Мир тропы. Очерки русской этнопсихологии - Андреев А. - Страница 46

[48].

Зоренька вечерняя, отметьте! Песня тоже начинается на западе. И куда она рвется оттуда? Поиграть. В страну детства. Но с Запада можно бежать только на Восток. Если вдуматься, то для Запада не существуют даже Юг и Север. Они существуют для того, кто знает о Западе, но только потому, что сам он находится в Середке, в Центре мира, для которого и существуют стороны Света. Когда нет Середки, а рассматриваются лишь Восток и Запад, они перестают быть географическими понятиями и превращаются в полюса, между которыми свершается человеческая жизнь, как начало и конец дня, начало и завершение века. Значит, на восход – это и в страну детства. И она бежит от свекра в иной мир, в иную жизнь. Просто в жизнь, и тогда Свекр (или свекровь?) становится символом Смерти. Все символично в народной культуре. Все проникает одно в другое, если ты хочешь всмотреться.

Есть игра веселая, есть страна восходная. Игра тоже символ из повести о Путешествии Души. Она-то и есть Страна Востока. Почувствуйте: она не играет, она туда путешествует, в игру веселую, в то состояние изначального блаженства, которое называется золотым веком или Раем – Выреем, Иреем по-русски. Как все дороги человеческие ведут в Киев, так все дороги Души – в Вырей. Только вот:

[49]

Такие привычные каждому русскому строки. Из-за этой привычности мы в них и не вглядываемся. А ведь это мистическая география Руси. Дядька и мой дед считали это описанием пути на Небесную Русь, очевидно, существующего еще с изначальных времен, когда "небо и земля были близко". Мы можем посчитать его и описанием пути к истокам русского национального мышления. Все мои старики в голос твердили мне, что есть прямой путь к себе, но за тридцать-сорок лет жизни ты слишком "заколодел", чтобы решиться на него. Сознание стало мутным и негибким, а мышление чрезмерно перегруженным и тяжелым. На окольные же пути человеческой жизни не хватает… Забывались от века к веку пути и тропы, стиралось из памяти как идти, где поворачивать, стирались и стесывались зарубки и метки… И, словно чувствуя эту утерю, народ превращал древнее знание о Пути в изустное предание, в повести, песни и прибаутки и раздавал, раздавал на хранение всем, чья душа отзывается на это воспоминание, чтобы дошло, не утерялось хоть что-то, хоть намек… И заметьте, нравятся эти песни именно тем, чья душа на них отзывается. Мы ведь никогда не задумываемся над тем, что значит, "нравится". Это же одна из очевидностей нашего мира, это все знают: нравится и нравится! Просто нравится! Но если вы заглянете в свою душу, то почувствуете – это не просто, это как раз сложно. Это слишком сложно, чтобы вспомнить или объяснить. Но слишком больно, чтобы забыть!

Мистическая география Руси не исчерпывается этим коротким куском старины из собрания Гильфердинга. Сюда же относится и все связанное с так называемой Дунайской прародиной.

1 Эту песню принес на Тропу Новокузнецкий фольклорный ансамбль "Русская сказка", руководитель Староверова Т. Л.

Опять пошли, опять в путь, и опять через лес. Даже если подойти к этому примитивно-исторически, то с Дунайской прародины наш путь лежал на Восток через леса. Но это работает только в том случае, если мы посчитаем, что у Руси было некое мистическое влечение на Восток. Впрочем, влечение, безусловно, было, это подтверждают и Мангазея, и Беловодье, и вся Сибирь, где русский крестьянин все хотел найти страну справедливости, рай на земле. Но вот само действительное движение народа на восток на протяжении тысячелетий, очевидно, объясняется все-таки меньшей плотностью населения этих мест, по сравнению с опасным и кровожадным западом. С другой стороны, некая мистическая идея привела германцев с востока на запад, и никакая плотность автохтонного населения, никакое сопротивление им не помешали его занять. Как, впрочем, и татарам, и туркам, и арабам, которые предпочитали завоевывать плотно заселенную и воинственную Европу, а не свободные пространства Востока. Идея, мистическое влечение, мечта может все-таки быть сильней объективно-исторических условий.

Итак, дорога в Страну Востока лежит через леса? Тогда символ леса не случаен. Он явно связан с силами, и силами темными, встающими помехой, потому что лес – это символ иного мира. Не случайно инициации, посвящения молодежи во взрослых во всех традиционных обществах проводились в лесу. Инициация же всегда есть условная смерть и воскрешение в другом качестве, как и свадьба. Но в таком случае лес – символ мира смерти. Зачем же туда лезть? Почему мы как бабочки, мчащиеся в огонь? Может быть потому, что это желанная смерть? То есть любовь, каким-то образом, и есть смерть? Смерть чего-то, по крайней мере, чего-то, что убивает душу, держит ее в неволе, скажем, личности, общественного существа? И в этом смысле лес есть иной символ для обозначения того же Буяна, то есть ворот в тот мир?

[45, с.193].