Великий Дракон Т-34 - Клюев Константин - Страница 17

• Предыдущая
• 17/77
• Следующая

Виктор проверил посты, отпустил Гюнтера к танку, провел короткое совещание с командирами рот в штабной палатке. Летняя ночь скора, не успеешь уснуть, а солнце уже выкатывается вполнеба. Летом военной работы больше, больше и усталости.

«Прочту письмо от Эльзы, напишу ответ – и спать, – подумал Виктор. Он достал из кармана фотографию жены и бережно поставил на стол, в круг света фонаря. – Отец с мамой не нарадуются невестке и внуку. Зигфрид уже сидит, держа деда за палец. Да, дела…»

Неринг вдруг так захотел домой, к своему малышу, Эльзе и родителям, что сжал кулаки и застонал. Потом он помотал головой, посидел, глядя в потолок штабной палатки, взял с края стола лист бумаги и начал писать:

Эльза, любовь моя, здравствуй.

Сразу хочу ответить на твой вопрос – почему я стал военным. Странно, ни мама, ни отец меня об этом не спрашивали… Помнишь, я читал тебе на память из «Песни о Нибелунгах»?

«Как вы, я тоже витязь, и ждет меня корона,

Но доказать мне надо, что я достоин трона

И что владеть по праву своей страной могу.

Я ставлю честь и голову в залог, что вам не лгу».

Я прочел эти строки и понял, что, кроме меня, никто не докажет, что я мужчина и что со мною нужно считаться. Вот, собственно, и вся история.

В 8 часов 15 минут утра на позиции 503-бронетанкового батальона обрушился огненный смерч, бушевавший пятнадцать минут. Несколько танков были разбиты снарядами советских гаубиц. Командир 503-го батальона подполковник Кресс погиб. Виктор Неринг взял в руки микрофон штабной рации.

– Внимание! Говорит майор Неринг. Приказываю установить прицелы на максимальную дальность. Жечь все в поле зрения. Напоминаю: главное – держать их на расстоянии выстрела как можно дольше. С богом!

Неринг забрался в танк и прильнул к прицелу. Появились первые мутные, расплывчатые силуэты тридцатьчетверок. Нашелся-таки сумасшедший! Идут! Виктор не верил своим глазам, но со дна души уже поднималась темная, тягучая отвага, предвкушение славной битвы.

Силуэты стали четче, и когда Неринг увидел швы на вражеской броне, коротко скомандовал:

– Огонь!

Тридцатьчетверки вздрагивали и останавливались, дымясь. Если русский танк лишался гусеницы и его начинало разворачивать, Виктор азартно всаживал снаряд в бок. Через несколько минут на поле образовался железный завал, а русским нужна скорость. Теперь они пойдут с флангов. Пора в контратаку.

– Здесь – Неринг. Батальон, в атаку! Вперед! В обход завала!

Гюнтер включил задний ход, и «тигр» буквально прыгнул назад из укрытия. Ломая бревна капонира, как спички, бронированный красавец Неринга объехал свое логово и помчался, забирая левее, туда, где уже поднималась пыль от первых русских танков. