Смерть знает, где тебя искать - Воронин Андрей Николаевич - Страница 38

• Предыдущая
• 38/73
• Следующая

А кто ее любит?

Но водитель как в воду глядел, его слова сбылись скоро. Милицейский “уазик” несся по шоссе. Сержант, сидевший за рулем, не обращал внимание на знаки. Его не интересовала та скорость, которая тут была разрешена, он ездил лишь по собственному разумению. “Уазик” на полной скорости вылетел на бугор, и сержант с удивлением обнаружил метрах в трехстах впереди полуголую девушку, которая, пошатываясь, шла по осевой.

– Ни хрена себе, дожили! – сказал сержант напарнику, дремавшему рядом с ним, и толкнул товарища локтем в бок. – Посмотри, баба голая ходит. Небось пьяная. Во дает! – и он тут же нажал на сигнал.

Рита словно не слышала сигналящей машины, словно не видела мчащийся прямо на нее “уазик”. Она все так же сосредоточенно ставила ступни на белую полосу.

Сержант нажал на тормоза и остановился метрах в десяти от Риты Кижеватовой. Та лишь обернулась, подняла голову, мило улыбнулась сержантам и как призрак прошла мимо автомобиля. От удивления сержант даже забыл, что умеет разговаривать.

– Разворачивайся, догоним, – “уазик” резко развернулся.

А девушка озорно оглянулась и, махнув рукой, побежала по дороге, словно приглашала играть в догонялки.

– Пьяная или дурная, я не понял.

Сержант уже гнал не так быстро, боясь сбить девушку. И не зря, потому что Кижеватова была непредсказуема. Когда машина почти настигла ее, она побежала быстрее, на ходу сбрасывая рубашку. Сержант еще раз посигналил.

Его товарищ уже окончательно проснулся и шептал:

– Ну и дает, баба!

И тут Рита внезапно развернулась и побежала прямо на машину. Сержант оторопел и лишь в последний момент успел нажать на тормоза, вывернул баранку вправо. Послышался глухой удар, “уазик” зацепил Кижеватову бампером. Девушка упала.

Сержант сидел за рулем, руки его тряслись. Он не видел со своего места, чем кончилось столкновение, успел он наехать на сумасшедшую или нет. То, что она сумасшедшая, сержант уже не сомневался.

– Выйди посмотри, – дрожащим голосом говорил он, обращаясь к напарнику.

Тому тоже не хотелось выбираться, но что поделаешь. Он открыл дверцу, ступил на асфальт и присел перед “уазиком”. Жива девушка или нет, понять было трудно. Рита неподвижно лежала под самым колесом. Из носа текла кровь, руки и ноги тоже были в крови, но там кровь уже успела запечься. Возле раны чернели синяки.

– Ни хрена себе! – пробормотал сержант, прикасаясь к шее девушки. Сонная артерия слабо пульсировала. – Жива! – крикнул он, но не очень уверенно. – Выбирайся, Ваня!

Весть о том, что девушка жива, немного приободрила сержанта. Он мигом выскочил на шоссе и склонился над лежащей.

– В больницу ее надо, хрен знает что такое! Раны вроде старые… По всему получается, что мы ее сбили. Попробуй объясни потом, что она сама под колеса бросилась! – сержант быстро ощупал девушку. – Переломов вроде нет, считай, ей повезло, если, конечно, дотянет до больницы.

Вдвоем милиционеры загрузили девушку на заднее сиденье “уазика” и уже с включенной мигалкой помчались в сторону Клина. По дороге сержант по рации передал на пост, чтобы позвонили в больницу, чтобы там готовились принять тяжелую в реанимацию.

Милицейский “уазик” разминулся на подъезде к Клину с микроавтобусом, в кабине которого сидели братья Вырезубовы.

– Вишь, менты с мигалкой понеслись. Небось за водкой едут, – зло сказал Илья.

– Конечно за водкой, они теперь каждый день приближающийся юбилей Пушкина празднуют, – отозвался Григорий, – на происшествие они так не спешили бы.

И тут же братья вновь принялись обсуждать достоинства и недостатки нового предприятия – поимки негра.

Тамара Солодкина и Сергей Дорогин уже выходили из кабинета, когда медсестра подбежала к ассистентке хирурга.

– Тома, надо остаться.

– В чем дело?

Солодкина подумала, что, наверное, зря вернулась в больницу. Первые дни работы, а вот уже начинаются сюрпризы.

– Операционную готовят.

