Бретонская колдунья - Галанина Юлия Евгеньевна - Страница 37

– Госпожа Жанна на завтра холодную утку с соусом из апельсинов и вишни затребовала. Ладно, утку мы сделаем, а вот мужчин чем кормить? Хоть в харчевню их отправляй! Каждый день столько варить, да еще посуду мыть – это же с ума сойти!

Аньес с отвращением чистила песком жирную сковороду.

– У меня после этой сковородки руки никогда не отмоются! Вот заляпаю жиром все платья, тогда госпожа Жанна узнает, как камеристок на кухню отправлять! Хоть бы посудомойку наняла! Ей, наверное, денег жалко – хочет их на наряды извести, а мы надрывайся!

Назревал кухонный бунт.

Девушки не успевали распаковывать и приводить в порядок платья госпожи, одевать и причесывать ее, и, параллельно, готовить на двенадцать человек прислуги, из которых восемь были любившими вкусно покушать мужчинами.

Требовалось придумать что-то серьезное.

– Слушай, у нас ведь там гуси в чану солятся. Давай их в жиру потушим – моя матушка всегда так делала! Знаешь сколько они потом хранятся! Если надо – достал кусок, разогрел. Чечевицу к нему или горошек зеленый… Или фасоль – тоже хорошо! Вот неделю-то на гусях и протянем.

– Тогда давай я утку буду делать, а ты гусей! – лукаво прищурившись, сказала Аньес, быстро прикинувшая, что утка-то всего одна, а гусей – полный чан. – Я их по-вашему, по-деревенски, готовить не умею: мы ведь какое поколение в замке живем! Привыкли к дворянскому столу!

– Ну и хорошо! – охотно согласилась простодушная Жаккетта и пошла за припасами.

Стол поделили пополам.

Теперь на правой половине красовался аппетитный натюрморт из уже выпотрошенной, вымытой и насухо вытертой утки, сала двух видов, коробочек соли и перца, кувшина сухого белого вена, луковицы, четырех морковок, нескольких зубчиков чеснока, кучки шампиньонов, двух апельсинов, миски вишни, бутылки вишневого сиропа и букетика душистых трав: сельдерея, укропа и чабера.

На левой половине гордо возвышался одинокий чан, в котором лежали четвертинки гусей, еще три дня назад натертые солью, и большой горшок с топленым нутряным гусиным жиром.

Правая половина поражала многообразием продуктов и изысканностью их подбора, зато левая брала реванш солидностью продовольствия и основательным его количеством.

Для начала, Жаккетта поставила в уголке очага замоченную со вчерашнего вечера фасоль, чтобы та потихоньку напревала к обеду, и девушки приступили к готовке.

Аньес принялась натирать утку солью и перцем. Натерла, сняла с апельсина цедру и положила ее во внутрь тушки. Связала ножки и крылышки утки тряпочками и отложила ее в сторону.

Затем принялась готовить бульон: растопила в котелке сало, кинула туда мелко нарезанного лука и утиных потрохов. Порезала и добавила две морковки, петрушку, укроп, сало шпик. Добавила соли. Подождала, пока все подрумянится и влила кружку вина. Когда продукты чуть потушились в вине, Аньес долила воды и пододвинула котелок к Жаккеттиной фасоли, чтобы бульон потихоньку кипел, пока она дальше занимается уткой.

Жаккетта на своей половине вынимала четвертинки гусей из чана, резала их на куски поменьше и плотно укладывала в громадную гусятницу. Набив ее доверху, принялась заполнять вторую и так, пока гуси не кончились. Всего вышло три чугунных посудины.

Чан исчез со стола, пришла очередь глиняного горшка. Залив все три гусятницы доверху жиром так, чтобы ни один кусочек не высовывался, Жаккетта закрыла их крышками и водрузила на огонь, довольно сообщив подруге:

– У меня все! Теперь три часа тушиться будут. Вкуснятина-а!

Аньес горестно вздохнула: ее утка не приблизилась и к середине готовки.

Она поставила на огонь утятницу и положила в нее немного свиного топленого сала, соль, перец, порезанные лук, морковь и грибы, толченый чеснок и веточку чабера.

Как только жир растопился, в утятницу отправилась и сама Госпожа Утка, затребовавшая столько забот.

