Легенда о малом гарнизоне - Акимов Игорь Алексеевич - Страница 17

• Предыдущая
• 17/55
• Следующая

Это были минуты блаженства. Ушли. Ушли!.. Смерть осталась где-то там, позади, далеко позади и внизу, в стрекочущих кустах, в сердцах обескураженных немцев. Она еще бросила им вдогонку несколько свинцовых камушков, когда они взлетали на прокаленный солнцем бугор, но это уже было несерьезно, а потом стометровый шлейф пыли закрыл их, как дымовая завеса, и они испытали сладостное облегчение победы.

Разве теперь, после пережитого, они могли принимать всерьез каких-то мотоциклистов, по сути – равных противников? Впервые равных противников.

Смешно думать об этом; они проедут еще километр и отвяжутся, рассудил Страшных. И выжал из мотоцикла все, что умел, чтобы помочь немцам найти это очевидное решение.

Потом он подкрепил свои доводы неким изящным маневром, после которого выиграл еще сотни три метров.

Потом он вдруг понял, что его почти прижали к границе. Пересекать ее Ромка не собирался: если здесь он знал все, то за кордоном хозяевами положения сразу становились немцы. Ромка спохватился как раз вовремя, чтобы успеть вывернуться. «Эка настырные парни, – подумал он, – а ведь они знают свое дело!..»

Тут он впервые поставил себя на место противника и признал, что ничего сверхъестественного не происходит. Если немцы – профессионалы, уверенные в себе опытные вояки, то с чего вдруг они будут уступать втрое слабейшему противнику? «Ну конечно, ведь их втрое больше! – понял Ромка. – Я-то, дурень, не придал этому значения, а для них, может, это главный аргумент».

И ему представилось, что и немцы, может быть, вначале думали просто догнать его, а когда сообразили, что этот номер не пройдет, стали зажимать его в какой-то угол.

Ясное дело: их втрое больше, и они настолько уверены в успехе, что для них это не поединок, не бой – гон! Они гонят зайца, они просто охотятся – вот что они делают!..

За такую самоуверенность надо наказывать, решил Страшных, однако вовремя вспомнил, что он не один. Тимофей был плох, даже приглядываться не требовалось, чтобы понять, чего ему стоит борьба со слабостью; он сидел прямо, слишком прямо, слишком напряженно, как сидят только из последних сил. Его надо в лазарет сегодня, сейчас же. «Ваше счастье, гниды!» – пробормотал Ромка, и сложным зигзагом увернулся от немецкого трезубца, и запутал след, и совсем было решил, что перехитрил немцев и ушел, но тут за рощей появился, накатываясь, точно по адресу, коричневый шлейф, и с другой стороны – еще один, а вот и третий клубится, и на его острие – неясный мелькающий комок машины…

Такой же шлейф выдавал и пограничников. Пока катишь по тропкам через рощу или режешь напрямик через лужок – еще куда ни шло. Но любой проселок, даже стежка, если она была мало-мальски растоптана и высушена солнцем, буквально всплывали в воздух от малейшего прикосновения острозубых протекторов.

Страшных снова попытался оторваться, потом еще раз… Немцы висели прочно. Однако действовали несогласованно, и только поэтому пограничникам пока что удавалось ускользать от прямых ударов. Правда, у немцев было оправдание: гонка велась на предельных скоростях, немцы едва-едва успевали, у них просто не было минуты, чтобы принять единый план. Но время работало на них. Как только они заметят, что Страшных вовсе не свободен в выборе маршрута, а мечется в прямоугольнике два на пять километров, ему несдобровать. Зажмут, как поршнем придавят к ферме, или к запруженному войсками шоссе, или к тому же выгону. И все же Ромке на это было бы начхать; был бы он один – не задумываясь, продолжал бы эту карусель, крутил бы ее и крутил – до визга, до огня в подшипниках – это была его стихия! Его подстегивал азарт. В душе у него пело, поднималось как радость, он наслаждался этой игрой. Ах, был бы он один! – вот порезвился бы он! Такие бы устроил «кошки-мышки» – на час! а может и до вечера, если б не надоело. Он кружил бы до тех пор, пока не надоело, испытывал бы свое счастье, свой фарт, потому что в этом для него была вся жизнь, весь ее смысл. Он всегда так жил…

Но Тимофей, уж как он ни был плох, скоро сообразил, что происходит, и сказал таким тоном, что было ясно – это приказ:

– Кончать надо с ними, Страшных.

– Есть кончать!

Он и сам видел: погоня уже перешла в стадию, которая у шахматистов называется повторением ходов. Как только это заметят и немцы, они смогут предвидеть его действия, и тогда – привет бабушке! Вот и вся цена мечтам о карусели до вечера.

Впереди показался старый грейдер, узкий старый грейдер, обсаженный высокими дуплистыми тополями. Здесь если врага не убьешь сразу и он заляжет за такое дерево, его оттуда не выковыряешь. Для засады не годится.

Но если спуститься по тропинке к реке… если один заляжет здесь, в кювете, а самому развернуться в прибрежном кустарнике и там поджидать… и когда они начнут спускаться – встретить…

Страшных начал неприметно сбрасывать скорость, давая немцам приблизиться. Пусть войдут в визуальный контакт, пусть видят, что я делаю: пусть доверяют клиенту!

Вот уж и грейдер гудит под колесами, тополя слева и справа – совсем рядом. Да это ж совсем древняя дорога, двум машинам не разминуться, понял Страшных и почему-то обрадовался этой ненужной догадке. Потому-то по ней никто и не ездит, по этой дороге, ухмыльнулся он и сказал через плечо Залогину:

– Гляди, я сейчас поворачиваю, а ты с автоматом в кювет. Я их снизу встречу, и, если попытаются залечь, вжаришь им в зад.

– Ну уж нет! Пулемет – мой кусок хлеба. Так что бери свою машинку и сам вали в засаду.

– Да ты хоть на мотоцикле умеешь?

– Разберусь.

Так и вышло. Немцы едва перевалили кювет, как дали полный газ, причем одна машина неслась по тропинке, а другая прямо через лужок, по высокой траве, наперехват: немцы уже знали этот порядок ходов и хотели выгадать на нем темп. Третья машина отстала почти на километр, и, если бы здесь была другая география, если б лужок был хоть чем-то закрыт, возможно, и эта кинулась бы в бой, чтобы, на худой конец, попытаться выручить своих. Но, как назло, лужок с грейдера просматривался отлично, и немцы видели, что произошло с первыми двумя машинами. Не доезжая трехсот метров, мотоцикл резко затормозил, развернулся, а Ромка вслед ему даже пальнуть не смог, хотя бы просто так, вместо соли на хвост – патроны у него в магазине опять кончились, а запасных больше не было.

Один мотоцикл горел. По Ромкиной вине: он увидал, что из-под перевернувшейся машины выбирается пулеметчик, и ударил по нему, не целясь. Еще двое были убиты наповал, а одного насмерть придавило мотоциклом.

Страшных постоял, прислонясь плечом к рубчатой коре тополя. Тихо. Трава пахнет – одуреть можно. Жуки летают. Перепела переговариваются… Только где-то за холмами ворочается гром. Страшных прислушался. Так и есть – семидесятипятимиллиметровые. Густо бьют. Бой хорош, или просто снарядов – бери не хочу. Но далеко это, ох далеко!..

Мотоцикл горел с треском, пламя гудело, как в трубу. Пламени почти не было видно; оно угадывалось только на фоне дыма – густого, чадного от бензина и краски. Дым сперва нерешительно расползался во все стороны, но потом, словно щелочку нашел, как-то весь сразу потек вниз, в сырую ложбину, к речке.

– Тебя что – ранило? – крикнул Залогин, заметив наконец, что Страшных все не идет.

Он подъехал снизу на мотоцикле и даже успел перевернуть горящую машину, пытаясь погасить пламя, но тут же убедился, что это не просто, а возиться времени не было. Тимофей сидел в коляске как-то боком, почти лежал; издали не было видно, открыты его глаза или нет.

Страшных побрел через высокую траву, волоча автомат почти по земле. Остановился возле немца, которого минуту назад убил. Его обгоревший мундир был изорван пулями. И лицо хоть и немного обгорело, а уже не разберешь, сколько ему было годочков. «Моя работа, – подумал Страшных. – Я его убил. Минуту назад он был еще жив; совсем живой, он гнался за нами, уверенный, что перестреляет нас. А я его убил. Живого человека. Живого человека», – еще раз упрямо повторил Страшных, прислушиваясь, не дрогнет ли у него в груди хоть что-нибудь. Но ничего не дрогнуло. Пустые слова. Когда он смотрел на этого убитого им фашиста и произносил «живой человек» – это были пустые слова. Просто фашист – и эти слова не совмещались. А может, причиной всему была та груда полусгоревших товарищей в провале котельной или пристреленный в упор Эдька Постников, которого он узнал только по надписи на ремне.

• Предыдущая
• 17/55
• Следующая