Атака неудачника - Стерхов Андрей - Страница 41

Убедившись, что артефакт находится в прекрасном рабочем состоянии, я прислушался к самому себе: душит жаба или нет? Жаба душила. Отдавать одну из самых своих любимых игрушек не хотелось. Жуть как не хотелось. Значит, выбор удачен, решил я. Сунул книжку под мышку, подхватил коробку с «консервами» и двинул на выход.

На бульвар Гагарина, где живёт Альбина, решил выбраться через улицу Горького с выездом на улицу Ленина, далее — до памятника вождю и направо. Однако решение на поверку оказалось не совсем удачным. Проезжая мимо Художественного музея, угадил в глухую, растянувшуюся аж до областной филармонии, пробку. Но нет худа без добра. Пока тащился виноградной улиткой от одного перекрёстка до другого, сделал два важных звонка. Сначала неудачно — Белову, потом удачно — домой. Дома к трубке подошёл Ашгарр.

— Как у вас дела? — спросил я. — Не заметно ли у нашей подопечной признаков томления на предмет зыбкости собственного бытия? Не обеспокоилась ли ещё эфемерностью реальности?

— Да вроде пока нет, — доложил поэт.

— Как аппетит?

— Поела гречу с сосиской, чаю откушала с булочкой. Булочка была с изюмом. На обед я заказал в «Багире» большую пиццу.

— Пицца — это отлично, только когда доставят, позырь обязательно в глазок. Убедись, что не злодей. А если что, вали гада без раздумья.

— Это обязательно, — пообещал Ашгарр.

— Девчонку чем развлекаешь?

— Сама развлекается. После завтрака в Интернете ползала, всю плешь, кстати, проела за то, что «Эксплоером» пользуюсь, а не «Оперой».

— Дай угадаю: скачала и установила?

— А как же. Конечно. Потом долго возмущалась, что у меня блога в Живом Журнале нет.

— А зачем он тебе?

— Не знаю. Она говорит, что это обязательный элемент принадлежности к клану избранных. Говорит, у всех творческих людей обязательно есть свой блог.

— Если у всех, какая же это избранность?

— Никакая, — сказал Ашгарр. — Это, наверное, как с масонами. Общество тайное, но каждый второй про них знает.

— А каждый третий к ним принадлежит, — добавил я. И вернулся к главному: — А теперь что она делает?

— Да ничего не делает, уже больше часа роется в Том Чемодане.

— Это надолго, — невольно улыбнувшись, сказал я.

— Надолго, — согласился поэт.

«Тем Чемоданом» мы с ним называем небольшой фибровый чемоданчик без ручки, который остался нам в наследство от старых хозяев. При вскрытии обнаружилось, что он набит разными интересными вещицами. На мой взгляд, разумеется, интересными, на взгляд Ашгарра — как раз нет. Поэт сразу обозвал всё это сокровище трухлявым барахлом, и первое время порывался выбросить. Я, разумеется, покушения пресёк, а впоследствии использовал находку для тренировки зрительной памяти. Откину, бывало, крышку, обведу содержимое взглядом, закрою и составляю письменную опись. А потом проверяю себя. Через некоторое время, правда, стало неинтересно, поскольку выучил весь список наизусть. Мало того — запомнил на веки вечные. Разбуди посреди ночи, спроси, что там, в Том Чемодане, находится, и как от зубов отскочит. Вот и теперь, только о нём упомянули, невольно пустился в ревизию. И полетели перед мысленным взором: семь щербатых шариков из мутно-зелённого технического стекла и пять стальных подшипниковых, рота оловянных солдатиков, племя гуттаперчевых индейцев, шестнадцать единиц боевой игрушечной техники, модель синий «копейки» в масштабе один к сорока трём, коробочка из-под зубного порошка с горстью стекляшек от дешёвой броши, два рулона пистонов, пачка «переводок» с сексапильными гражданками ГДР, три затвердевших до каменного состояния кубика первой советской жвачки кондитерской фабрики «Калевала», бронзовая боевая медаль «За оборону Сталинграда» и алюминиевая памятная «Пуск Саяно-Шушенской ГЭС», небольшой кляссер с марками на темы «Флора», «Фауна» и «Космос», пионерский значок с кудрявым мальчиком, театральный номерок с гравировкой «ТЮЗ — г. Челябинск — 254», засушенный майский жук в пожелтевшей спичечной коробке производственного объединения «Гомельдрев», магнитофонной пассик, крылатый офицерский знак «Специалист 1 класса», открытка с Гойко Митичем в роли Большого Змея, почётная грамота победителю второго этапа Всесоюзного пионерского марша «Мой труд вливается в труд моей республики», поломанная в двух местах магнитофонная бобина, девятнадцать пулек для «мелкашки» в распечатанной коробке, лента от бескозырки с надписью «Отважный», зелёная кокарда для полевой фуражки, офицерский парадный ремень с пряжкой из жёлтого металла, пуговица от фирменных штанов «Вранглер», две монетки номиналом в пять злотых, испещрённый рунами «чижик», ракетка для пинг-понга с выщипанными по незамысловатому узору шипами…

Не дал мне Ашгарр воспроизвести в памяти весь список, забеспокоился:

— Эй, на барже, чего молчим?

