Допрос безутешной вдовы - Каминаси Кунио - Страница 38
- Предыдущая
- 38/81
- Следующая
Ганин вернулся через десять минут. На лице его не было и следа недавнего легкомыслия, впрочем, и серьезным назвать его было нельзя. Скорее, лицо его было элементарно задумчивым, что случается с ними обоими – и с лицом, и с Ганиным – чрезвычайно редко, поскольку мой друг гордится тем, что он может размышлять на самые высокие и широкие темы походя, без демонстрации на челе умственного напряжения и интеллектуальных потугов.
– Ну что, Ганин? – Я вылез из «крауна» ему навстречу.
– Да, в общем, ничего, – пожал он плечами.
– Что она там делает?
– Она деньги переводит, – ответил Ганин.
– Куда, не видел?
– Нет, конечно. Когда я к ней подкатил, она рукой бланки прикрыла… – все так же задумчиво произнес сэнсэй.
– А чего ты такой, Ганин, а?
– Какой «такой»? – Он посмотрел на меня своими серыми прозрачными ледышками.
– Шокированный.
– А-а, это… Понимаешь, Такуя, ни адресов, ни номеров счетов на бланке перевода я не разглядел, сумм – тоже. Но одно тебе могу гарантировать, что по крайней мере в одной сумме было девять цифр.
– Девять?! – воскликнул я и удивился неожиданной писклявости своего голоса.
– Девять, – согласно кивнул Ганин.
– Знаешь что, Ганин, ты давай бери этот «краун» и последи за ней. Она вон на том «диаманте» ездит, а мне в управление срочно надо!
– Ты чего, Такуя, сдурел? У меня третья и четвертая пара в академии! И зачем мне твой «краун» – я на своей колымаге!
– Я в академию звякну, все объясню! Давай, Ганин, не ломайся, попреследуй красивую женщину! Я тебе за это ее обыскать дам, когда ордер получу!
– Обещаешь? – У известного авантюриста всех времен и народов Ганина загорелись глаза.
– Обещаю!
– Ладно, давай ключи!
– Так ты же на своей? – ехидно напомнил ему я.
– От вас потом оплаты бензина не дождешься! – буркнул Ганин, принял у меня ключ от «крауна» и уселся за руль.
Я же пограничным шлагбаумом выбросил правую руку на проезжую часть, и через секунду в нее, визгнув тормозами, уперлось белое такси. Я подождал, пока водитель соизволит нажать на потайной рычажок, чтобы передо мной автоматически открылась задняя дверь, запрыгнул внутрь и еще в полете приказал таксисту гнать в Главное управление полиции Хоккайдо.
Глава 7
Всю короткую в плане километража, но с точки зрения хронометража – бесконечную дорогу до управления я вяло клял себя за свою вечно отравляющую мое существование несдержанность. Я от нее вечно страдаю, как бы ни старалась покойная мать воспитывать меня с малолетства скромницей и тихоней. Держать язык за зубами, а самого себя – в руках для меня все равно что какому-нибудь российскому политикану-краснобаю Жириновскому молчать в течение недели, то есть умозрительно это вполне возможно, но на практике неосуществимо. Правда, в данном конкретном случае у меня было пускай и слабое, но объективное извинение: не раскрой я в номере у Катаямы рот, все равно о тревожных для нее банковских делах она узнала бы, ведь звонок Нисио на мой сотовый всего-навсего дублировал звонок ниигатских парней на мобильник Мураками, и уж она бы точно не упустила случая продемонстрировать мне, как они там у себя, в Ниигате, оперативно работают. Но в любом случае я в течение резиновых десяти минут поездки, несмотря на ощутимое сопротивление со стороны объективно мыслящей части моего сознания, противобородавочным аммиаком рационализма выжигал дурацкую привычку раскрывать рот, когда того интересы дела вовсе не требуют.
Понятное дело, выяснить, куда эта прыткая красотка с упругими формами перевела свои «девять цифр», – вопрос чисто технический: сейчас начальство доложит, если с подачи Мураками еще не доложило, обо всем наверх, и прокурорский ордер на получение конфиденциальной информации об операции одного из клиентов банка «Мичиноку» будет, разумеется, получен. Но этой катавасии и беготни можно было бы спокойно избежать, если бы я не дал ни себе, ни прыткой Аюми коммуникативной воли и не позволил бы нам с ней запросто, когда нас никто об этом не просил, сдать русской важный блок информации, которой она до поры до времени владеть была не должна. У меня всегда так: если я узнаю что-нибудь такое, что может представлять интерес не только для меня, то я тут же должен этим поделиться с другими. Ганин считает, что ничего плохого в этом нет, напротив, он как раз восхваляет эту мою гипертрофированную страсть к информаторству и доносительству, напоминая всякий раз о том, что у нас, в Японии, именно благодаря излишне разговорчивым гражданам раскрываемость преступлений находится на все еще приличном уровне. По глубокомысленному умозаключению сэнсэя, кто, как не офицер полиции, должен показывать своим рядовым согражданам достойный подражания пример словесно-информационного недержания. И он был бы, конечно, прав, если бы не такие огрехи, как полчаса назад в «Гранд-отеле».
