Смерть знает, где тебя искать - Воронин Андрей Николаевич - Страница 60

• Предыдущая
• 60/73
• Следующая

– Заделались бы, – соглашался Абеба. Василий тут же сделал собственный вывод:

– Вот почему вы, негры, так плохо живете: все у вас бомжи, никто работать не хочет. Я вот, сколько живу, ни разу не видел, чтобы негр на заводе работал.

Аргумент был убийственный, и Абеба понял, если он еще с часок поговорит с Васей, то ссоры опять не миновать. Не станешь же сдерживать себя каждую секунду!

– Пойду я, – сказал эфиоп.

– К вечеру тебя ждать? – с надеждой в голосе поинтересовался Василий.

– Думаю, что к ночи приду. Мне еще один приятель, инвалид, деньжат подкинет, погудим, – и тут же Абеба не удержался, чтобы не подколоть Василия:

– Девочку тебе привести?

– Лучше бутылку. А еще лучше – бутылку и девочку.

Абеба отошел совсем недалеко, лишь только бы потерять из виду Василия. А затем залез в кусты, где, как знал, стоит парковая лавка. Днем она всегда была свободна, а по вечерам на ней сидели компании подростков. Вся земля вокруг лавки была усыпана пивными пробками и короткими, даже не сделаешь затяжки, окурками. Отсюда, с лавки, виднелось электронное табло часов, укрепленных на торце заводского корпуса.

Абеба смахнул с лавки грязь и песок, принесенные рэперскими подошвами, улегся на скамейку, прикрыл глаза и стал вспоминать родину, казавшуюся нереально далекой как в пространстве, так и во времени. Иногда он уже начинал забывать, как что выглядело. Хуже всего вспоминались эфиопские женщины, вместо них почему-то всплывали странные образы, навеянные фантазией Василия: негритянки в набедренных повязках с голыми сиськами.

"Надо будет найти себе женщину”, – с тоской подумал Абеба.

И понял, что сейчас ему уже все равно, какого цвета будет женская кожа. Для него нет разницы: эфиопка, негритянка, белая. Сам он перестал быть прежним Абебой, он уже не африканец и не русский – получилась странная смесь.

"Дорогин объявился, – Абебе не давала покоя предстоящая встреча. – Интересный мужик. Всего пару слов сказал мне насчет Пушкина, а эти слова так круто мою жизнь повернули. Это благодаря ему я стал не только бомжом, а еще одним памятником поэту в Москве – живым, ходячим памятником”, – Абеба обрадовался, что нашел для себя определение.

Он лежал с закрытыми глазами, вслушивался в шелест листвы кустов, грелся на солнце и пытался обмануть себя, пытался вообразить, что стоит открыть глаза, как увидишь над собой пальмы, платаны, магнолии. Увидишь не синеватое русское небо, а чуть голубое, словно выгоревшее на жарком солнце, небо родины.

«Никогда я уже не вернусь домой, – подумал Абеба. – Там я никто, один из многих, а здесь я большой человек, я – Александр Сергеевич Пушкин!»

Люди, отвыкшие от телевизоров, умеют занять свой ум. Они ведут неторопливый разговор сами с собой.

Абеба поднялся со скамейки в половине третьего. У него в кармане штанов имелся неприкосновенный запас, неприкосновенный в том смысле, что никогда не использовался для пропоя: четыре жетона на метро. Абеба опасался открыто ходить по городу, рабы галичан стояли во многих людных местах.

Лучшим способом бегства было метро, это Абеба уже не раз испытал. Народу много, переходы, станции, эскалаторы… Однажды братья его чуть не поймали, но спас заветный жетон, которого у галичан, разъезжавших на машине, в кармане не оказалось. Юркнул эфиоп сквозь турникет и затерялся в толпе.

На встречу с Дорогиным Абеба отправился на электричке подземки. Он ехал в странном одеянии, нечто вроде плаща без рукавов. Отыскал его Абеба полгода тому назад возле мусорного контейнера – кто-то из сердобольных жильцов выставил ненужные шмотки в черном полиэтиленовом мешке. Надевал Абеба плащ лишь по торжественным случаям, когда появлялся в пушкинских местах просить милостыню. Тогда его наряд дополняли черный высокий цилиндр, который он собственноручно склеил из картона и глянцевой бумаги, и пара белых дамских перчаток. Белизну постоянно приходилось подновлять, вытирая побелку со стен подъездов. Цилиндр, тулья которого складывалась благодаря пружине из вязальной проволоки, Абеба держал в руке под плащом. Перчатки решил сегодня не надевать, хотя ему и хотелось предстать перед Дорогиным во всем своем великолепии.

