Ты у него одна - Романова Галина Владимировна - Страница 52

• Предыдущая
• 52/61
• Следующая

Парни действовали быстро, четко и слаженно. Один встал у соседней двери, загораживая широченной спиной дверной глазок, у которого наверняка исходила слюной старая грымза. Двое подхватили скрученного в ковер Данилу. Гарик замыкал шествие.

В считаные минуты они спустились на первый этаж и втиснули свою ношу в багажник «Фольксвагена». Гарик сел за руль, и они уехали. «Дядя Гена» вышел уже после их отъезда. В сопровождении личного шофера, именно он играл роль ширмы у соседской двери, хозяин неторопливо проследовал за угол. Машину они предусмотрительно оставили там. Так же неторопливо уселись в нее и, не срываясь с места, степенно отъехали.

Все было проделано тихо, чисто, без лишнего шума, крови и проблем. Если не считать проблемой приплюснутый к стеклу нос старухи, что успела подняться двумя этажами выше и затаиться там. Она была почти уверена, что что-то там, в этой квартире, было не так. То, что Лизки там нет уже неделю, она знала доподлинно. И то, что обыск там эта банда производила, грохоча на два этажа, – тоже. Но вот с этим парнем… С ним что-то было не так. Уж не его ли вынесли в украденном ковре ручной работы? Скорее всего… Он ведь так и не вышел. Все вышли, а его с ними и не было. Она с полчаса проторчала у окна лестничного пролета, замутненого паутиной треснувшего стекла, но парень так и не появился. И квартиру, сволочи, захлопнули. А то бы она зашла да посмотрела, а ну как мертвый лежит на голом-то полу!.. Хотя мертвого его скорее всего и вынесли. Завернули в ковер (ведь дорогущая вещь, и ту не пожалели) и вынесли. Те еще конспираторы! Дураки кругом, как же! Что-то надо было делать, но вот что?! Звонить в милицию – затея бесполезная, потому как она давно им обрыдла своей подозрительностью и вечным нытьем о жуликах и ворах, снующих с утра до ночи по их подъезду. А ежели скажет им, что из соседской квартиры труп вынесли в ковре (да и был ли труп-то?), то и вовсе сочтут сумасшедшей. Один из них давно грозился в дом престарелых определить. Говорил, что давно там место ей забронировал. Нет… Лучше уж она все это в себе переживет. Как ни тяжело, но придется. Не ровен час вернутся бандюги, ей тогда несдобровать. Авось Лизка сама объявится. Либо кто из ее родичей, с ними тогда и разговор будет вести. А пока что – язычок на щелчок.

«А я шла, шла, шла, пирожок нашла. Села, поела, опять пошла…» – надрывалась Верка Сердючка прямо в ухо Эльмире. Та осторожно поправляла парик, косынку и неприязненно думала о том, что слушать подобную музыку и при этом не деградировать дано не каждому. Ее, например, так уже на первых двух аккордах с души воротит, но говорить об этом водителю, милостиво согласившемуся подбросить ее до города, было нельзя. Во-первых, мог высадить у первого столба. А во-вторых, ее теперешний облик вполне соответствовал девице, что с упоением подпевает «Веркам», «Нанайцам», «Авариям» и им подобным. Не может девушка с такими огненно-рыжими прядями в иссиня черных волосах, подстриженных лесенкой и стянутых банданкой, торчать от Бетховена или Баха. Такой жутковатый макияж до самых бровей, огромные кольца в ушах, скрипучие кожаные штаны и ботинки на толстой подошве, черные ногти и почти такая же черная помада на губах – все это присуще стадионным примадоннам, свистящим в два пальца и орущим в полный голос: «Браво! Атас!» Поэтому она сидела, стиснув зубы, и сосредоточенно жевала пару кубиков «Орбита», недоумевая, как это может кому-то нравиться. Ее обычно хватало на пару минут, затем она выплевывала резиновый шарик и забывала о жвачке до следующего приема пищи. Ну что, скажите, упоительного в перекатывании во рту потерявшей всякий вкус жвачки и надувании пузырей?

– Тебя где в городе высадить? – Молодой дальнобойщик скосил на нее глаза. – А может, со мной на Саратов? Ты подумай. Не обижу. И я не как другие – передавать тебя как эстафетную палочку не буду, коли будешь со мной колесить. Только блуда не потерплю. Если со мной едешь, то только со мной и спишь…

– Нет! – почти испуганно выкрикнула Эмма и, тут же заметив недоумение в его глазах, попыталась сгладить ситуацию: – Дел у меня сейчас много. Недосуг мне.

– Ну смотри…

Они доехали до переулка Краснова, и Эмма выпрыгнула из машины.

Угораздило же так нарядиться… Теперь каждый будет считать возможным предложить ей сожительство. А она совсем не такая, она приличная замужняя дама. Кто виноват, что у Валюшки ни одного приличного парика в шкафу не нашлось. Остальные были еще хуже: один рыжий с прозеленью, другой с пегими прядями, торчащими дыбом. Поэтому, посовещавшись с Лизкой, которая весьма неохотно принимала участие в ее сборах, она остановила свой выбор на этом – черном с огненным мелированием. Одежду выбрали под стать, все из того же Валюшкиного шкафа. Все было ультра, обтягивало Эльмиру, как вторая кожа, и при этом вызывающе вульгарно. Завершали наряд узкие очки с тонированными стеклами.

– Теперь ты настоящая шалава, – вяло констатировала Лизка, вгрызаясь крепкими белыми зубками в морковку. – Ни один мужик не пропустит тебя, не поманив, и ни один не заподозрит в тебе замороженную и замороченную своим целомудрием Эльмиру Потехину. Действуй…

Как именно собиралась действовать Эмма, Лизка не догадывалась. Может, и догадывалась, конечно, но благоразумно помалкивала. Нечего трепать языком попусту, коли ни о каком взаимном доверии и мечтать не приходилось. Собралась подруга в город, значит, есть нужда.

И сейчас эта самая нужда вела Эльмиру узкой тропой гаражного кооператива к хилому двухэтажному строению.

Дом номер восемнадцать мало чем отличался от двух его братьев-близнецов, располагавшихся по переулку Краснова. Шлакоблочные, обложенные красным кирпичом дома в полный голос заявляли о жуткой нищете их обитателей и вопиющем равнодушии городских властей. Оторванные куски железа норовили сорваться с крыш и обрушиться на прохожих. Оконные рамы казались слепленными из пластилина, которым в изобилии были промазаны стекла. Подъездные двери либо отсутствовали, либо кривобоко висели на поржавевших петлях. Водосточные трубы гнусным ржавым придатком свисали с крыш, не будучи в состоянии нести свою службу.

И вот в таком благословенном «раю» пришлось жить покойной Елене и ее убиенному брату Александру. Здесь прошли их детство, сопливое, хулиганское, нищенское и полуголодное. А также отрочество и юность. С содранными в кровь коленками, рогатками под подушкой и в перелицованных тряпках.

«Безрадостно, уныло и бесперспективно», – сделала вывод Эльмира и невольно поежилась под пристальным взглядом пожилой тетки в платке, спущенном на самые глаза. Хорошо, что она явилась сюда в таком демократичном наряде. Будь на ней ее обычные шмотки, ни за что бы не разговорить ей Ленкину мать, а так еще надежда теплилась.

Дверь квартиры номер три распахнулась, стоило ей лишь раз в нее стукнуть. Словно за порогом стояли и ждали ее визита. Она точно знала, что не ждали. Адрес был получен давно от тети Зины, и она о нем почти забыла, но обстоятельства вдруг настоятельно потребовали внести некоторые коррективы в ее самодеятельное расследование, поэтому она и оказалась здесь.

– Здравствуйте. – Эмма приподняла с глаз очки, закрепив их на темечке. – Можно войти?

Женщина в простеньком чистеньком платьице отступила в сторону, впуская Эльмиру в квартиру. Впустила, не спросив, зачем она пожаловала. Молча указала ей рукой в сторону дверного проема, завешенного бамбуковой шторой, и пошла следом.

Комната была одна. С выкрашенными в нежно-розовый цвет стенами с милыми занавесочками на окнах и красивой самодельной мебелью, она производила бы приятное впечатление, если бы не два огромных цветных портрета на стене. Портрет дочери и сына с траурными лентами наискосок в нижней части рамы. И если на портрете Александра Эмма не задержала взгляда… почти, то в лицо Елены она просто впилась глазами.

Она не была красавицей, эта девушка, нет. В лице была заметна даже некая асимметрия. Но вот глаза… Они были удивительны, как сама форма, так и взгляд, которым Елена смотрела в объектив фотоаппарата. Эмма затруднилась бы сказать, что более всего поразило ее: их цвет – необычайно лазоревый или выражение, загадочное, с налетом задумчивости. Мужикам, наверное, нравится, когда на них смотрят с такой вот таинственной поволокой, таящей в себе нечто непостижимое. В них, должно быть, мгновенно просыпается инстинкт зверя – познать, понять, покорить.

• Предыдущая
• 52/61
• Следующая