Искусство соблазна - Айвори Джудит - Страница 25
- Предыдущая
- 25/81
- Следующая
В самом деле, его сиятельство подчиняется требованиям закона, не так ли? Когда человек так беззастенчиво использует закон и положение в обществе в собственных интересах, как тот, что находился перед ней, для него было бы большим искушением выйти за рамки этого закона. Очень важно, чтобы этот человек понял, что, как только они начнут игру, возникнут такие ситуации, когда только один из них будет знать, как выйти сухим из воды, и этим человеком, конечно же, является не тот, который стоит тут над ней и вещает о том, что он — главный.
«Ах, Стюарт, какой ты душка», — веселясь от души, подумала Эмма.
Если он позволит ей верховодить в игре, то они неизбежно поменяются местами. При всей его власти и при всех деньгах Стюарт был полнейшим невеждой в том, что касалось искусства мелкого мошенничества, не говоря уж об искусстве мошенничества крупного. Он скорее пешка в ее игре, чем какая-то значимая фигура. Даже не так: он скорее походил на мишень, чем на стрелка. Он сам говорил о тех неимоверных усилиях, которые прилагал, чтобы «сохранить лицо», добиваясь вполне законных ссуд, в то время как она, разряженная в пух и прах, с видом эдакой столичной штучки, которой никогда не была, легко «раздевала» людей и богаче, и прозорливее его. Пусть не самостоятельно, пусть вместе с кем-то, но она умеет это делать. Умела, когда была моложе. И все это удавалось лишь потому, что ее жертвы были чуть-чуть не вполне честными, не вполне разборчивыми в средствах. А что до Стюарта, то свою неразборчивость в средствах он наглядно продемонстрировал перед ней, лежащей на полу привязанной к стулу. Разве не так?
Она могла бы запросто обмануть его. Она могла бы изменить направление силы — изменение было бы вполне естественным, как только Стюарт Эйсгарт стал бы ее «партнером». Она могла бы «поиметь» их обоих: племянника и дядю. Нет, совсем не факт, что она так и поступит. У этого человека и так длинный список «измен». Хватит на всю жизнь. Но она могла бы. Если бы захотела. В этом они были схожи с виконтом. Его угрозы, его страшные глаза — все это было лишь попыткой ее запугать. Она видела, что он не собирался воплощать свои угрозы в жизнь. Как и она. Но возможности у них были, и эти возможности определяли ситуацию. Чтобы оставить его в дураках, ей бы потребовалось чуть больше времени, чем на его дядю.
«Эмма, что ты делаешь?» — прозвучало у нее в голове. Этот путь ведет в тупик. Не в тупик, в ад. Это путь саморазрушения.
И все же, снявши голову, по волосам не плачут. Была не была! Что еще ей оставалось делать?
Она кивнула. Да. «Господи, дай мне выбраться отсюда живой и невредимой, и я всегда, всегда буду очень хорошей. Обещаю!»
Стюарт смотрел на нее, слегка склонив голову. Красавец. Она почувствовала, что он несколько напряжен. Плечи отведены назад, боевая готовность.
— Честно? — спросил он и скользнул по ней недоверчивым взглядом. Он ей не доверял или просто не хотел развязывать женщину, на которую имел виды.
Но затем стул резко выпрямился. Он толкнул спинку, она почувствовала его ладонь затылком. О да!
Не дождавшись, пока окажется полностью в вертикальном положении, Эмма спросила:
— А что вы скажете в банке? Как насчет снятых вами денег?
Стул замер, чуть не дойдя до нормального положения.
Он выглянул из-за спинки.
— Пусть все идет своим чередом. Хотят искать — пусть ищут.
— Вы больше снимать не будете?
— Мне придется. Сожалею, но мне нужны деньги. Эмма втянула воздух сквозь сжатые зубы. Черт. Он пустит их по ее следу.
— И еще, Эмма, вы должны понимать: я обязан держать вас на крючке, и вот он — крючок: ваш придуманный счет.
Она нахмурилась. Стул качался взад-вперед на задних ножках.
— Как только мы все закончим, я его закрою. Кроме того, мои адвокаты спокойно смогут избавить вас от тюрьмы в течение двух недель, даже если банк вас разыщет.
Нет, она себе все не так представляла. Эмма решительно подалась вперед, надеясь таким образом поставить стул на все четыре ножки.
— Поставьте стул нормально и развяжите меня.
