Севильский слепец - Уилсон Роберт Чарльз - Страница 26

• Предыдущая
• 26/119
• Следующая

— Ни малейшего чувства опасности у нас не было, — продолжал Хименес. — Отец ни разу больше не метался по комнатам, но как только инстинкт подсказывал ему, что надо переезжать, мы переезжали. Обычно мы жили в крупных городах. Какое-то время провели здесь, в Мадриде, но отец ненавидел Мадрид. Я полагаю, среди мадридцев он ощущал себя провинциалом. В начале шестьдесят четвертого года мы приехали в Альмерию. Отцу принадлежали два судна, курсировавшие между Альхесирасом и Картахеной, но у него появилась возможность построить отель на набережной в Альмерии, и мы поселились там. Отец, по-видимому, вынашивал идею где-нибудь осесть. Должно быть, он решил, что пяти-шести лет скитаний достаточно, что мир меняется, что раз месть его не настигла, так и обида забылась. Он ошибался. Вот почему мне очень захотелось узнать, чем же он так ожесточил людей, что они не оставили попыток найти его. И меня это по-прежнему интересует, хотя я и умерил свое любопытство, понимая, что оно не слишком уместно.

— Почему?

— Потому что мне до конца открылось бы, каким он был чудовищем.

Фалькон вздрогнул, вдруг сопоставив Рауля Хименеса, которого сын считал реальным чудовищем, и собственного отца, изображавшего из себя чудовище. Как жутко тот гримасничал и скалился, якобы собираясь им полакомиться! Отца заносило, потому что он привык существовать в мире свободного творчества, и несколько раз у Хавьера на спине оставались следы зубов, державшиеся по многу дней.

— Что с вами, старший инспектор?

Уж не скорчил ли он гримасу и не высунул ли язык, копируя отца?

— Так, незавершенные мысли.

— На чем мы остановились?

— Шестьдесят четвертый год, Альмерия, — ответил Фалькон. — Вы ничего не сказали о том, как ваша мать переносила эти постоянные переезды.

— В смысле здоровья — прекрасно. Если она и чувствовала себя несчастной, то нам никогда этого не показывала. В любом случае в те времена с женами не принято было советоваться. Она просто принимала все как данность.

— Ваш отец строил отель?

— Тут мне нужно кое-что добавить про Марту. Вы помните, что она любила возиться со всякой живностью?

— С кошками.

— Да, с кошками. Когда мы покинули Танжер, она переключилась на Артуро. Мама вполне могла доверить Артуро Марте. Сестра делала для него все. Он был ее жизнью. Странно, не правда ли? Марта никогда не играла в куклы. Ей их покупали, но она была к ним равнодушна. Ее больше привлекали живые существа. Вам не кажется, что это необычно для маленькой инфантильной девочки?

— Может, у нее было не развито воображение?

— Возможно. Воображение — сложная штука, но такова и жизнь.

— Вероятно, она не видела в куклах ничего осмысленного.

— Когда-то я пытался понять, что же творилось у нее в голове.

— А теперь не пытаетесь?

— В течение первых двадцати лет она молчала. Потом произошло нечто удивительное. Там постоянно меняется персонал. Сейчас мало кто из молодых идет работать в психиатрические лечебницы, поэтому туда в основном берут иммигрантов. И вот один новенький марокканский парень зашел к Марте с подобранным невесть где котенком, и что-то, видимо, в ней шевельнулось. Она оживилась. Наверно, вспомнила детство, мальчиков-слуг и кошек.

— Она заговорила?

— Слов разобрать было нельзя. Она произносила что-то невнятное. За столько лет у нее, видно, атрофировались голосовые связки. Однако это было какое-то пробуждение. Правда, с тех пор дело почти не продвинулось. Она ничего не «говорит» мне, когда я приезжаю ее навестить. Может, я слишком остро напоминаю ей об изначальной травме.

— Врачам известно, что это была за травма?

— Они узнали три года назад, и то не всё.

— Три года назад?

— Когда я сумел хоть что-то из себя выдавить. Они спросили меня, кто такой Артуро. Видно, она это выговорила. А я отослал их к своему отцу, который заверил, что в семейном кругу не было никого с таким именем, то есть солгал. Отца моей матери звали Артуро. Я уже упомянул о их смерти?

