Пропавший марсианский город - Брэдбери Рэй Дуглас - Страница 4

• Предыдущая
• 4/8
• Следующая

Бьюмонт почувствовал, как внутри его поднимается теплая волна, словно он обнаженным стоит под летним дождем. Чувство признательности охватило его. Быстро забилось сердце. Расслабились мышцы. Разжались кулаки. Он подождал еще мгновение. Теплая волна, поднимаясь все выше, достигла щек, веки затрепетали и закрылись, и он ощутил, что идет как приведение по стене замка за призрачным лучом; он наклонился, шагнул вперед, пошел вниз между рядами навстречу заманчивой гибели, ускорил шаг, побежал со всех ног; и маски засверкали, ласковые глаза наполнились восхищением, руки заметались в воздухе как крылья подстреленного голубя. Он взбежал по ступенькам на сцену. Аплодисменты затихли.

Он судорожно глотнул воздуха. Затем медленно преодолел оставшиеся ступени и встал на освещенной сцене. Тысяча масок была обращена в его сторону, две тысячи внимательных глаз, и он сел на стул, и свет начал гаснуть, и горячее дыхание, шумно вырывавшееся из металлических ртов, стало тише, и был слышен только звук, доносившийся из пахнущего машинным маслом железного улья.

Он положил руки на колени. Расслабился и наконец произнес:

- Быть или не быть? Стояла мертвая тишина.

Ни покашливания. Ни движения. Ни шуршания. Все в зале, не отрываясь, смотрели на него. Все в ожидании. Совершенство. Идеальная публика. И это будет вечно, вечно. Совершенство. Совершенство.

Он говорил и его слова-камешки медленно падали в этот чудесный пруд, и тихо пробегала по воде рябь, и поверхность ее вновь становилась спокойной.

- …вот в чем вопрос.

Он говорил. Они слушали. Он знал, что теперь они не дадут ему уйти. Они будут без устали аплодировать ему. Он будет забываться безмятежным сном, просыпаться и снова говорить. Всего Шекспира, Шоу, Мольера - от начала до конца. Сам за всю труппу.

Он поднялся, произнося последние строки.

Закончил и подумал:

- Здесь я готов провести остаток своей жизни.

И послушные машины одарили его громом аплодисментов.

Кара Корелли нашла дворец зеркал.

Служанка осталась снаружи. А Кара Корелли вошла внутрь.

Она шла по лабиринту и смотрела в зеркала и видела, что помолодела на день, на неделю, на месяц, на год, на два года. Это был дворец восхитительной и упоительной лжи. Находиться в нем означало снова стать молодой. Быть окруженной высокими красивыми зеркалами-мужчинами, которые больше никогда в жизни не скажут тебе правду.

Она дошла до середины дворца. Остановилась и увидела в зеркале себя двадцатипятилетнюю.

Она села посреди этого сверкающего лабиринта. Она сияла от счастья.

Служанка прождала на улице около часа, а затем ушла.

Это было темное сооружение невиданных очертаний и размеров. Там пахло смазкой и кровью гигантских ящеров с зубцами и колесами вместо зубов, которые ожидали чего-то в темной тишине.

Медленно, с грохотом поползла огромная дверь, напоминавшая стреловидный бронированный хвост, и в лицо Паркхиллу пахнуло машинным маслом. Он улыбнулся, и неожиданно для него самого улыбка буквально расцвела на его лице.

Его руки, висевшие вдоль тела, быстро и бессознательно протянулись вперед. И ухватили воздух. Не спеша и молча он вошел в гараж, ремонтную мастерскую, ангар или что это было.

То, что он увидел, наполнило его благоговейным восторгом, священным трепетом и детским ликованием. Он вошел и медленно развернулся на каблуках.

Куда бы он ни глянул, всюду были машины.

Машины, которые ездят по земле. Машины, которые летают по воздуху. Машины, готовые ехать в любом направлении. Машины на двух колесах. На трех, четырех, шести, восьми. Машины, похожие на бабочек. Машины, напоминающие древние мопеды. Три тысячи машин выстроились в ряд, четыре тысячи прекрасных машин были готовы ехать куда угодно. Еще тысяча машин была перевернута, колеса сняты, капоты подняты: они ждали, чтобы их отремонтировали. Еще тысяча была подвешена на паукообразных подъемных устройствах, днища открыты взору, прекрасные и замысловатые диски, трубы, зубцы, ждущие, чтобы к ним прикоснулись, открутили болты, заменили клапана и обмотку, аккуратно смазали.

