Кукловод - Шведов Сергей Владимирович - Страница 27

• Предыдущая
• 27/37
• Следующая

– Извини, дорогая, но и ты была в моей постели и тоже целила в губернаторский дворец, но я же не делаю из этого далеко идущих выводов о твоих умственных способностях.

– Каким ты был негодяем, Дальский, таким и остался. Вовсе необязательно было мне об этом напоминать.

– О постели или о губернаторском дворце?

Верочка слегка порозовела, и у Сергея не осталось сомнений,

что разговор ее взволновал. – Между прочим, – сказал Дальский, мягко обнимая женщину за плечи, – эта дурочка, как ты её называешь, весьма неплохо устроилась в жизни: и муж губернатор, и немалый счёт в банке. А ты, дорогая, такая умная и талантливая, завидуешь даже моей весьма скромной квартирке.

– Я завидую?! – возмутилась Верочка и попыталась вырваться из его объятий.

– Конечно, – Дальский не только её удержал, но стал уже потихоньку расстёгивать на ней платье.

Всем хочется время от времени согрешить, и безопаснее всего это сделать с бывшим любовником, поскольку это и не измена даже, а всего лишь продолжение уже однажды свершившегося греха. Верочка всё-таки посопротивлялась немного, правда, не слишком активно.

– Чем ты хорош, Дальский, – сказала она немного погодя, – так это тем, что не стареешь.

Комплимент был дежурным, но Сергей как мужчина вежливый в долгу не остался, похвалив безупречную форму груди партнёрши. Наверное, в его словах тоже не всё было правдой, но, в конце концов, почему бы не сказать друг другу пару ласковых, после того, как поимели друг от друга удовольствие.

– Я всё-таки не могу понять, почему ты вдруг подался в монархисты?

Верочка оставалась демократически ориентированной дамой даже в постели, и поэтому её нынешнюю связь с Дальским вполне можно было считать политическим извращением. Эта мысль чрезвычайно позабавила Сергея, и он едва не задохнулся дымом забугорной сигареты, что было бы совсем обидным для русского патриота. – Мне уже сорок лет, Верочка, – сказал он откашлявшись. – Давно пора определяться в жизни.

– А как же идеалы? – Да бог с ними, с идеалами, – криво усмехнулся Сергей. – О себе надо подумать, Верочка.

– Я за Аркадием, как за каменной стеной. – И каменные стены рушатся, а в наш непостоянный век они рушатся с завидным постоянством. Мы стареем, моя хорошая, у женщин это происходит заметнее, чем у мужчин. Но одно дело стареющая дама и совсем другое – богатая стареющая дама. Под хруст купюр морщины становятся менее заметными.

– Я не собираюсь покупать альфонсов. – Деньги, Верочка, сами по себе возбуждают, к тому же на них можно купить несколько дополнительных лет молодости и здоровья.

– Не понимаю, для чего ты затеял этот разговор? – Хочу устроить твою судьбу. Мне больно будет видеть тебя на старости лет несчастной, нищей и раздавленной.

Верочка неожиданно поднялась и стала быстро одеваться: – Какой же ты негодяй, Сергей.

Дальский ласково погладил её по спине. Верочка, кажется, забыла, что собиралась делать, и сидела теперь в глубокой задумчивости, подперев голову маленьким кулачком – поза мыслителя, что ни говори, не совсем подходящая для женщины. – Твоему Аркадию под пятьдесят, самое время тряхнуть стариной. Согласись, у него нет причин сохранять тебе верность. А без Зарайского ты никто: просто бывшая жена, бывшая красивая женщина, которую даже в секретарши не возьмут – стара. Тебя такая перспектива не пугает?

Верочка молчала долго, хотя Сергей ждал от неё истерики, с заламыванием рук и нелестными отзывами в свой адрес. Но, видимо, время бурных сцен в их отношениях уже миновало, уступив место трезвому расчёту

– Что ты от меня хочешь? – Я предлагаю тебе сотрудничество.

Верочка обернулась и пристально посмотрела в глаза Дальскому, но на Сергея подобные приёмы давно уже не действовали. Никакой вины перед Зарайским или перед Верочкой он не чувствовал. Понятие вины, а значит, и понятие совести как-то незаметно ушли из нашего обихода, и вспоминающие об этих понятиях люди чувствовали себя неловко среди холодных и недоумевающих взглядов. – Хочешь сделать из меня доносчицу на собственного мужа?

– Вот только не надо комсомольского пафоса, Верочка. Я не собираюсь отправлять Аркадия Гермесовича в заснеженные дали. Если ты считаешь, что какие-то сведения могут повредить твоему мужу, то можешь оставить их при себе. Никакой личной неприязни я к Зарайскому не питаю, но ты часть моей жизни, часть прошлого да и настоящего тоже.

– Решил облагодетельствовать бывшую любовницу? – А почему же бывшую, – мягко спросил Дальский, обнимая её за плечи. – Мне казалось, что у нас и в настоящем ещё не всё закончилось.

Не то что бы Верочка сопротивлялась, но занятая своими мыслями, она не сразу откликнулась на зов Дальского, однако жизнь есть жизнь, и плоть уступает раньше, чем в дело успевает вмешаться совесть.

Игнатий Львович Гулькин что-то задурил в последнее время: стал вдруг проявлять интерес к вещам, на которые раньше внимания не обращал. Долго изучал предложенный ему договор о разграничении полномочий с федеральными властями, и Дальскому потребовались неимоверные усилия, чтобы убедить его в полезности для области этого договора. Пришлось подключать даже премьера Рыкина, который подтвердил соображения морально-политического плана экономическими выкладками. Гулькин советам опытных людей внял, договор подписал, но, вернувшись из Москвы, пустился во все тяжкие с претензиями на всеобъемлющую власть. Дальский, располагавший хорошо организованной агентурной сетью быстро разобрался, откуда дует ветер. Вся эта разношерстная компания, сколоченная Зарайским и Заслав-Залесским, была у него как на ладони, но в последнее поступили сигналы о куда более серьезных людях, заинтересованных в провале проекта. Недоброжелатели активизировались не только в городе, но и в столице, и в такой момент бунт губернатора Гулькина мог запросто погубить всё дело. Разумеется, не всё в этом проекте было кристально чисто: грязных денег в его реализацию было вложено более чем достаточно, и если начать рыть, да ещё губернаторской лопатой, то можно дорыться до вещей неприглядных и далеко не всегда согласных с законом. Но что такое закон в наше непредсказуемое и круто меняющее мир время как не тяжёлая гиря на ногах стремительно наступающего прогресса. Конечно, можно говорить о морали, о святости монархической идеи, люди вас охотно послушают, но не на пустой желудок. На пустой желудок у нас слушают не Заслав-Залесских, не Зарайских, а кого нибудь попроще – Разиных и Пугачёвых.

• Предыдущая
• 27/37
• Следующая