Смерть знает, где тебя искать - Воронин Андрей Николаевич - Страница 33

• Предыдущая
• 33/73
• Следующая

Делали это братья Вырезубовы не по-мужски, а по-женски обстоятельно. Надели тонкие резиновые перчатки, повязали фартуки. Собрали битое стекло, выбросили за забор. Огурцы складывали в небольшое пластиковое ведерко, туда же побросали укроп и вишневые листья. Все это Илья занес в дальний угол участка – туда, где была компостная яма. В хозяйстве ничего не пропадало зря.

Григорий тем временем помыл пол с хлоркой, четырежды сменив воду. Затем уже вместе братья вытерли насухо пол огромной тряпкой, которой можно было накрыть машину, прополоскали ее и повесили сушиться на алюминиевую проволоку, натянутую за оранжереей, у душевой кабины.

Небо уже светлело, но до восхода еще оставалось время. Илья похлопал себя по животу растопыренной пятерней.

– Жрать захотелось.

– Тес! – Григорий приложил палец к губам. – Кушать, а не жрать! Забыл? Мама тебя всю жизнь правильно и культурно говорить учила! Пойдем.

Братья направились в кухню. Уже остывшая кастрюля с рагу из человеческого мяса стояла на газовой плите. Братья Вырезубовы крупно порезали хлеб, взяли ложки и, став рядом с плитой, дружно принялись жрать, черпая съестное прямо из кастрюли. Они насыщались до тех пор, пока ложки не заскребли об эмалированное дно. Хлебом вымакали остатки, кастрюлю поставили в умывальник, залили водой. Затем, довольные жизнью и собой, сели на табуретки.

– От пуза нажрались.

– Наелись, – уточнил Григорий, ковыряясь остро отточенной спичкой между частыми зубами. – Вот мерзость! – проговорил он, вытаскивая изо рта черный волос. – Это не мой, не твой и не мамин, видишь, какой кучерявый? – Григорий демонстрировал короткий волос брату.

Тот, сытый, смотрел на волос абсолютно равнодушно и время от времени срыгивал, не забывая при этом прикрывать рот ладонью, как учила мама.

– Маме не говори, что волос в рагу нашел, а то расстроится.

– Да, она у нас чистюля. Как он сюда попал, не понимаю? Наверное, в воздухе носился…

– Ага, точно, в воздухе, сквозняком принесло. Полуобнявшись, братья пьяновато щурились, смотрели друг на друга.

– Спать пора. Ну, сучка, задала нам работу. Как подумаешь, что у нее СПИД может оказаться, так и аппетит пропадает.

– Я думаю.

Уже давно проснулись птицы. Солнце поднялось почти в самый зенит, свежий ветер раскачивал ветки, шевелил траву, начавшую наливаться рожь. Только свет, но не ветер могли проникнуть в оранжерею-розарий, где навстречу солнцу раскрывались все новые и новые бутоны роз. Лепестки были такими мясистыми и плотными, что, казалось, они не выросли на земле, а созданы умелой рукой из тонких ломтиков свежего, кровоточащего мяса.

Люк, ведущий в подвал, был прикрыт деревянным ящиком с компостом, поверх которого лежал аккуратно свернутый кольцом толстый резиновый шланг. Шланг – вещь в хозяйстве нужная, если он длинный и целый. Рядом на деревянной скамеечке лежали два странных изделия: короткие обрезки резинового шланга, надетые на куски водопроводной трубы. Ни один звук, ни один вздох, ни даже крик смертельно перепуганной жертвы не мог проникнуть сквозь толстый люк из подземелья в розарий. Тут, наверху, всегда царило спокойствие, воздух, казалось, был наполнен умиротворением, конечно в те дни, когда сюда не приходили братья Вырезубовы, таща за собой очередную жертву.

Рита сидела в кромешной тьме, глаза ее оставались широко открытыми. Она абсолютно не обращала внимания на то, что сидит на голом холодном бетоне, на то, что руки связаны за спиной и прикручены к ржавой трубе. Она, наверное, даже не понимала, что еще жива. Темнота ее не пугала, да и что могло испугать после виденного в холодильнике? Даже привыкшая к стрессам и жестокости психика девушки, получившей детдомовское воспитание, не выдержала. Сработала защитная реакция организма – все забыть, не думать ни о чем, только о том, как выжить.