На станции “Киевская” он покинул вагон, распрямил плечи и посмотрелся в большое зеркало, укрепленное перед въездом в тоннель.

– Ай да Пушкин, ай да сукин сын! – проговорил эфиоп и распушил кончиками пальцев бакенбарды. Публика косилась на него, слышался шепот:

– Пушкин!

– Сумасшедший…

– Конечно, тут свихнешься, столько раз за день по телевизору долдонить, что да юбилея осталось…

– Интересно, он морду ваксой намазал или в самом деле черный?

К таким разговорам Абеба привык, и они его не смущали.

Он дождался, когда эскалатор заберет толпу, приехавшую на поезде, и в гордом одиночестве вознесся к выходу из метро. Абеба встал возле стеклянной двери и принялся жестами привлекать внимание “афганца”. Тот заметил эфиопа не сразу: охмурял очередную жертву. Абеба рискнул высунуть голову наружу, на всякий случай в кулаке сжимал жетон для турникета.

– Абеба! – радостно воскликнул “афганец”, хватаясь за ободья колес.

– Тут тихо, спокойно? – Абеба испуганно оглядывался. Дорогина он пока не видел.

– Я тебе деньжат припас, – “афганец” полез за сигаретной пачкой.

Наконец Абеба убедился, что ему пока ничего не угрожает. Омоновцы маячили в другом конце перехода, хорошо различимые благодаря униформе. Из нововведений в переходе имелась лишь занавеска с надписью “Строительные работы”.

Оператор припал к окуляру. Белкина придерживала край занавески, чтобы тот не закрывал обзор. Сама она наблюдала за встречей “афганца” и эфиопа сквозь щель.

– Николай, если ты мне испортишь эти кадры, то я тебя убью! Снимай, снимай, нам нельзя пропустить момент, когда появится Муму.

– Какой еще Муму? – переспросил оператор, не отрываясь от окуляра.

– Мужик, с которым они встретиться должны.., кличка у него такая. Бородач.

– Ни фига себе, зверинец ты тут развела! Эфиоп под Пушкина косит, инвалид провинциалок охмуряет, а тут еще тургеневский Муму появится, хотя, по-моему, его звали Герасимом.

– Твое дело снимать, за все остальное я отвечаю. Дорогин возник неожиданно, даже Белкина не успела заметить, откуда он пришел. Сперва увидела Тамару, та стояла к ней спиной, закрывая оператору сектор обзора, и потом уж Сергея. Николай не растерялся, выпрямился, поставил камеру на плечо и продолжал съемки.

– Муму – который с бородой? – коротко спрашивал Николай.

– Он самый. Ты его и эфиопа снимай.

Абеба, уже получивший от Морозова деньги, сделался сентиментальным. Он бросился навстречу Дорогину и принялся трясти руку, не рискуя обнять. Абеба никогда не забывал, что он бомж, а значит, его объятия приятны далеко не каждому.

Абеба выхватил из-под плаща цилиндр, расправил и стал в картинную позу. Любопытного народу прибывало. Тут, у входа в метро, достаточно было остановиться десятку человек, чтобы перекрыть движение.

Инвалид Морозов мгновенно из главного действующего персонажа превратился во второстепенного.

– Кто хочет сфотографироваться на память с Александром Сергеевичем? – басил “афганец”, подкатывая к Абебе. – Мужик, у тебя фотоаппарат, сними нас!

Вспыхнул блиц.

– Фотку не забудь принести, – крикнул “афганец”, – в двух экземплярах.

Омоновцы, заметив, что возле входа происходит странное движение, направились туда.

– Гляди-ка, эфиоп появился, – удивился омоновец.

– И не боится же, сука! – сказал второй милиционер. – Сейчас его повяжу и галичанам сдам.

– Не суйся, – предупредил напарник, – народу сейчас много, толпу он завел, симпатии не на нашей стороне.

– Хрен с ним! Но галичанам сообщить надо, это их проблемы, пусть и расхлебывают, – омоновец направился к телефонному аппарату.

– Абеба, тобой телевидение интересуется, хотят в передаче снять, – говорил Дорогин.

– Кто? – насторожился эфиоп.

• Предыдущая
• 60/73
• Следующая