Но стул продолжал качаться. Она чувствовала себя крайне неуверенно во всех отношениях, и в буквальном смысле ей даже на какой-то миг показалось, что он раскачал стул и отпустил, чтобы посмотреть, что произойдет.
— А знаете, — вдруг сказал он, — вы ведь действительно верите, что можете мной манипулировать. Думаете, что можете действовать как вам заблагорассудится, верно? — Он пренебрежительно фыркнул. — Что, скажите на милость, мы можем сделать, чтобы избавить вас от этого крайне вредного заблуждения? Потому что в противном случае следующие две недели мы будем непрерывно бодаться, как два упрямых барана, Эмма, а этого мне совершенно не хочется.
Эмма молчала, лишь глаза ее потемнели от злости. Стюарта это рассмешило.
— Вы настоящий бандит! — швырнула она ему в лицо.
— Да, и мне это нравится. — Он сказал это с таким довольным видом, словно порадовался, что они хотя бы в чем-то согласны. — Бандит, хулиган, грабитель, классный парень! И к тому же добившийся успеха в жизни. И я умею быть страшным и настойчивым. Вероятно, я чуть не до смерти запугал больше людей, просто чтобы мне подали тот завтрак, который я хочу, даже не зная ни слова на их языке, чем вы за всю свою жизнь.
Свободной рукой он убрал с ее щеки выбившуюся прядь, коснувшись лица лишь кончиками пальцев, но это касание вкупе с ее крайне неустойчивым положением отчего-то отозвалось в ней странной реакцией, словно ее внутренности рухнули куда-то. Так бывает, когда несешься с горки на санях.
Он продолжал очень тихо, почти нежно:
— Эмма, у меня есть власть. Поэтому швыряться властью для меня вполне естественно. И разумно. У вас ее нет. Поэтому нам обоим будет гораздо проще вести диалог, если вы осознаете этот непреложный факт и уступите моей силе.
Расслабитесь и позволите себя повести.
Костяшками пальцев он еще раз провел по ее щеке. На этот раз убирать было нечего. Легко, едва касаясь. Затем он провел тыльной стороной указательного пальца, нижней фалангой, по ее губам. Руки его были сухие и теплые, движения полны уверенности. Эмма замерла, сжалась. Ощущения были странными: одновременно вызывающими интерес и отвращение. Впрочем, они были весьма возбуждающими, выводящими из равновесия. Болтаясь в воздухе, она чувствовала, как он ласкает ее лицо, и ничего не могла с этим поделать.
Он убрал руку, и стул вновь опасно закачался. Она пыталась понять, что именно чувствует. Губы пересохли, щеки в огне, тело изогнулось на стуле. Это что касается телесных ощущений. Что же касается эмоциональных, то тут вообще полная неразбериха: смущение, гнев, возбуждение, чувство противоречия... Список можно было бы продолжить. Эмма изо всех сил старалась не показать, что он вообще затронул какую-то чувствительную струну. Но чем больше она старалась прикинуться безразличной, тем ярче пылало лицо. Она не могла заставить себя встретиться с ним глазами.
— О, вы восхитительны! — воскликнул он.
Что бы это значило?
И стул стремительно пошел вверх. В животе у нее что-то подпрыгнуло как раз в тот момент, когда с негромким стуком передние ножки стула коснулись пола. И в этот же момент Стюарт Эйсгарт опять исчез из ее поля зрения.
Она почувствовала, как он потянул за шарф. Ура! И почти тотчас же шелковистое прикосновение к шее. Господи! Ее охватила самая настоящая паника.
Она поняла, что напрасно так встревожилась, и облегченно вздохнула. Это были его волосы — он склонил к ней голову, и концы его слишком длинных волос коснулись ее шеи и щеки. Он ее развязывал! Ура! Она чувствовала, что он распутывает шарф, обвязанный вокруг спинки.
Первые узлы поддались, и ее связанные между собой руки оказались свободны от стула. Эмма немедленно сползла вперед, выгнула спину, потянулась. В тот момент, когда Стюарт наклонился, чтобы развязать ей запястья, она чувствовала настоящий восторг. Свободна! Свободна! И ей не пришлось заплатить за свою свободу ту жуткую цену, что уже рисовалась в ее воображении. Он держал свои основные инстинкты в узде, хотя у нее по коже пошли мурашки. Она не пойдет в тюрьму, слава Богу! И Эмма даже слегка разозлилась на себя за то, что восприняла его угрозы так буквально.
- Предыдущая
- 25/81
- Следующая
