Еремей Парнов. Третий глаз Шивы - Парнов Еремей Иудович - Страница 44

– Выноси свой приговор, Джамасп, – взмахнул жезлом царь.

– Жреческая коллегия настаивает на обвинении проповедника Спитамы в преступном умысле против священной особы шахиншаха?

– В полной мере! – торжественно провозгласил Зах. – И еще мы вменяем ему в вину мерзостное ремесло некроманта, запрещенное по всей стране.

– Насколько доказана вина Спитамы?

– Она доказана полностью, хранитель справедливости.

– Какого мнения придерживается судья дивана?

– Предъявленные суду улики свидетельствуют сами за себя. – Судья с кроткой улыбкой отдал поклон визирю. – Принадлежность их подсудимому неоспорима.

– Благодарю тебя, ревнитель закона! – выкрикнул Зах.

– Какое наказание предусматривает закон? – Визирь старался не встречаться со Спитамой взглядом.

– Закон вынуждает нас прекратить жизнь подсудимому, – с готовностью разъяснил судья.

– Только не это! – ужаснулась Хутаоса.

– Благодарю тебя, великая царица, – склонился перед ней Спитама. – Ты видишь свет.

– Законы превыше нас, – сурово сказал визирь.

– В данном случае они позволяют нам быть милостивыми, – заверил судья.

– Я обещал избавить Спитаму от мук, – настоятельно напомнил Виштаспа, – и хочу сдержать свое слово.

– Несомненно, шахиншах! – тотчас откликнулся судья. – Спитаме будет разрешено самому избрать себе способ прекращения жизни.

– Выбирай яд, Спитама! – выкрикнул Пашьотан. – Ты умрешь быстро и безболезненно!

– Ты очень добр, мальчик! – Пророк ободряюще кивнул принцу.

– Лучше упади на меч, – посоветовал старший царевич.

– Я всегда говорил, что ты станешь великим воином. – Спитама поклонился на все четыре стороны. – Благодарю за советы и милостивое ко мне сочувствие, но я предпочту голод.

– Голод? – удивился царь.

– Как так голод? – не понял визирь.

– Очень просто, – кротко разъяснил Спитама, словно его это ничуть не касалось. – Если человеку не давать есть, он безусловно умрет. Не правда ли, ревнитель закона? Так вот, пусть меня посадят в подвал и оставят в покое.

– А как насчет воды? – уточнил дотошный судья дивана.

– О! Боги не допустят такого надругательства! – Царица гневно сжала кулачки. – Пусть Спитаме оставят воду, государь.

– Но тогда он сможет прожить довольно долго, – напомнил судья.

– Это уж воля божья, – усмехнулся пророк. – Мне лично спешить некуда.

– Протестую! – Зах выбежал на самую середину. – Он хочет избегнуть справедливой кары! Он надеется выиграть время и при помощи черной магии учинить побег. Не выйдет! Жреческая коллегия не может позволить какому-то проходимцу издеваться над нашими законами. Смерть так смерть! Пусть этот обманщик, сулящий всем и каждому вечную жизнь, хоть что-нибудь сделает для себя. Давайте посмотрим, как поведет он себя на лобном месте. И отберите у него перстень Невидимости!

Жрецы одобрительно загудели.

– Я нахожу требование коллегии справедливым, – заметил судья.

– Только что ты сам предложил мне выбрать смерть, ревнитель закона, – возразил Спитама и показал руки – кольцо исчезло.

– Нельзя брать слово назад, – рассудил великий визирь. – Я считаю, что выбор сделан. Спитама честно воспользовался своим правом.

– Согласен, – уклонился от спора судья. – Но вопрос с водой по-прежнему неясен.

– Ты так думаешь? – Царица быстро отерла мелкие злые слезы. – Знаешь ли ты, что значит умереть от жажды? О государь! Умоляю! Ты же обещал избавить его от мук!

– Он сам выбрал смерть, – сказал непримиримый Зах. – Выбор, таким образом, сделан; хранитель справедливости прав. Только перстень найти надо. Пусть обыщут его.

– Я вовсе ничего не хотел сказать о воде… – Визирь с надеждой повернулся к царю, но тот медлил с окончательным решением.

– В самом деле, Спитама, – после долгого молчания сказал Виштаспа, – ты и мне говорил, что знаешь средство для вечной жизни. Значит ли это, что ты способен одолеть смерть? И где твой перстень?

