Беверли-Хиллз - Бут Пат - Страница 23
- Предыдущая
- 23/82
- Следующая
В воображении Франсиско возникла заманчивая картина. «Сансет-отель», преображенный самым знаменитым дизайнером в мире. «Сансет», ставший Меккой стиля под руководством великого гуру, уникальным произведением искусства. Пусть он уже не будет владеть им, но хотя бы при жизни увидит это чудесное преображение, и все на свете сочтут «Сансет» мемориалом в честь его основателя.
Это все-таки кое-что! Он ведь мог остаться жить в отеле, пусть и лишившись права распоряжаться, но зато безмерно богатым, и каждый смотрел бы на него с уважением, как на человека, достойно завершающего свой жизненный путь. Это все-таки лучше, чем, испытывая ужас перед возможным разорением, снимать со своего банковского счета то один, то два миллиона в год ради того, чтобы не погасла хоть на день неоновая вывеска над входом в «Сансет-отель». А такое могло случиться. Доходы были сказочны, но и расходы непомерны.
Роберт мгновенно уловил, что Франсиско начинает сдаваться, но инстинкт прирожденного дельца подсказывал ему не давить дольше на партнера по переговорам. Поэтому он небрежно взмахнул рукой и этим жестом как бы разогнал сгустившиеся было тучи.
– Хватит о делах! Будем наслаждаться тем, что нам дарит сегодняшний день. Только прошу, заложи меня в свою память и, если не отыщется более подходящий покупатель, подай мне сигнал. Как меня найти, ты знаешь.
Роберт принялся изучать меню с чрезмерной сосредоточенностью, хотя, разумеется, знал его наизусть, ибо сам составлял его. И все-таки не мог удержаться от эффектно завершающей беседу реплики:
– Клянусь богом, Уинти прекрасно бы здесь поработал!
– К черту эти зеркала! – произнес Уинтроп Тауэр, обхватил ладонью лоб, словно удерживая мозги, готовые буквально вывалиться наружу. – Какого дьявола люди придумали эти штуки, чтобы любоваться своими физиономиями? Ладно, я бы еще понял, если б Роберт сплошь завесил зеркалами свое бунгало. Но Кориарчи! Удивляюсь, как их не тошнит при виде собственных рож.
Паула безуспешно боролась со смущением. Любое упоминание имени Роберта вгоняло ее в краску. Уинтроп тотчас скосил в ее сторону свои всевидящие глаза. Цвета были его стихией. Он улавливал малейшие изменения оттенка, в том числе и на лице помощницы. Случай с десяткой, сунутой Хартфорду у лифта, крепко застрял в его памяти и постоянно служил поводом для иронических намеков.
– Только ради бога, Паула, не пытайся вручить чаевые дворецкому Кориарчи, если он поднесет тебе выпивку. Он британец и придет в ужас. Вполне возможно, что такого потрясения он не переживет. Зато я разрешаю тебе сунуть пару долларов мистеру Кориарчи. Ручаюсь, он не откажется.
– Кончайте с этим, сэр! Довольно издеваться над нашей Паулой и над беднягой Кориарчи. А то я напомню вам, что вы наговорили мистеру Сталлоне прошлой ночью в Сент-Джеймс-клубе, – шутливо пригрозил Грэхем.
– Спасибо, Грэхем, – сказала Паула, в то время как Уинтроп страдальчески застонал, изображая раскаяние.
Конечно, она не могла забыть досадное недоразумение, случившееся при первой встрече с Хартфордом, но время все сглаживает, и она уже не испытывала такого жгучего стыда. Она стала членом команды и начала понимать смысл шуток, которыми перебрасывались Тауэр и Грэхем. Ей нравилось, как они беззлобно и с юмором относятся к промашкам и слабостям друг друга.
Но все-таки ее не покидало ощущение, что произошла какая-то чудовищная ошибка, которая вскоре обнаружится, что лишь по нелепой случайности ее приняли в это спаянное товарищество. Слишком скоропалительно ее вознесло наверх на волшебном лифте, чтобы впечатления от пережитой столь недавно трагедии могли поблекнуть. Помимо воли она все время возвращалась в памяти в странное свое прошлое. Ей казалось, что она не имеет никакого права находиться здесь, в огромной, претендующей на роскошь убранства гостиной, перед чудовищным по безвкусице портретом Корелли Кориарчи в компании приглашенного хозяином дома великого дизайнера, чье вознаграждение за работу составит три четверти миллиона.
