел на Устименко петушиным взглядом и спросил:

– Послушайте, Владимир Афанасьевич, может случиться, что отбуду я отсюда в чрезвычайно дальние места. Случится оно не нынче и не завтра. Поедете?

– А как же Черный Яр?

– Он на месте останется, – со смешком ответил Богословский. – Но тут, скажу вам по совести, дальше шагать некуда. А я люблю бодаться, стену прошибать, крушить, все чтобы с самого начала начиналось. Так поедете?

– Поеду! – решительно и твердо, благодарно и радостно сказал Володя. – И вообще простите меня и спасибо вам.

– Только пока – все секрет! – произнес Богословский. – А дело интересное, ох интересное! Натерпимся лиха, господи, твоя воля!

Теперь он ушел совсем. И было приятно смотреть, как ловко, молодо и бодро он подобрал вожжи, тронул серого кнутом и, не оглядываясь, поглощенный, как всегда, своими мыслями, укатил в больницу.

«До свидания, дорогой человек! – подумал Володя, грустно глядя вслед давно скрывшейся из виду тележке. – До свидания, хороший человек! Спасибо вам всем за все! И за последние слова тоже. Наверное, я не совсем ерунда, если он меня позвал на какое-то трудное дело. А это очень важно для себя – знать от других, что ты не чепуховый человечишка!»

Всего полтора месяца миновало, а он так изменился, что Варя не сразу крикнула: «Ой, Володя!», когда Устименко уже стоял перед ней – высокий, раздавшийся в плечах, поросший темной щетиной мужчина в мятом парусиновом плаще, в жестких сапогах, простоволосый.

– Ой, Володя! – сказала Варвара счастливо и удивленно.

Дождь все еще моросил, осень началась ранняя, мозглая. Лицо у Вари было, в росинках, мохнатые ресницы Володи, плащ, простоволосая голова – все было мокро. И боже, какой он стал огромный – этот Володька.

– Книги намокли, черт! – сказал Володя.

– Здравствуй же! – произнесла Варя, отпихивая в сторону связку книг. Эта связка мешала ей взять Володю за плечи, притянуть к себе и поцеловать. Но она всегда все делала по-своему и поцеловала Володю. – От тебя больницей пахнет! – сказала Варя. – Судя по твоим письмам, ты теперь совсем доктор, да? Не улыбайся так покровительственно, отвечай.

– Что же отвечать? – спросил Володя. – Я нормальный полузнайка, вот и все. Во всяком случае, лечиться у меня не советую.

– А Евгений вернулся очень важный.

Они поднимались по пологим сходням речной пристани. Дождь все моросил, мутные ручейки текли вдоль дороги. Варя говорила без передышки, Володя взглянул на нее и удивился, раньше она не была такой болтливой. Может быть, что-нибудь случилось.

– Писем оттуда давно не было? – спросил Володя.

– Оттуда? Нет! – сказала она. – Совсем не было, давно не было. Вчерашнюю газету ты читал? Как они форсировали Эбро – это замечательная бригада. Батарея имени Тельмана...

– Что ты так стрекочешь? – спросил Володя.

Она шла отвернувшись от него. Он крепко взял ее за плечо и повернул к себе. Конечно, она ревела.

– Его ранили? – спросил Володя.

– Нет, – твердо сказала Варя. – Твоего папу не ранили, а мой жив.

Он не обратил внимания на эту странную фразу.

– Значит, и реветь нечего! – сказал Володя. – Распустилась ты без меня, вот что...

– Да, – подтвердила Варя. – Нервы развинтились.

– Какие у тебя нервы, девчонка! Даже слушать смешно...

Они пошли пока к Степановым, тетка Аглая должна была только завтра приехать из Тишинского района. Евгений кейфовал на диване, он тоже вернулся с практики. Но настроение у него было подавленное.

– Горю синим огнем! – сказал он, когда Варя вышла. – И посоветоваться не с кем. Просто идиотская история. Понимаешь, она мне, конечно, нравится и как товарищ, и как женщина, но брак дело такое – трэба помозговать. А тут папаша – декан, трепанет языком, и пропал я, мальчишечка...

Володя слушал хмуро.

– В таких делах я не советчик, – сказал он после паузы. – А вообще-то ты, конечно, пакостник.

– А ты святой! Вот погоди, наставит тебе рога моя сестрица с твоей святостью, тогда попрыгаешь. Физиология есть физиология.

Володя хотел было рассердиться, но не смог. «Это как с блондинами и брюнетами, – подумал он. – Не виноват же человек, что он брюнет. Так и Женька – с ним ничего нельзя поделать, с этим оголтелым, тупым эгоизмом, с этой пошлостью, с жизненными истинами, в которые он раз навсегда поверил».

На круглом столике так, чтобы все приходящим было видно, лежали отзывы деятельности т.Степанова Е.Р. как лектора. Володя перелистывал справки разной величины – все с печатями, некоторые на листках, вырванных из ученических тетрадок, другие на каких-то исписанных с обратной стороны бланках, третьи из блокнота. Женины лекции очень хвалили – он читал и о профилактике рака, и о личной гигиене, и об анаэробной инфекции, и о борьбе с рожистым воспалением, и о закаливании детей.

«Оптимистические перспективы, даваемые т. лектором...» – прочитал Володя в одном из отзывов.

– В общем, каждый день по лекции? – спросил Володя.

– А что ты думаешь, и по две бывало. Советский народ, знаешь, как жаждет научного слова? Вымотался я, дорогой мой, как собака.

– Что же ты делал в больнице?

– Ого! – неопределенно произнес Евгений. – И учти еще – занятия с младшим медицинским персоналом, беседы с больными в палатах, другие общественные мероприятия...

– Значит, вроде затейника у них практику отработал!

Удивительно, как Евгений умел не обижаться и все неприятности пропускать мимо ушей!

– Мальчик, мальчик, – сказал он только, – не знаешь ты, свет очей моих, что такое жизнь.

Со двора, весело стуча лапами, прибежал разжиревший на Вариных харчах Шарик; шерсть у него теперь лоснилась, глаза влажно поблескивали.

– Эрнс! – сказала Варя. – Тубо! Умри, Эрнс!

Бывший трехцветный Шарик «умер», потом принес Варину туфлю, потом «дал голос». «Совсем еще девчонка!» – думал Володя, глядя снисходительным, стариковским взглядом на Варвару.

– У-у, мое счастье! – сказала Варя Шарику. – Я тебя съем сейчас! – И действительно укусила Эрнса за ухо.

– Сумасшедший дом! – пожаловался Евгений. Прохаживаясь по комнате и шаркая туфлями, он хвалил профессора Жовтяка. По его словам выходило, что Геннадий Тарасович «добрый старик», «симпатичный старик», «знающий старик», «наш старик». Выходило также, что Володя виноват в нездоровом отношении курса к Жовтяку. Надо уважать возраст, жизненный путь, доброе и отзывчивое сердце старика.

• Предыдущая
• 48/85
• Следующая