Театр на Арбатской площади - Могилевская Софья Абрамовна - Страница 16

• Предыдущая
• 16/49
• Следующая

Ближе к вечеру Степан Акимыч приоделся, стал собираться на спектакль. Сказал, что нынче будет он суфлировать комедию «Ябеда» сочинителя Капниста.

— Пойдем, Санечка, а? Насмеешься вдоволь! Но Санька отказалась.

— Куплетцы там сильно бойкие имеются. Послушай-ка… — И Степан Акимыч, подбоченясь, лихо запел тонким, дребезжащим голоском:

Санька вдруг развеселилась. Вспомнила загребущие руки мачехи Степаниды, жадных сестриц и, засмеявшись, спросила:

— Как, как поется-то, дедушка Акимыч? Так, что ли?

И на манер Степана Акимыча уперлась руками в бока и, приплясывая, запела, в точности соблюдая и мотив и слова куплета. Степан Акимыч рот открыл от удивления. Пробормотал:

— Ишь ты… Ловко, сударушка, у тебя получилось! Очень ловко-с. Ну-кась, еще разок покажи…

Но у Саньки уже пропала охота петь и плясать. Сказала, что более не хочется ей. Может, в другой раз, а сейчас неохота.

— Не хочешь, и не надобно. А знаешь, в комедии о чем говорится? О лихоимстве да о взяточничестве. Еще при покойном императоре Павле, царствие ему небесное, комедия была написана. Как узнал об этом сочинении император, вошел в такой гнев — страх передать! Затопал ногами, царствие ему небесное, разорался и приказал немедля схватить сочинителя Капниста — и в Сибирь его на веки вечные. Однако после обильной трапезы и возлияния гнев его маленько поостыл, и пришло ему в голову новое: велел показать себе комедию в Эрмитажном театре. Согнали актеров. Начали. А театр пустехонек, никого. Один император во всем зрительном зале. Мы все — а я тогда тоже суфлировал — чуть ума не решились со страху. Ну как и нас всех следом за сочинителем упекут в Сибирь? Однако же после первого акта их величество вскочили с кресел и крикнули: «Вернуть его, вернуть тотчас же!» Тут послан был фельдъегерь вдогонку за несчастным сочинителем, чтобы обратно того в Санкт-Петербург доставить. А комедию их величество досмотрели всю до конца, в ладоши хлопали, смеялись… И такое иной раз случается, моя красавица, да весьма, весьма редко.

Затем Степан Акимыч, уходя, пробормотал:

— Ловко это У нее получилось-то! — и вполголоса стал напевать:

Санька осталась одна. Смотрела опять в оконце, и снова последний луч вечернего солнца повис на золотом кресте недалекой колокольни. Повисел-повисел да и погас.

«Что ж это такое? — думала она о театре. — Неужто так завлекает народ, что остается человек приверженный к нему до самой старости… Чудеса!»

Потом ей стало скучно, пожалела, что не пошла с дедушкой Акимычем поглядеть на комедию. Название какое понятное — «Ябеда»… Опять вспомнила куплетец. Пропела его.

Потом подумала: все же хорошо, что не пошла комедию глядеть! А ну как наткнулась бы ненароком на этого самого ирода — Федьку? Ведь говорил, что каждый день приносит актерам сбитень. Еще станет думать, будто она, Санька, за ним по пятам ходит.

А откуда-то издалека сюда, в каморку, доносилась музыка, слышались голоса, смех… И опять Саньке казалось, словно буйный ветер теребит и раскачивает в лесу сосны и гул от этого ветра разносится по всему белому свету.

С тем буйным ветром в голове да в мыслях и уснула. Не раздеваясь, прикорнула прямо на скамейке. Лишь скинула с ног сапожки на неудобном каблучке…

Дня три Санька была сама не своя. То плакала, то улыбалась. То сидела сложа руки, а то хваталась за веник и давай мести пол. Или еще что-нибудь делала. Иногда горевала, то вновь почему-то радовалась. И тогда ее блестящие глаза смеялись, а на щеках играли веселые ямочки.

Степан Акимыч, незаметно поглядывая на Саньку, понимал, что творится с девчонкой, но виду не подавал. А все развлекал ее, рассказывал всяческие истории. Историй же он знал множество, одну затейливее другой.