Паркхилл почувствовал зуд в ладонях.

Вдыхая первозданный запах нефтяных болот, он прошел мимо рядов мертвых, но ждущих возвращения к жизни, древних, но хорошо сохранившихся механических рептилий, и чем больше он видел, тем шире он улыбался.

Это был вполне нормальный город, и, до определенной степени, самостоятельный. Но в конце концов эти редчайшие фантастические бабочки, покрытые металлической паутиной и смазочным маслом, опустились на землю; машины, ремонтирующие ремонтные машины, износились и начали разрушаться. Этот Зоогараж, это дремлющее кладбище слонов, где ползали ржавеющие алюминиевые драконы, ждал появления всего одной живой души среди толпы застывшего металла, который еще может ожить, ждал человека, который все исправит. Ждал появления бога машин, который скажет:

- Пробудись, Лазарь-грузоподъемник! Возродись, устройство на воздушной подушке!

И смажет их жиром левиафана, и завинтит гайки волшебным гаечным ключом, и даст им практически вечную жизнь в небе и на сверкающих дорогах.

Паркхилл миновал девятьсот металлических мужчин и женщин, убитых обычной коррозией. Он вылечит их.

- Сейчас. Если я начну сейчас, - подумал Паркхилл, засучивая рукава и глядя на ряды машин, растянувшиеся на целую милю, на гараж, на подъемное устройство, лифт, аккумулятор, резервуар с горючим и разбросанные сверкающие инструменты, ждущие прикосновения его рук, - если я начну сейчас, то мне хватит работы на тридцать лет.

Завернуть миллиард болтов. Починить миллиард двигателей. Залезть в миллиард днищ. Всемогущий, перемазанный машинным маслом, одинокий, один на один с всегда приятными, никогда не возражающими, шумящими машинами-птицами и другими удивительными штуковинами.

Его руки потянулись к инструментам. Он схватил гаечный ключ. Он увидел сломанные сани на сорока колесах. Отремонтировал их, включил зажигание и со свистом пронесся по гаражу.

Паркхилл забрался под огромную машину древней конструкции.

Его не было видно, но было слышно, как он работает. Лежа на спине, он расхваливал машину. И когда, закончив работу, он шлепнул ее - она ожила.

Серебристые дорожки непрерывно двигались в разных направлениях.

Тысячи лет они перевозили между погруженными в сон высокими зданиями не пассажиров, а только пыль.

Сейчас на одной из них стоял Ааронсон, напоминая монумент убеленного сединами старца.

И чем дальше он ехал, чем больше он видел, тем мрачнее он становился, тем сильнее он бледнел.

- Игрушка, - услышал он собственный шепот. Эта мысль пришла к нему из глубины веков. - Еще одна, - голос его стал настолько тихим, что его почти не было слышно, - игрушка.

Да, суперигрушка. В его жизни было много таких. От "однорукого бандита" до торгового автомата и первоклассного стереофонического громкоговорителя размером с реактивный лайнер. Он так много прожил, что утратил способность ощущать.

- Да ты вообще безмозглый дурак, Ааронсон. Неужели ты не мог сразу догадаться, что этот город - просто-напросто игральный автомат, поджидающий того, кто сыграет на нем, поджидающий свою добычу.

И - он все понял. Помоги ему, Боже. Он все понял. Он на мгновение закрыл глаза. Веки опустились, как стальной защитный экран. Он развернулся и сошел с дорожки. Пересел на другую, движущуюся в сторону ворот. По пути он увидел служанку Корелли, которая тоже куда-то ехала.

Поэт скандалил с женой, их крики были слышны повсюду. Они раздавались на тридцати улицах, в двухстах магазинах вдребезги разлетелись витрины, в парках с семидесяти видов кустов и деревьев осыпались листья, и они успокоились лишь после того, как грохочущий фонтан окатил их водой и охладил их пыл.

• Предыдущая
• 4/8
• Следующая