Игра без правил - Воронин Андрей Николаевич - Страница 3
- Предыдущая
- 3/75
- Следующая
Хотелось дозу.
Рублев с треском, рассыпая по полу пуговицы, содрал с себя серую шерстяную рубашку и, оставшись в застиранных джинсах и десантном тельнике без рукавов, упал на пол и принялся отжиматься на кулаках с таким ожесточением, словно кого-то насиловал. На руках и плечах плавно играли выпуклые бугры мощной мускулатуры, на предплечьях проступила рельефная сетка вздувшихся от напряжения вен. Прямое, как доска, тело бывшего командира десантно-штурмового батальона раз за разом стремительно взлетало и снова падало вниз, почти касаясь грудью пола, взлетало и падало, взлетало и падало…
Казалось, этому не будет конца: Борис Рублев находился в отличной форме. В отличной физической форме, поправил себя он, продолжая отжиматься. Следы от уколов на локтевых сгибах обеих рук давно сошли, но шрамы, оставшиеся на психике, заживали куда медленнее. Из Комбата словно вынули половину души – ту самую, без которой невозможно было радоваться солнечному деньку или удачной шутке. Люди вокруг постоянно раздражали его тем, что не знали, не могли даже представить себе, каково это – обходиться без дозы, соскочить с иглы и продолжать жить, все время помня о минутах райского блаженства, презирая себя за это и все равно помня… Жизнь была тусклой и беспросветной, как генеральские погоны, и воспоминание о том, в какую хнычущую тварь всего за месяц превратили железного Комбата Грязнов и его подручные, отнюдь не добавляло ей радостных красок.
Желание уколоться было постоянным и неотвязным, как земное притяжение, но временами оно становилось просто нестерпимым, и тогда Рублев изнурял себя физическими упражнениями или ехал в тир к Подберезскому и расстреливал там обойму за обоймой, засыпая бетонный пол дымящимися гильзами и до хруста, стискивая зубы.
Это было все равно что жевать резинку, пытаясь обмануть голод, – сосущая пустота во всем теле оставалась, но тренировки, по крайней мере, помогали держать себя в руках. Настоящей отдушиной был сын.
Конечно, вслух Рублев никогда не называл Сергея Никитина сыном: парень отлично помнил своих погибших родителей и терпеть не мог фальши, но в мыслях Комбат давно усыновил подобранного им на вокзале подростка. Юридически это усыновление оформлено не было. Борис Иванович еще недостаточно пришел в себя для того, чтобы вступить в неравную схватку с отечественными крючкотворами. Он до сих пор внутренне содрогался, вспоминая, чего стоило ему просто устроить мальчишку в школу. У парня не было никаких документов, и сухопарая директриса, с холодным, лишенным возраста лицом, наотрез отказалась брать на себя ответственность за беспризорника. Под конец долгого и бесплодного разговора – пятого или шестого по счету – Комбат совершенно вышел из себя.
– Чтоб ты подавилась своей отчетностью, – сдерживаясь из последних сил, сказал он. – А если бы на его месте был твой сын?
– Мой сын погиб в Чечне, – сказала директриса.
В лице ее что-то дрогнуло. Рублев извинился и пошел к дверям, стараясь ступать бесшумно, но она остановила его.
– Приводите его завтра, – сказала она. – Но учтите, он сильно отстал, а поблажек ему давать я не намерена…
Потом был бой с Сергеем, которому идея снова усесться за парту казалась смехотворной. Впрочем, куда этому мальчишке было до директрисы…
Вспомнив о Сергее, Комбат посмотрел на часы и спохватился: парень вот-вот придет из школы, а в доме хоть шаром покати. Аппетит у пацана был отменный, он словно наверстывал упущенное и ел за троих: его организм рос и требовал топлива.
Наскоро одевшись и прихватив хозяйственную сумку, Рублев выскочил за дверь. Игнорируя лифт, он бегом спустился с шестого этажа и, пройдя дворами, очутился на параллельной улице, где стоял гастроном. Набив сумку продуктами и обменявшись парой слов со знакомой кассиршей, он направился обратно, привычным усилием воли подавив желание притормозить у табачного киоска. "Черт возьми, – подумалось ему, – ну что за жизнь! Этого нельзя, того не моги, сего не смей…
До чего же все-таки слаб человек! Сколько всего напридумал себе же на погибель… Однако рассуждаю я, как старушка на завалинке."