В отделе я никого не застал: Нисио с Мураками, видимо, отправились за вожделенными ордерами. На столе меня ожидали первые оперативные данные, которые по долгу службы и штатному расписанию готовит для меня лейтенант Такаги, отвечающий за комплексную координационно-бумажную работу и обобщающий четыре раза в день в единые документы те разношерстные сведения, что поступают к одному из нас по какому-либо делу от оперативников, экспертов, информаторов и из прочих несчетных источников. Примечательно, что вижу я молодого, но толкового Такаги редко – не чаще одного раза в два дня. Наши фазы появления на рабочих местах никак не совпадают: то он бегает по этажам и кабинетам в сборах добытых для нас сотрудниками других подразделений фактов и сведений, то я гоняюсь по городам и весям за каким-нибудь очередным русским морячком, спьяну разбившим голову японскому таксисту. Справедливости ради, на меня Такаги работает не часто: все-таки убийствами русских и русскими мы на Хоккайдо пока не так избалованы, как кражами и драками, но, когда они случаются, Такаги приходится вертеться, потому как информационное обеспечение следствия по факту насильственной смерти требует самого высокого уровня исполнения.
Вот и теперь на серой папке из тонкого казенного картона, педантично положенной строго перпендикулярно нижней грани столешницы, в положенном месте значилось: «Исполнитель – Такаги Цуёси». Штамп «Для служебного ознакомления» предполагал, что материалы под картонной обложкой секретов не содержат, почему, собственно, они бесстрашно и лежали у меня безо всякого присмотра. Папка, «исполненная» исполнительным Такаги, оказалась достаточно увесистой – даже слишком, если принимать во внимание тот факт, что с момента гибели Селиванова не прошло и суток, но, как я и предположил, едва взглянув на нее, три четверти бумаг было посвящено Ирине Катаяме, которая официального статуса подозреваемой по этому делу получить не могла – пока, по крайней мере.
Заключения медэкспертов по результатам вскрытия я вниманием не удостоил, так как не имею привычки по двадцать раз слышать или читать одно и то же. Меня интересовали прежде всего данные о камерах наблюдения в «Альфе», с которых оперативники должны были за ночь снять соответствующую информацию, как было решено на ночном совещании. И отчет по ним следовал аккурат за результатами вскрытия, но должного отдохновения моей страждущей (а когда я веду расследование, я все время стражду – без этого в нашей работе никак нельзя) душе он не принес. Оказалось, что, несмотря на внешне суперфешенебельный облик, «Альфа» не имеет тотальной системы видеоконтроля. Понятно, что наши отели – пока, по крайней мере, – не создаются для удобств и содействия полицейским ищейкам типа меня и Мураками в расследовании обязательных для шикарных гостиниц убийств скромных русских ученых, но, как бы там ни было, иметь камеры наблюдения в коридорах на всех этажах отелям класса «Альфы» все-таки не помешало бы. В Альфе» же, как выяснилось, видеокамеры расположены на этажах только в лифтовых холлах, что напрочь лишало их какой-либо ценности. Ведь из докладной оперативников следовало, что на каждом этаже имеется по два входа-выхода на пожарные лестницы, которые находятся вне зон досягаемости прилифтовых камер. Конечно, страстные любовники обоих полов должны службе безопасности «Альфы» памятник поставить при жизни рукотворный, поскольку они могут не замеченными нанятыми ревнивыми и жаждущими мести супругами противоположных полов частными детективами впархивать и выпархивать из любовных гнездышек. Но в моем случае список с прилагаемыми кадрами двадцати четырех лиц, которые входили и выходили из лифта на двенадцатом этаже «Альфы» вчера между семью и девятью часами вечера, включая нас с Мураками и красавца Заречного с его развеселыми Нинами-Маринами, особой ценности не имел, ибо тот, кто хладнокровно навечно успокоил бедного Владимира Николаевича при помощи советского кипятильника, вряд ли имел глупость приехать к месту преступления на лифте и на нем же отправиться в обратный путь, раз камера стоит отнюдь не скрытая и ее не увидит разве что слепой.
- Предыдущая
- 38/81
- Следующая