— Нет.

— За год до рождения Артуро родители моей матери умерли один за другим с интервалом в три месяца. Она от рака, он от инфаркта. Я думаю, именно поэтому моя мать рискнула дать жизнь еще одному ребенку.

— Что же вы сообщили врачам, наблюдавшим Марту?

— Мой психоаналитик позднее все объяснил им в письме, но тогда я лишь сказал им, что это мой младший брат и что он умер.

— И он действительно умер, — вставил Фалькон, — не так ли?

— Полагаю, вам, при вашей работе, знакома природа чистого зла, — проговорил Хименес.

— Я имел дело с ненавистью и безумием, но не уверен, что когда-нибудь добирался до «природы чистого зла». Я расследовал только преступления, то есть то, что объяснимо. Раз вы заговорили о зле, значит, мы залезли в дебри метафизики.

— А духовное — не по части старшего инспектора отдела по расследованию убийств?

— Я не священник, — ответил Фалькон. — Если бы я им был, возможно, мне бы это сейчас очень помогло, потому что я впервые столкнулся с таким иезуитски жестоким убийством. Когда я увидел лицо вашего отца и понял, что с ним сотворили, я ощутил присутствие какой-то огромной неведомой силы. Обычно я абсолютно спокоен во время работы, но тут у меня затряслись поджилки. О таком не станешь докладывать начальству.

Хименес сидел, навалившись на один подлокотник и положив ногу на ногу. Он то сжимал, то разжимал кулак. Фалькону подумалось, что ему, наверно, интересно узнать, что же произошло с Раулем, но он не хочет спрашивать.

— Злой ум проникает в самые глубины человеческого существа, — заговорил Хименес после нескольких минут молчания. — Это ум, который с наслаждением взращивает месть и предательство, лелеет их. Он инстинктивно чувствует, куда и как нанести удар, чтобы попасть в самое… яблочко… Они не убили моего отца, что, вероятно, было бы справедливо. Они не изнасиловали и не убили ни мою мать, ни сестру, ни меня, что было бы и несправедливо, и жестоко. Они сделали то, что, как им было ясно, безусловно разрушит семью моего отца. Они увезли Артуро. Они просто увезли его в один прекрасный день, и больше мы никогда ни о нем, ни о них не слышали.

Хименес часто заморгал, потерявшись в необъятной пустыне недоумения.

— Вы хотите сказать, что его похитили?

— По дороге в свою школу Марта всегда провожала Артуро в его школу, а на обратном пути забирала. А однажды его там не оказалось, и дома его тоже не было. Мы обегали весь город, мать позвонила моему отцу на стройплощадку. Артуро было шесть лет. Совсем еще ребенок. А они украли его.

Хименес посмотрел на свои семейные фотографии с таким выражением, словно это жгучее воспоминание легло на них черным пятном. Нижняя губа у него дрожала, а кадык ходил вверх ходуном.

— И полиция не напала на след? — спросил Фалькон.

— Нет, — вырвалось у Хименеса, как последний вздох.

— Обычно когда пропадает ребенок…

— Полиция не напала на след, старший инспектор, по той простой причине, что ее плохо проинформировали.

— Не понимаю.

Хименес с такой силой навалился на стол, что тот заскрипел; его глаза вылезли из орбит.

— Отец сообщил о похищении, сказал, что это для него совершенная загадка, а через двадцать четыре часа мы покинули Альмерию, — произнес Хименес. — Не знаю, боялся ли он, что эти люди могут снова нанести удар, или хотел таким образом уйти от ненужных ему расспросов, или и то и другое вместе. Так или иначе, мы уехали из Альмерии. Две недели мы прожили в отеле в Малаге. Я был с Мартой, которая целиком ушла в себя и не произносила ни слова. Мать и отец находились в соседней комнате, и вопли… слезы… Боже мой, это было ужасно. А потом он перевез всех нас в Севилью. Мы сняли квартиру в Триане и в том же году снова переехали — на площадь Кубы. Отцу пришлось несколько раз съездить в Альмерию, чтобы завершить там все дела и показаться в полиции; и с Артуро было покончено.

— Но что же он сказал вам, семье? Как он объяснял происшедшее и свою странную реакцию?

• Предыдущая
• 26/119
• Следующая