– Нет такого средства, которое могло бы противостоять насильственной смерти. Отрубленная голова обратно не прирастает. Помни, шахиншах, мертвого не оживить. – Стараясь унять озноб, Спитама крепко прижал руки к груди: – Скажи же наконец свое слово.

– Да будет так, – принял решение Виштаспа. – Казнить преступника голодом, как он сам того пожелал. Бросьте его в башню. Что же касается воды, то, дабы смерть не была мучительной, оставить в темнице двенадцатидневный запас… Тебе достаточно, Спитама?

– Твое милосердие безгранично, государь!

– И еще повелеваем, – царь энергично взмахнул жезлом, – снабдить его быстродействующим ядом, коим он вправе распорядиться по собственному разумению. После суда – обыскать!

И все стали восхвалять мудрость и доброту государя. Ревнитель закона тотчас отдал распоряжение писцам запечатлеть приговор на глиняной табличке, дабы впоследствии в назидание потомству перенести его на гранит.

…Но Спитама не пробыл в башне и двух дней, как по всему Балку разнеслась весть, что царский конь серьезно занедужил. «Великолепный конь Виштаспы, с которым не могла сравниться никакая лошадь»[17], наводивший ужас на туранцев и индов. Черный Алмаз упал в одночасье и уже не смог подняться. Ноги более не повиновались ему. Парализованные какой-то странной болезнью, они отказывались сгибаться. Даже искуснейшим кузнецам не удалось согнуть ни одну из них хотя бы в копыте. Ничего не добились и прославленные силачи, подымавшие в одиночку верблюда. Но странное дело! Благородное животное при всем при том не выказывало никаких признаков страдания. Конь исправно ел отборную пшеницу и пил снеговую воду, текущую с Афганских гор, радостным ржанием отзывался на зов знакомых кобылиц. Вот только стоять не мог.

Царь места себе не находил от горя. Он сам кормил и поил своего любимца, расчесывал ему гриву и хвост, но поднять, сколько ни пытался, не сумел. Он и за уздечку тянул и слова ласковые говорил, но ничто не помогало. По всему было видно, что Черный Алмаз и сам бы был рад встать на все четыре копыта, да только не мог. Лежа на боку, он силился сдвинуться с места, мотал шеей, но тонкие сильные ноги его были недвижимы, словно к земле приросли. Видя, как страдает хозяин, конь приподнимал голову, тянулся к нему влажными губами, но скоро уставал и ронял тяжелую голову обратно на сено. Умные большие глаза его переполняла темная вода печали.

Стал на колени царь, прижался лицом к горячей голове безмолвного друга и, ощущая, как прядает острое ухо его, как бьется каждая извилистая жилка, вспомнил вдруг о пророчестве Спитамы.

Он энергично вскочил, вытер слезы и радостно хлопнул в ладоши.

– Эй, стража! Немедленно доставить мне сюда узника из угловой башни! Да принесите свежих лепешек и кувшин холодного айрана, чтобы он смог хорошо поесть.

Но Спитама, когда гвардейцы из первой сотни привели его в царские конюшни, от угощения отказался.

– Нет, Виштаспа, – покачал он головой, – приговор твой все еще в силе, и не годится поэтому нарушать слово. Иное дело, если ты пересмотришь его, тогда я готов подчиниться.

– Может быть, и пересмотрю. – Царь весело подмигнул Спитаме, словно тот был соучастником детских его игр. – Твои проделки? – кивнул он на коня, который силился дотянуться губами до босых ног пророка. – Отвечай честно и прямо.

– Мои, – с готовностью признал Спитама.

– Я так и думал, – с облегчением вздохнул царь. – Не случайно я спрашивал, хватит ли тебе двенадцати дней!

– Я же сказал тебе, что хватит.

– Ты и за три управился.

– В моем положении тянуть не имело смысла. Того и гляди, Зах убийцу подошлет.

– В башню? – Царь недоверчиво прищурился.

– Для карпана не существует запоров. – Спитама присел погладить коня. – В этом-то я убедился… Царская печать ему тоже не преграда.

– Ладно, пророк, – примирительно промолвил царь. – Об этом после… Колдовство снять, конечно, сможешь?

– Конечно, смогу.