Ей сказочно повезло на первых порах, но, чтобы удержаться на вершине, надо постоянно доказывать, что она попала сюда не зря, и столь многому еще надо научиться.
– Почему ты против зеркал, Уинти?
– Зеркала – сплошная фальшь, детка. Они претенциозны, они создают иллюзию большого пространства, обманывают нас, а я не люблю, когда меня обманывают. Предпочитаю сам дурачить других, а не чтоб меня дурачили. Было бы гораздо веселее впустить в комнаты побольше света, используя хороший лак, полированные панели, окна и световые люки. Я почти решил… нет, я определенно собираюсь устроить здесь стеклянные потолки. Даже в той плавучей лачуге, где ты, солнышко, как я знаю, жила, был такой потолок.
– Это потому, что у нас не было вообще электричества, – возразила Паула.
– О боже! Как же ты охлаждала напитки?
– Мистер и миссис Кориарчи вскоре присоединятся к вам, – звучным басом провозгласил дворецкий, распахнув створки массивных двойных дверей. – А пока не могу ли я предложить вам что-нибудь выпить?
– Я бы не отказался от бокала шампанского, – сказал Тауэр и добавил совершенную глупость, впрочем, невнятно: – Если у вас имеется хоть какое-то. А может быть, у вас есть уже откупоренная бутылка?
– А вы, мисс? – Дворецкий на удивление быстро оправился от нанесенной его самолюбию травмы.
– Я бы предпочла имбирное пиво, – сказала Паула.
– Имбирное пиво? – переспросил дворецкий. Его рот от удивления открылся, как у вытащенной на берег большой рыбины. Потребуй Паула принести ей стакан мочи, он был бы менее поражен.
– Я очень сожалею, мисс, но мы не держим таких… напитков… в доме.
Паула залилась краской. Она позорно проштрафилась и унизила своих друзей в глазах высокомерного слуги.
– А почему не держите? – спросил Тауэр, окидывая взглядом комнату. – …Если вся ваша гостиная заполнена еще худшим дерьмом?
– Принесите мисс Пауле коку, – поспешно вмешался Грэхем. – И мне тоже.
Он прекрасно понял, на какую ступеньку социальной лестницы поставил его дворецкий, и не стал ждать понапрасну, когда ему предложат напитки.
– Хорошо, – несколько растерянный британец с трудом выдавил из себя это слово и быстро удалился.
– Представь, каково жить в этом мерзком сумрачном доме, терпеть ради престижа возле себя эту напыщенную морду, платить этому болвану неизвестно за что бешеные деньги, да еще смотреться изо дня в день в зеркала, – нарочито громко обратился Тауэр к Пауле, едва англичанин исчез за дверьми. – Ко всем нарушениям психики Кориарчи я бы еще добавил откровенный мазохизм.
Паула могла поклясться, что видела, как дворецкий, нарочно задержавшийся за дверью, дернулся, словно в судорогах.
– Так что тут говорилось о нарушениях нашей психики? – спросила Корелли Кориарчи, бесшумно появившись на пороге гостиной.
Выглядела она точь-в-точь как крабовый салат с кетчупом, подающийся в закусочных на пляжах запоздалым посетителям. Она обгорела на августовском солнце, и, несмотря на все кремы, ее кожа шелушилась. Правда, ей хватило глупости или ума выдерживать эту поросячью розовую окраску и в одежде. Розовый шарф обхватывал ее шею, обтягивающий костюм был тоже нежно-розовый. Она носила чулки розового цвета, и ноги большого, явно неженского размера были обуты в апельсинового цвета туфли. Все наиболее тяжелые и дорогостоящие металлы из таблицы Менделеева пошли на украшение ее запястий и ушных мочек. Платина и золото побрякивали на ее руках, массивные серьги покачивались, свисая с ушей. Это была откровенная демонстрация богатства, и такое зрелище впечатляло.
Если Корелли Кориарчи напоминала распотрошенного краба в майонезе, то мужчина, стоящий рядом с ней, был точно как крем-брюле. Он тоже вдоволь хватил солнечных лучей и стал шоколадным. Разве не нашлось врача, кто бы не предупредил, что излишний загар вреден даже миллиардерам, и никто не застрахован от рака кожи и прочих напастей, и нищему, ночующему под мостом или в тоннеле, уготована более долгая жизнь, чем богачу, коротающему дни у бассейна.
- Предыдущая
- 23/82
- Следующая