И Санька, слушая их, недоумевала: как же все у него в голове помещаются и не перепутаются?

Уходя же к вечеру в суфлерскую будку, всякий раз звал Саньку с собой: «Может, посмотришь, сударушка, на Силу Николаевича Сандунова? Он в мольеровской комедии плута Скапена играет. Отменный актер!»

Но Санька неизменно отказывалась. Сидела впотьмах одна-одинешенька, думала свою невеселую думу: как быть ей дальше? Нет, домой она все равно не пойдет, но здесь надолго ли ей можно остаться?

За эти дни Степан Акимыч частенько восклицал одни и те же слова: «Все не идет да не идет! Ах, право слово, какая же!..»

И Санька понимала, что ждет не дождется он внучку. Но почему он так ее ждет? Просто так или из-за нее, из-за Саньки? Об этом допытываться вроде бы ей не пристало. Ей же важно было одно: знает ли Анюта, что она теперь здесь, у дедушки, и как будет о сем предмете судить? И потому тоже ждала ее с нетерпением.

Поутру на четвертый день дверь в каморку — нараспашку, и наконец влетела Анюточка. Совсем не удивилась, увидав здесь Саньку. Только покосилась на нее да, может, чуть попристальнее Задержала свой взгляд на ее лице. И Санька тут же поняла, что дедушка Акимыч успел побывать у внучки и уведомил ее, что живет-де у него теперь приблудная девчонка. Но как об этом думает Анюта, это пока было непонятно. Непонятно было и как к Этому отнесется…

Анюточка же прямо с порога давай говорить, обращаясь все больше к своему дедушке, лишь изредка бросая мимолетпые взгляды на Саньку:

— Бонжур, бонжур, бонжур! Я к вам, гран пер, с новостью…

И пошла лопотать, сыпать горошком. А что говорила — не разберешь! Иные слова будто и знакомые, да все равно выговаривает на чужеземный манер: и гнусавит, и картавит, и в нос тянет. Видно, хочет, чтобы она, Санька, ничего не понимала, а поскорее убралась бы восвояси.

Радуясь приходу внучки и любуясь ею, Степан Акимыч прикинулся сердитым.

— Ты бы потише, душа моя, говорила. За твоим язычком разве угонишься? Ну чего ты сейчас объясняла, чего?

— Ах, дедушка, — засмеялась Анюта, — совсем ты, дедушка, без понятия! Вот Санечка — та все уразумела.

— Нет, и мне без понятия, — сказала Санька, а сама обрадовалась. Подумала: «Нет, не прогонят они меня, не захотят, чтобы стала бездомной».

И вдруг всю картавость, всю чужеземность с Анюты как рукой сняло.

Стала говорить складно и ладно:

— А то я вам сказываю, дедушка, что послала меня мамзель Луиза в модную лавку к мадам Шальме. А свою лавку мадам Шальме держит на Кузнецком мосту, запомнила, ма шер? — Это Анюточка уже Саньке объясняла.

— Запомнила, — с веселостью отозвалась Санька, теперь уже твердо зная, что никуда ее гнать не станут. И прибавила: — Только где тот Кузнецкий мост, о том не ведаю…

— А зачем тебе о том ведать? — удивилась Апюточка. — И незачем! Коли надобно будет, люди покажут…

Снова у Саньки упало сердце: раз незачем, стало быть, и убирайся подобру-поздорову…

— Ну, а дальше чего, ангельчик мой?

— А дальше — вот чего! Мамзель Луиза мне приказали: сначала к дедушке сходи, потом к мадам Шальме, а там уж скорым шагом домой… А я надумала — сделаю все по-своему, понимаешь, дедушка? Перво-наперво сбегаю в модную лавку, а уж потом и сюда заверну.

— Зачем же ты все навыворот сделала? — посмеиваясь, спросил Степан Акимыч, сам глаз не сводя с лукавого лица внучки. — А коли барышня проведают?

— Как же ей проведать? Я-то не скажу… — пожала плечиком Анюта. — А придумала я так затем, что захотелось показать Санечке, чего я от мадам Шальме несу. Ведь она такого еще никогда не видела.

• Предыдущая
• 16/49
• Следующая