— Вспоминал, что в чемодане лежит, — сознался я.

— Знаешь ты кто? Ты Скупой Рыцарь, — в шутку упрекнул поэт и стал глумиться: — Не бойся, ничего не стырит. Я прослежу. А когда приедешь, проверишь.

— Тьфу на тебя.

— Ладно, Хонгль, не психуй. Скажи лучше, как у самого дела.

— Перехожу к активной фазе поисков злодея, — бодро доложил я и, не удержавшись, посетовал: — Знать бы ещё точно, где его искать.

На что Ашгарр заметил:

— Как утверждал персидский мистик Фаридадин Абу Талиб Муххамад бен Ибрагим Аттар, всё есть повсюду. Там что…

— Подожди, — перебил я поэта, — не расслышал. Что, говоришь, утверждал персидский мистик Фаридадин Абу Талиб Муххамад бен Ибрагим Аттар?

— Для тех, кто в танке, повторяю: всё есть повсюду.

— Значит, зона поиска безгранична?

— Это с одной стороны, а с другой: злодея можно отыскать, не сходя с места. Понимаешь, куда клоню?

К большому сожалению, дальше поддерживать нашу учённую беседу я не смог. Не потому что мне нечего было сказать, вовсе нет. Напротив, у меня было что сказать на эту тему, но слева по борту пристроилась и поползла параллельном курсом синяя «тойота», дооборудованная аудиосистемой с такими мощными басами, что стёкла в моей машине стали дребезжать, а я перестал слышать самого себя.

— Позже позвоню, — крикнул я Ашгарру.

Спрятал телефон и установился немигающим взглядом на водителя шумного драндулета. Пяти секунд не прошло, как я добился своего. Сытый хряк в шмотках папуасских раскрасок поёжился, словно холодным ветром на него подуло, и посмотрел в мою сторону. «Чего, козёл, вылупился?» — прочитал я по его губам. Я постучал пальцем по уху, показывая, что ещё немного, ещё чуть-чуть, и окончательно оглохну. В ответ он презрительно сморщился и выкинул грубый палец. Тогда я вытащил и показал ему свой шикарный пистолет. Он тоже вытащил и показал пистолет, и тоже ни фига не газовый. Осталось только помериться болтами, подумал я, взял себя в руки и демонстративно отвернулся.

А что ещё было делать? Превращать оболтуса в червяка? Не было у меня такой Силы, чтоб превращать его в червяка. Да если бы даже и была, не стал бы. Не зверь. К тому же тридцать третье правило драконов гласит: «Человек не виноват, что он родился человеком, будь к нему снисходительным». Я наши правила чту. Во всяком случае, стараюсь.

В общем, ничего другого не оставалось, как только возмущаться по-стариковски и мысленно сетовать на то, что слишком много развелось в последнее время человечков, у которых на месте души пустая бочка.

С этой бочкотарой, вообще, как-то странно дело обстоит. Казалось бы, бочка и бочка. Ну и ладно, и пожалуйста, и как хотите. Дело личное. Да только вот не совсем-то, получается, и личное. Ведь эту бочку нужно чем-то наполнять, поскольку гудит бочка, жрать всё время просит. Ничего лучшего пока не придумали, как кормить её звуковой стекловатой. Дёшево и сердито. А главное доступно. Вот и несётся теперь отовсюду эти умопомрачительные муси-пуси и дыц-дыц-дыц. Что на это скажешь? А то и скажешь, что заглушают высокими децибелами идиоты страх перед необходимостью разгадывать загадку своего человеческого бытия. Идиоты заглушают, а вменяемые страдают. И от чужого хамства страдают, и от того страдают, что оглушённые диким рёвом, не могут продудеть свою собственную песенку. Правильную такую песенку о чём-нибудь нежном. И очень важном ещё. О том, к примеру, как широко поле русское и как оно не пахано, как висят над голодными нивами облака неподвижные, и как догорает невыразимо грустный закат, какие случаются только у нас на Руси и только по осени.