Еремей Парнов. Третий глаз Шивы - Парнов Еремей Иудович - Страница 7

– Очень хорошо, – согласилась она. – У нас на даче хорошее освещение.

– У нас тоже, – улыбнулся Люсин. – Я сейчас вызову машину.

Он подвинул к себе зеленый внутренний телефон и, набрав две цифры, вызвал гараж.

Стекольщик с Витьком успокоили нервы хорошим уловом. Удочек они, по понятным причинам, с собой не захватили, но это не помешало им обчистить чужие верши.

Утро четверга застало их далеко от Жаворонков, аж за Павлово-Посадом, – на торфопредприятии имени Р. Э. Классона. Еще не рассвело, когда на Топическом озере они избавились от опасной ноши и, дав крюка, заехали со стороны бетонки на Заозерный участок. Стекольщик хорошо знал здешние глухие места. Лет пятнадцать назад по выходе из колонии он устроился разнорабочим в мехмастерские при местной электростанции, но долго не задержался и подался в трактористы на Голый остров. За пять месяцев сезона торфодобычи он до тонкости изучил окрестные болота, суходолы, ольшаники и островные леса. Ставил верши в озерцах и выработанных карьерах, бил птицу в камышах, однажды даже лосиху подстрелил. Славное было лето, добычливое! Молока в поселке хоть залейся, кругом ягоды: гонобобель, клюква, черника; грибы – косой косить можно. Стекольщик не раз с удовольствием вспоминал потом эту сказочную пору своей жизни. Мечтал даже возвратиться под старость в заповедные торфяные края.

А вчера, на даче у Ковских, он сразу же, как только в поисках выхода заметался, про Топическое подумал. Лучшего места и сыскать нельзя. Вокруг холодного глубоченного озера непролазный ольшаник, частый сосновый сухостой. Моховые кочки сами под ногами ходят, красная болотная жижа при каждом шаге чавкает, холодными фонтанчиками вверх брызжет. Тень, сумрак. Комарье столбом вьется. Средь бела дня поедом жрут. Непривычному человеку туда лучше не соваться. Исцарапается весь об острые сухие сучки, осокой изрежется, в паутине вываляется, а до места так и не дойдет. Устанет прыгать с кочки на кочку, хватаясь за чахлые березки. Хорошо еще, если в окно не угодит, в сплошь затянутую ряской чарусу. Стекольщик знал тайный подход к самому озеру. Не беда, что метров триста придется пройти пешком с тяжелым грузом. Зато все шито-крыто. Никто и следа не сыщет.

Так оно и вышло, как он предполагал. Благополучно миновав все посты ГАИ, они съехали с Кольцевой на Владимирское шоссе и после Кузнецов свернули налево, на Электрогорск. Машине дальше было бы не проехать. Только на дрезине или в вагончике местной узкоколейки. Но у них был мотоциклет, и Стекольщик, поменявшись с Витьком местами, сам повел его по узким, петляющим тропкам через ельники и гладкие, как аэродром, коричневые поля фрезерного торфа. В предутреннем молочном тумане легко было сломать себе шею. Но Стекольщик вел мотоцикл медленно, осторожно; часто останавливался и, напрягая зрение, вглядывался в темнеющие на пути бесформенные массы. Что это: дощатая тригонометрическая вышка или стог сена? А может, караван фрезерной крошки? Иди гадай. Порой Фрол даже по-собачьи принюхивался. Но в холодном, промозглом тумане трудно было отличить ароматный сенной дух от сладкого запашка торфяного битума. Только перегар солярки ясно чувствовался на полях. Стучали моторы, приглушенно лязгали гусеничные траки, мутно-красными маслянистыми пятнами расплывался свет далеких фар. Это ж такая удача, что фрезерование и ворошение торфяной крошки идут круглые сутки! Тем меньше внимания привлечет стрекот мотоцикла. Воистину неплохая идея пришла Стекольщику в голову.

В Заозерном уже вовсю заливались петухи и мычали коровы, когда Стекольщик с Витьком спрятали мотоциклет в мокрых зарослях черной ольхи и, ломая с оглушительным треском сухие сосновые ветки, осыпающиеся душной пылью лишайников и коры, потащили закатанный в ковер труп к озеру. Стекольщик, понятно, шел впереди. Чертыхался, что Витек нисколько не помогает ему и он тащит его, как на буксире. Витек отмалчивался, только сопел и дышал шумно, шатаясь от натуги, теряя равновесие на ходящем ходуном моховом одеяле. Лишь у самой воды, когда кончился наконец проклятый лес и пошла высокая, по пояс, режущая осока, они остановились перевести дух. Красные, потные, в черных потеках грязи лица их были безжалостно искусаны комарьем. Чесались руки и ноги. Веки заплыли, как при жесточайшем ячмене.

