Штурмовики идут на цель - Гареев Муса Гайсинович - Страница 39

• Предыдущая
• 39/51
• Следующая

Молодой пилот уверенно ведет машину. Только на щеках горит румянец.

— Обратно полетим ночью. Поведу я, а ты отдохнешь. Летчик согласно кивает, а я, развернув «Правду», углубляюсь в чтение.

В обратный рейс вылетели ночью. Погода была скверная: сильный ветер, низкие тучи, на аэродроме гололед.

Предлагали переждать до утра, но я не согласился; приходилось летать и в гораздо худших условиях, доберемся и на этот раз. И к тому же приказ. Его выполнять надо.

Сижу в кресле командира корабля, внимательно слежу за приборами, чутко ловлю привычный рокот мотора и изредка бросаю взгляд на молодого летчика. Перед вылетом он признался, что опыта полетов в ночных условиях у него «маловато».

— Ничего, все впереди. Будут полеты, будет и опыт… Вы, молодые, должны летать лучше нас… Парень застенчиво улыбнулся:

— Летать бы, как вы, товарищ полковник. О большем не мечтаю.

— И плохо, что не мечтаешь. Кто не мечтает, тот не идет вперед. А кто не идет вперед, тот отстает.

Незаметно проходит час. Летим в облаках. В редких разрывах иногда блеснут звезды и опять кромешная тьма. Моторы гудят ровно, спокойно. Стрелки приборов чуть подрагивают. И вдруг-все исчезает…

От меня не отходят врачи, а я все силюсь вспомнить, что было потом. Что случилось с самолетом? Каким образом я оказался во Львове? К тому же в санчасти аэродрома?..

В неширокую щель между занавесками вижу кусочек ярко-голубого утреннего неба, высоко задранный хвост какого-то самолета, должно-быть Ан-10, и крыло еще одной машины. Как я оказался здесь?

Картины одна мрачнее другой встают в моем воображении; у самолета отказывают сразу все двигатели (такое бывает чрезвычайно редко!), и машина камнем летит к земле!.. Ее охватывает огромное пламя!… Раздается мощный взрыв, и черное ночное небо на какой-то миг озаряется короткой тревожной вспышкой…

Нет, все это не то. Ничего подобного произойти не могло. Но чем объяснить мое появление в этой тихой светлой комнате? Врачи, конечно, знают. Нужно попытаться еще раз поговорить с ними. Не каменные же они.

— Послушайте, — начинаю я несмело, — вам, наверное, известно, что случилось с нашим самолетом. Ко мне наклоняются сразу несколько человек.

— Вам нельзя волноваться… Это может плохо…

— Погодите вы меня пугать! У меня ничего не болит, я совершенно здоров, и единственное, о чем я прошу вас, так это сказать, что произошло с самолетом?

— Успокойтесь, пожалуйста. С вашим самолетом ничего не случилось, он пролетает еще сто лет.

— Но как же тогда я оказался у вас?

— Об этом вы узнаете потом, дорогой. А сейчас отдыхайте, постарайтесь уснуть. Вы же не спали всю ночь.

Да, я не спал всю ночь и сейчас с удовольствием уснул бы. Но попробуй усни тут, если с тобой стряслось такое, что совершенно не поддается рассудку! Может, и полета никакого не было? Может, я давно здесь, и все остальное мне только кажется?

Из соседней комнаты слышится негромкий женский голос, видимо, врач говорит по телефону. Этот голос на минуту отвлекает меня от невеселых мыслей, и я непроизвольно прислушиваюсь. Она рассказывает кому-то о человеке, которого свалил инфаркт, а он буянит. Что с ним делать, она не знает. Кто он? Да летчик какой-то. Отлетал свое, голубок…

Женщина положила трубку и коротко сказала;

— В госпиталь. Только осторожно!

Меня положили на носилки и вынесли на улицу. Здесь я увидел своего летчика. Вместе с ним был весь экипаж нашего самолета! Вот так штука! Я уже «похоронил» их, а они дожидаются меня тут? Что за дьявольщина происходит сегодня со мной!..

Увидев меня, товарищи обступили носилки. Я улыбаюсь им и тороплюсь задать несколько вопросов. Но врачи спешат. Носилки вместе со мной оказываются в машине скорой помощи. Оглушительно громко хлопают дверцы. Водитель включает мотор и трогает с места.

— Куда? — спрашиваю я санитара.

— В госпиталь…

Теперь я уже не пытаюсь через врачей узнать о судьбе своего самолета. Силюсь во всем разобраться сам. С самолетом, пожалуй, все в порядке: ребята здесь, стало быть, и машина цела. Но если с самолетом ничего не произошло, то, следовательно, случилось что-то со мной. Да, да, со мной! Как я раньше не подумал об этом?

В госпитале меня окружили вниманием и заботой. Но ни разговаривать, ни двигаться врачи по-прежнему не разрешают.

— Я совершенно здоров. Чего мне тут валяться? Мне в полет нужно, — говорю я им.

— Полет придется отложить, товарищ летчик. А пока мы вас обследуем, подлечим. Может, еще и полетаете…

И тут мне вдруг вспомнились слова, сказанные женщиной по телефону на аэродроме:

— У него, по-видимому, инфаркт… Отлетал свое, голубок…

Выходит, что это было сказано обо мне…

В госпитале я провел несколько дней. Это были очень тяжелые дни, полные гнетущей неизвестности и тревоги. «Товарищи, поди, уже давно в Москве, — прикидывал я в уме на другой день, — командование обо всем знает. Может, вызволят меня отсюда…»

Через несколько дней мне разрешили встать.

Я улыбнулся:

— А вдруг — инфаркт?

— Нет, инфаркт исключен, — сказал врач. — Мы это точно установили.

— Так что же со мной было?

— Пока не знаем.

— Летать буду?

— Сейчас трудно сказать…

— А домой могу поехать?

— Пока нет… Но через два дня, думаю, большой опасности уже не будет…

И вот я снова лечу в Москву. Товарищи прислали за мной самолет. Но веду его не я. Неужели теперь я лишь пассажир Аэрофлота?..

У командира части Бориса Михайловича Константинова красноватые от постоянного недосыпания глаза. Увидев меня, генерал быстро вышел из-за стола. Поборов усталость, он ласково улыбнулся.

— Проходи, проходи, дорогой, давно тебя жду. Такое время — и без заместителя!.. Да ты что — никак докладывать собрался?

Генерал берет меня под руку, подводит к столу. Садимся.

— А теперь расскажи, что со здоровьем… Кое-что я уже слышал, но лучше расскажи сам. Серьезное что-нибудь?

— Потерял сознание, Борис Михайлович. Очнулся на земле. Что со мной было, как оказался во Львове, — ничего не помню. Сначала чуть с ума не сошел: думал, что самолет разбил…

— Ну, а медицина что?

— Врачи установили диагноз — инфаркт миокарда, а потом сказали, что инфаркта не было…

— На чем остановились?

— Ни на чем.

— Как так?

— Не знают, что со мной было. А летать, конечно, запретили.

Генерал поднялся со стула и начал ходить по кабинету.

— Сколько лет тебе, Муса?

— Сорок один…

— М-да… обидно… Самый возраст для летчика. Как думаешь?

— Жизнь нас не спрашивает.

— А ты, я вижу, уже руки опустил? Не рано ли?

— Хочу латать, товарищ генерал!

— Я тоже хочу, чтобы ты летал. Даже больше: чтобы ты командовал дивизией. Через несколько месяцев ухожу на учебу…

— Так ведь, товарищ генерал…

— Разве я раньше не говорил тебе об этом? Ты — летчик грамотный, с большим опытом. За плечами война…

Молодой… У тебя еще все впереди!

Помолчав, он походил еще некоторое время по кабинету, затем вернулся к столу и уже другим голосом, тихим и участливым, сказал:

— Я знаю, тебе сейчас нелегко. Но постарайся пересилить себя, найти в себе точку опоры. Меньше думай об этих медиках! Лучше отдохни как следует. А потом-на комиссию. Глядишь, все и обойдется!

— Постараюсь, Борис Михайлович.

— Вот и хорошо. А пока иди. Дома, наверное, заждались. Привет передавай…

Разговор с командиром дивизии несколько ободрил и успокоил меня. Отдохнув, я решил, что теперь можно пройти и комиссию. Но что хорошего скажут мне врачи?..

В госпитале, куда меня положили на исследование, тихая светлая палата с окнами в сад.

Весна 1964 года. Быстро летит время! Врачи понимают, что все мое будущее зависит от одного их слова, которого я терпеливо жду вот уже много дней… Каким оно будет, это слово?

Однажды я спросил:

• Предыдущая
• 39/51
• Следующая