Рита не обращала внимания и на крыс, которые бегали по бетонному подземелью. Грызуны сперва прятались по углам, но когда поняли, что девушка одна и никто не может прийти ей на помощь, обнаглели. Выбрались из закоулков, из нор. Сытые и любопытные, усаживались на бетоне рядом и прислушивались, принюхивались. Голодные же и злые испытывали ее на твердость. Но каждый раз, когда какая-нибудь крыса пыталась цапнуть Риту за ногу, девушка вскрикивала тонко и протяжно. Этот пронзительный крик пугал грызунов, но ненадолго, и каждый раз их отступление было более кратковременным.

Рита уже переставала реагировать на прикосновения, на наглые укусы крыс. Она не знала, как ее зовут, не помнила того, что с ней произошло. Странные вещи творились сейчас у нее в голове. Ей казалось, будто она всю жизнь провела в сыром подземелье. Не было ни света, ни ветра, ни бега дороги навстречу машине.., словно с самого рождения ее окружала влажная темнота, а крысы были единственными живыми существами, с кем ей доводилось встречаться.

Это мироощущение девушки странным образом передалось крысам. Они понемногу затихали, одна из них даже устроилась на коленях у Кижеватовой. Так занимает место домашняя кошка, не спит, а лишь дремлет, наслаждаясь теплом человека. Нереальная идиллия воцарилась в бывшем бункере.

Рита не испытывала ни голода, ни жажды. Наверное, если бы ее не трогали, она просидела бы так с неделю, пока жизнь незаметно не покинула бы бренную оболочку.

Но вот заскрипел, заскрежетал на петлях тяжелый люк, и косой, белый, словно выпиленный из мрамора, сноп света упал на бетонный пол. Рита даже не повернула голову, она лишь чисто инстинктивно зажмурила глаза. Кижеватова не помнила, что такое свет, но смутное, неосознанное удивление возникло в мозгу. Оказывается, кроме запахов и звуков, существовали еще и цвета, формы. Крысы, зная нравы хозяев дома и подземелья, тут же попрятались по углам.

А затем в столбе пыльного света появилась тень. Илья сунул голову в люк.

– Сидит, сучка, ты смотри, даже не пошевелилась!

– Быть того не может, – отозвался Григорий, и братья загрохотали грубыми подошвами ботинок по железной лестнице.

Рита так и не повернула голову, ее глаза оставались стеклянными, лишь изменчивые отражения, которые появились в них благодаря свету, сделали их немного осмысленными. Братья стояли, глядя на пленницу.

– Проститутка все-таки, – сказал Григорий, – из-за нее нам пришлось полночи работать. Но мама будет довольна, все убрали.

– То, что она проститутка, мне не нравится.

Вырезубовы вздохнули, вспомнив, как они развлекались предыдущей жертвой.

Они уже вошли во вкус и с удовольствием занялись бы тем же самым и с этой девушкой, к тому же она походила фигурой на предыдущую, а лица жертв братьев почти не интересовали.

– Заразная, может статься, – с брезгливостью произнес Григорий.

– Почти наверняка. Справку-то у нее не попросишь на предмет СПИДа или сифилиса.

СПИДа и сифилис в семействе Вырезубовых боялись панически, как и любой другой заразы. Все программы по телевидению, связанные с наркоманией, СПИДом, венерическими заболеваниями, семейка Вырезубовых смотрела в полном составе. И если бы кто-то из братьев вздумал разговаривать во время передачи, то мать врезала бы сыну ладонью по затылку.

– Смотрите и слушайте, – говорила она, – и, не дай бог, кто-нибудь из вас притащит домой эту заразу! Я сама голову отрежу, ни в больницу, никуда не поведу, отрежу – и все.

О том, что будет дальше с телом, никто из братьев, естественно, не спрашивал. Но то, что мамаша есть не станет, подразумевалось. И не из-за того, что нельзя есть родственников, а нельзя есть больных родственников. Расчленит и закопает в розарии, чтобы цветочки росли красивые.

На измельченных человеческих останках розы вырастали фантастически красивые, с мясистыми, огромными лепестками. Да и стояли они очень долго. Сохранность роз, которые могли стоять в вазе по две недели, была коммерческой тайной семьи. Эту тайну пытались разгадать конкуренты, другие цветоводы, но что они ни пробовали применить, ничего не помогало. Розы Вырезубовых всегда выигрывали состязание. Другие становились чахлыми, лепестки сворачивались в трубочки, а пунцовые розы, привезенные Григорием и Ильей, оставались свежими, словно их только что срезали с куста.

• Предыдущая
• 33/73
• Следующая