Дальше начиналась вонючая грязь. Чтобы подойти к урезу воды, надо было рубить деревья и гатить дорогу.

Они растерянно переглянулись.

– А ковер этот, несмотря что старый, – сказал внезапно Витек, – рублей триста стоит, а то и все пятьсот.

– Башки твоей дурацкой он стоит, вот что! – оборвал его Стекольщик и, коротко выругавшись, зыркнул по сторонам.

В серой редеющей мгле углядел он метрах в тридцати вдоль берега исполинскую сосну, потонувшую в озере могучей вершиной. По ее стволу, наклонно уходящему в воду, можно было рискнуть приблизиться к озерной глубочине. Недаром звалась эта котловина, залитая холодной даже в июльский зной водой. Топическим озером.

– А как же мы притопим его? – спросил Витек. – Всплывет ведь. Мешок каменьев нешто с насыпи приволочь? – Он задумчиво расчесывал вспухший от укусов лоб.

– Не боись. – Стекольщик лихо высморкался двумя пальцами. – Черная грязь сама засосет. Давай-ка к той сосне.

Они подняли скатку и, шелестя осокой, потащились к упавшему дереву, разбухшему и скользкому от воды. Осторожно уложив ношу на ствол, они взобрались на него сами и, став друг к другу лицом, подняли скатку. В полусогнутом положении, крохотными шажками – Стекольщик пробирался спиной вперед – шли они по сучковатому осклизлому бревну. И чем дальше они продвигались, тем уже и сучковатей оно делалось.

– Годи, – сказал, задыхаясь, Стекольщик, когда внизу блеснула подобная нефти вода.

Они опустили груз и неуверенно разогнулись. Озеро тонуло в клочковатом тумане. Гудящим столбом вились комары. Тяжелые зловонные пузыри змейкой поднимались со дна. От них разбегались, чуть покачивая неподвижных водомерок, концентрические круги.

– Здесь! – шепнул Стекольщик, и нагнулся.

Они подняли скатку, легонько, чтоб самим не упасть, качнули ее к краю и выпустили из рук. Взлетевшая вверх ледяная жижа чернильными кляксами забрызгала лица.

Скатка упала на мелководье и тяжело ушла в грязь, которая жадно потянула ее во тьму. Болотная вонь стала еще сильнее. Все было кончено.

Обратный путь проделали налегке. Белым сфагновым мохом, пропитанным, как губка, водой, кое-как отмыли руки и лица. Потом вывели из ельника мотоциклет и махнули на Заозерное.

Стылую синеву над лесным окоемом прорезали холодные латунные полосы. Высоко в небе закружили ласточки. В темной воде карьерных ямин среди вывороченных пней и коряг плескалась рыба. Тут-то и пришла Стекольщику богатая мысль полакомиться рыбкой. Долгое напряжение требовало немедленной разрядки.

– Теперь все, – сказал он, глуша мотор. – Теперь забудь. Мы сюда отдыхать приехали, рыбу ловить.

– Рыбу? – недоверчиво усмехнулся Витек. – Шапкой, что ли? И где? В этих канавах?

– Дура! – Стекольщик ласково дернул его за козырек и надвинул кепку на нос. – Карьеры это, понял? Здесь рыба сама собой заводится. Утки на лапах тину с икрой приносят.

– И какая же здесь рыба?

– А какая хошь. Щучки, лещи, окуньки. Только больше всего карася. Он тут с ладонь. – Стекольщик растопырил грязную исцарапанную пятерню.

– На «морду» ловят? – поинтересовался Витек, обнаруживая причастность к отдаленным районам сибирской тундры, где отбывал наказание в одной с Фролом исправительно-трудовой колонии общего режима.

– Ага, вершами… Мы их сейчас прощупаем.

– Как же это? – Витек сладко потянулся и прищурился на разгорающийся горизонт. – Почем ты знаешь, где снасть стоит? Такое дело проследить надо.

– Я тута все знаю, – довольно усмехнулся Стекольщик. – Мужики друг от друга не таятся, чужого никто не берет. Вон видишь, – он махнул рукой в сторону ближнего карьера, – это Анкин колодезь. Тут завсегда лещ попадается. Там и верши ставят у белого пня. Дале будет Песочный, где караси. За ним, у Святого источника, еще карьера – Прорва и Махрютин. А рыбы там… – Стекольщик сладко зажмурился. – Сейчас мы их объедем!