Мужей много не бывает - Романова Галина Владимировна - Страница 28

• Предыдущая
• 28/76
• Следующая

Я оттолкнулась от стола, и мое офисное кресло послушно отъехало к окну. Отдернув легкую занавеску, выглянула наружу. Кажется, уже светает. Звезды тускнеют. Чернота небосвода на востоке начала прореживаться, отдавая легким розоватым отсветом. Вот прогорланил чей-то чумовой петух, решивший, что для подъема время самое подходящее. А я еще не ложилась. И, судя по моему настрою, по накалу творческого зуда, лягу еще не скоро.

Мягкий свет ночной лампы выхватывает поверхность компьютерного стола с приветливо светящимся монитором. Клавиатура терпеливо ждет прикосновения моих пальцев, с кончиков которых начнет изливаться очередная история, нашептанная мне моей неуемной фантазией.

Каждый роман я начинала без продуманного сюжета. Все приходило много позже, когда герои начинали совершать поступки, любить, ненавидеть, словом – жить. Порой, что случалось нередко, ситуация выходила из-под контроля, и люди, созданные мною, начинали диктовать мне свою волю. И тут уж приходилось изрядно попотеть, чтобы навести порядок в мыслях и не казаться читателю особой, дерзнувшей посягнуть на доброе, светлое, вечное.

Так было прежде, но не сейчас...

То, что сейчас выскакивало из-под моих пальцев и появилось на экране монитора, было очень личным, очень потаенным и очень смелым.

Бредовая идея – написать историю гибели моего покойного супруга Семена Незнамова – пришла мне в голову с месяц назад. С того страшного дня прошло чуть больше года, но и по сей день я не могла говорить об этом с окружающими. Всякий раз, как только разговор сворачивал на эту тему, я уходила от него. Все попытки моих подруг и Кротова, терпеливо тратившего на меня свое время, оказывались тщетными. Я упорно не желала об этом говорить. Попытаться заставить меня рассказать о том, что я чувствовала, или о том, что я вообще об этом думаю, они не смогли.

И вот теперь...

Видимо, потребность вскрыть эту давно гноившуюся, незаживающую рану, которую я тщательно от всех скрывала, а прежде всего от себя самой, и подтолкнула меня к тому, чтобы я открыла этот новый файл. И как только я это сделала, я совершенно потеряла покой. Мои пальцы не успевали за мозгом, который выплескивал все новые и новые порции эмоциональных откровений. Тех, что мало кому были нужны, тех, что я усиленно душила в себе весь этот год.

Как только возникала потребность отдохнуть, я аккуратно переносила все написанное на дискету. Чистила компьютерный диск, а дискету собственной исповеди прятала за книгами в самом верхнем ряду. Не дай бог, чтобы ее нашел Кротов! Мне даже трудно представить, что тогда может произойти. Он, превратившийся в одночасье из кардиолога с обширной практикой в домашнюю няньку угасающей от непонятной депрессии бабы, не должен быть непосвященным, поскольку больше всего на свете (во всяком случае, он постоянно об этом твердит) его интересует состояние моей души. Там не должно быть ничего потаенного. Ничего! Поскольку он, и только он, способствовал моему теперешнему процветанию и благополучию. Он обязан знать обо мне все! У меня не может быть от него никаких секретов, начиная несварением желудка и кончая желанием напиться и снять молоденького парнишку в баре на соседней улице. Странное дело, но подобные взбрыки, повторяющиеся в последнее время все чаще, он мне с легкостью прощает.

– Развлекись, дорогая, – говорит он мне в таких случаях, целует в лоб и ходко трусит с книгой и любимой трубкой в какой-нибудь дальний угол нашего особняка.

Потом я возвращаюсь домой. Уставшая, хмельная, растрепанная и еще более опустошенная, чем перед отъездом. Кротов тащит меня в ванну. Тщательно купает, словно маленького ребенка, а затем любит до изнеможения. Только после этого мне дозволяется уснуть.

– Ты извращенец, – улыбалась я удовлетворенно, засыпая на его плече.

Он молча хмыкал, а наутро, словно извиняясь, принимался трактовать свою неадекватную реакцию на мои паскудные взбрыкивания.

– Понимаешь, детка, – Николай ласково поглаживал меня по руке, пожирая глазами, – начни я на тебя давить, попытайся удержать силой или, упаси господь, побить, ты тотчас же бросишь меня. Ведь так?

– Ну... да, наверное, – кивала я, хотя не видела в его поведении никакой логической подоплеки.

– У тебя от меня появились бы секреты, а это недопустимо! Абсолютно недопустимо! Ты должна быть для меня открытой книгой, где я знаю каждую страницу, каждую строку. Пока все идет так, как сейчас, я тебя читаю. Но если я возведу для тебя какие-нибудь препятствия, ты начнешь мне лгать. Это убьет меня! В конце концов, физической измены как таковой для меня не существует. Мне плевать на то, что какой-то юнец трогает твою грудь. Страшнее, если ты ему расскажешь нечто такое, о чем я не знаю... У тебя ведь нет от меня секретов, Витуля?! Нет, скажи?!

В такие минуты мне хотелось умереть, если честно. Понять философию Кротова я не могла. Как и сам факт его существования рядом со мной. Я не любила его. Он это знал. И ценил во мне то, что я не скрываю от него этого. Но тем не менее продолжал жить со мной рядом, изо дня в день потакая моим прихотям и снисходительно наблюдая, как я раз за разом ввергаю себя в пучину порока...

Эта дискета, которую я с такой тщательностью оберегала от зорких глаз Николая, могла иметь эффект разорвавшейся бомбы. Трудно представить, что он сделал бы, узнав ее содержимое. Разрешая мне буквально все, Кротов пребывал в твердой уверенности, что прошлое для меня умерло. Если я не стала слушать его объяснений по поводу загадочно брошенной фразы на следующее утро после гибели Незнамова о моем якобы готовящемся убийстве, если я тщательно обхожу эту тему стороной, не давая никакой возможности разговорить себя, то, значит, внутри у меня все мертво. И тут эта дискета...

Это уже нонсенс. Во всяком случае, для него...

Во дворе оглушительно залаял кавказец Кротова, жутко злобная тварь, которую я терпеть не могу. Кстати, он платит мне тем же. Всякий раз при моем приближении он вздыбливает шерсть на загривке, скалит зубы и угрожающе рычит. Сейчас его лай мог означать только одно – вернулся Кротов.

• Предыдущая
• 28/76
• Следующая