– Извини, Сергей.

Дорогин больно сжал Тамаре локоть, но все-таки промолчал, хотя взгляд сделался жестким, словно говорил: я же предупреждал, Тома, недоступное всегда кажется привлекательным, а достигнешь его – и тут же понимаешь, что каждая радость таит в себе неприятность.

– Извини”.

– Тебя подождать?

– Я не знаю, сколько продлится операция.

– Мне все равно, без тебя не уеду.

Солодкина заспешила по коридору, а Дорогин остался один.

Вскоре во дворе послышалось завывание сирены. С больничного пандуса скатывали каталку. Пара милиционеров выносили из машины окровавленную девушку. Один из них торопливо прикрыл обнаженную грудь изорванной рубашкой.

"Наверное, авария”, – подумал Дорогин. Он сразу же почувствовал себя неловко, чисто подсознательно задержав взгляд на белой незагорелой груди.

Загудел старенький грузовой лифт, и вознес до сих пор не пришедшую в сознание Риту Кижеватову на высокий третий этаж, где располагалась реанимация.

Медсестра расспрашивала милиционеров, что и как произошло.

– По-моему, она ненормальная, – говорил сержант, – бросилась прямо на машину, я еле затормозить успел.

– По-моему, не очень успели, – надменно отозвалась медсестра.

– Она норовила попасть под колеса.

– Хорошо. Вы подождете?

– Я оставлю сведения внизу, в приемном покое, потом вместе с коллегами мы подъедем. Нужно будет составить протокол.

Тамара была взволнована. Она давно уже не ассистировала при операциях и опасалась сделать ошибку. Но стоило ей увидеть кровь и окинуть взглядом тело пациентки, как почувствовала: сможет помочь, рука ее не дрогнет. Слышались короткие команды хирурга, такие же короткие ответы. И Солодкина уже перестала видеть перед собой девушку, способную чувствовать. Как профессионал, она знала: наркоз сделал свое дело. Мозг отключен от чувств, от ощущений, и теперь все зависит от профессионализма врачей, от того, как быстро они поймут, что именно надо делать.

Искать при Кижеватовой документы никто не стал, сразу было видно, их нет.

– Придет в себя, расспросим, – пообещала медсестра, дежурившая в приемном покое.

Милиция уехала. Дорогин в наброшенном на плечи белом халате стоял в конце коридора, у окна, ожидал, пока освободится Тамара. Над стеклянной дверью горела лаконичная табличка: “Идет операция”.

«Как в киностудии, – усмехнулся Дорогин, – „Микрофон включен. Съемка“. Есть что-то общее в работе кинематографиста и хирурга.»

В дверях операционной появилась усталая медсестра. Руки ее были свободны от резиновых перчаток, и Дорогин, не один день проведший в больнице, знал, что операция близится к концу, раз отпустили человека. Перчатки выброшены, медсестра возвращаться туда не собирается.

– Ну как? – спросил он.

Обычно с таким вопросом обращаются родственники, но Сергей Дорогин был единственным, кто ожидал в коридоре.

– Травма не очень серьезная. Крови много потеряла. Но то, что будет жить, – это точно.

– Что с ней? – Сергей интересовался просто так, лишь бы скоротать время. Он и медсестра словно исполняли ритуал, заведенный в больнице: кто-то же должен интересоваться состоянием пациентки?

– Странно как-то, – покачала головой медсестра, – девушку, наверное, до этого держали связанной. Но я впервые видела, чтобы веревки так глубоко впивались в тело, практически до самой кости.

Дорогин вопросительно смотрел на медсестру.

– Нет, ее не изнасиловали, – поняв вопрос во взгляде, ответила девушка.

– Может, ее похитили, требовали выкуп, а она сбежала?

– Вряд ли. У нее дешевые серьги, дешевый перстенек. Я и не припомню, чтобы в Клину случалось подобное.

Дорогин подумал: “Наверняка кто-то сейчас ищет, куда подевалась девушка, беспокоится, обзванивает милицию, морги. Хотя… – задумался он, – почему я так считаю? Никто же не искал меня, когда я валялся в реанимации в этой самой больнице. Кому до меня было дело? Может, она так же одинока, как я? Хотя… Брось думать об этом, – сказал себе Сергей. – Я становлюсь сентиментальным, а это плохо. Сентиментальный человек всегда слаб, силен тот, у кого нет никого близкого. Скоро Тома освободится, и мы поедем домой”.

• Предыдущая
• 38/73
• Следующая