– Теперь я понимаю, почему матушка так уставала на кухне! – вздохнула Аньес, утирая обильный пот. – Ведь сегодня эту тварь я не сделаю: сейчас она тушиться будет, а потом еще ночь в утятнице лежать. А завтра, чуть свет, я должна выложить ее на блюдо, а из гущи, апельсинового сока, цедры, вишни и сиропа соус сделать…

– И как вы на такой еде выжили?! – удивилась Жаккетта – Ладно, благородным господам вся кухня готовит, а если простому человеку одну утку два дня мурыжить, так он ведь ноги с голоду протянет?

Сначала Аньес не поняла, о чем это Жаккетта. Но потом вспомнила их разговор о том, что кому готовить, и залилась смехом:

– Да ты что, Жаккетта, думаешь, матушка нам такие расносолы готовила?! Ну, ты даешь! У меня же и прабабка, и бабка, и мама на кухне работали. Мы и ели все, что от господских трапез оставалось. Это только я в камеристки выбилась!

Между тем утка, не подозревая, что ее обсуждают со всех сторон, стала покрываться румяной корочкой. Как только ее бока позолотились, Аньес влила в утятницу кружку вина.

Оставив, на время, утку в покое, она опять занялась бульоном: он уже проварился и его требовалось процедить. Жаккетта принялась помогать.

– А ты почему мрачная ходишь? – спросила Аньес, наклоняя котелок над металлическим ситом на длинной ручке, которое держала Жаккетта.

– С чего же веселиться? – вздохнула Жаккетта. – С тех пор, как мессир Марчелло уехал, сдается мне, что святая Агнесса из последних сил борется, меня защищая. Один из солдат, противный такой… Губастый… Ну, Шарло, который… Проходу совсем не дает! Так бы и плюнула в его мерзкую рожу!

Словно услышав слова Жаккетты, на пороге кухни возник копейщик Шарло собственной персоной.

Делая вид, что не замечают пришедшего, девушки повернулись к очагу и занялись своими делами: Аньес добавляла в утятницу бульон, а Жаккетта, сняв со стены длинную двузубую вилку, принялась протыкать куски гусятины, аппетитно шкворчавшей в жиру, проверяя их готовность.

– Э-эй! Мордашки! Чего отвернулись?! – нимало не смутясь, воззвал Шарло. – Ежели вы так к мужикам относиться будете – просидите в старых перечницах до седых волос!

– Не твоя печаль! – отрезала Аньес, возмущенная грубым тоном.

– А ты вообще помолчи! – посоветовал копейщик, приближаясь к очагу.

От него сильно несло дешевым сидром и желанием покуражиться.

– Я вон с той, толстозадой, побеседовать хочу! Чё-то строит из себя, немую изображает! Небось, с итальяшкой так не ломалась, сама юбку задирала? А для меня чистая, что ли, слишком?!

Аньес уже испуганно прикидывала, как бы пробраться мимо пьяного верзилы и крикнуть кого-нибудь на помощь.

Разгоряченный спиртным Шарло, чуть покачиваясь, встал за спиной Жаккетты.

– И во-о-обче! Кто так гостя принимает? – выплевывал он слова, упиваясь собственным всевластием в пустой кухне. – Хоть бы пожрать дали, хозяйки хреновые!

– На!!! – круто развернулась Жаккетта и вложила ненавистному приставале в согнутую ковшом лапу огненно-горячий, в шипящих пузырях жира кусок гуся.

Он чудовищной боли копейщик дико заорал и моментально протрезвел.

Отшвырнув жгучий кусок, он с искаженным лицом шагнул, было, к Жаккетте, намереваясь измочалить, растерзать, стереть эту паскуду в порошок. Но резко отшатнулся, увидев, какой яростью полыхают глаза девушки.

Чуть согнув ноги в коленях и пошире расставив их для устойчивости, так, что натянувшаяся юбка обрисовала бедра и голени, держа двузубую вилку нацеленной прямо в выпирающее над ремнем брюшко копейщика, Жаккетта мелкими, но очень решительными шажками наступала на Шарло. Глаза ее были прищурены, верхняя губа зло вздернута. Так, наверное, ходили с вилами на медведя, когда деваться было некуда, крестьяне.

Обезумевшая от ужаса Аньес с криком бросилась прочь из кухни, представляя, как сейчас копейщик живьем сожжет Жаккетту в очаге, или Жаккетта пропорет ему насквозь живот. Уже во дворе, визжа на всю округу, она с разбегу врезалась в Большого Пьера, который спокойно шел куда-то по своим делам.

Вцепившись в него, Аньес махала рукой в сторону кухни, и продолжала визжать так, что закладывало уши. Уж на что закаленным в передрягах человеком был Большой Пьер, но и он немного испугался, гадая, что же могло произойти на кухне.