Все так же, бегом, поднявшись к себе на шестой, он отпер дверь, разделся и принялся готовить нехитрый обед.
Вскоре по кухне поползли дразнящие запахи, свидетельствовавшие о том, что можно садиться за стол. Словно по сигналу, в замке заворочался ключ, и в прихожую вошел Сергей, с шумом сбросив на пол ранец. Рублев не был опытным родителем и тем более педагогом, но зато кое-что понимал в кулачных драках. Окинув своего воспитанника оценивающим взглядом, он неопределенно хмыкнул и сказал:
– Красиво тебе кто-то в глаз засветил. Не синяк, а загляденье. Где достал такую роскошь?
Сергей покосился на него исподлобья и, поняв, что ругать его, похоже, не будут, проворчал:
– Да так.., поменялся с одним. Он мне фингал, а я ему два.
– Это правильно, – сказал Рублев. – Если, конечно, за дело.
– За дело… Нечего было языком болтать.
– И что же он болтал?
Сергей набычился и отвернулся.
– Какая разница, – упрямо сказал он.
– Разница большая, – ответил Комбат, подталкивая его в сторону ванной. – Руки мой, обед на столе. Если он, к примеру, отвечал урок, а ты встал и начистил ему физиономию, то это, поверь, никуда не годится.
– Глупости какие, – сдерживая улыбку, сердито проворчал Сергей. – Что я, бандит какой-нибудь?
– Никто и не говорит, что ты бандит, – уверил его Комбат.
– Ну да, как же…
– Ага, – сказал Рублев, – вот в чем дело. А что еще он говорил?
– Что я вор, беспризорник и…
– И?.. – внимательно глядя на парня, переспросил Рублев.
– И голубой, – едва слышно закончил Сергей. – Он сказал, что вы неспроста меня у себя поселили.
– Ага, – не меняя тона, повторил Комбат. – Но ты объяснил ему, что он ошибается?
– Еще как, – немного оживился Сергей. – Правда, вас теперь в школу вызывают… Ольга Николаевна сказала, что любой спор можно решить без помощи кулаков.
– Так то спор, – серьезно сказал Рублев, усаживаясь вместе с подростком за стол. – Тут, брат, важно понимать разницу между спором и оскорблением. Оскорблять себя ты никому не позволяй, ясно?
– Мне-то ясно, – берясь за ложку, кивнул Сергей, – а вот ей…
– Это Ольге Николаевне твоей, что ли? Так ей простительно, она – женщина. А женщины умеют языком так отделать, что никакие кулаки в сравнение не идут…
Некоторое время Сергей молча, сосредоточенно хлебал суп, орудуя ложкой, как гребец веслом на чемпионате мира. Комбат наблюдал за ним, сидя напротив.
Есть ему не хотелось – хотелось уколоться, вогнать в вену кончик иглы, надавить на поршень и почувствовать, как по всему телу разливается блаженный покой. Словно угадав его мысли, Сергей тревожно вскинул глаза и в упор взглянул на Рублева.
– Борис Иванович, – спросил он, – а вы много людей убили?
– Честно говоря, не считал, – прогоняя оцепенение, ответил Комбат. – А тебе это зачем?
– И руками? – гнул свое мальчишка.
– И руками, и ногами… Рано тебе, брат, такими вещами интересоваться. Ты вот рубай лучше, тебе расти надо.
– А почему вы мне приемы не показываете? – не отставал Сергей. – Не доверяете?
Комбат задумался.
– Дело не в приемах, – ответил он наконец. – Как бы тебе объяснить… Приемы всякие – это техника, вроде пистолета, и ее не каждому можно в руки давать.
Главное – голова. Не голова даже, а.., ну душа, что ли.
Понимаешь, можно знать миллион приемов, но так никогда и не отважиться ударить человека, по-настоящему ударить, а не синяк ему под глазом посадить. А можно отработать один коронный удар и убивать людей направо и налево. И то и другое – плохо. Надо уметь бить насмерть, но важнее уметь определить тот момент, когда без такого удара уже не обойтись. А вот до этого ты пока не дорос. До этого не каждый взрослый дорастает, между прочим, так что не расстраивайся. Но в чем-то ты прав. Пора мне тобой заняться, чтобы на улице мог за себя постоять. Но если узнаю, что ты нос начал задирать, то спущу всю шкуру с задницы, и никакие приемы тебе не помогут.
- Предыдущая
- 3/75
- Следующая
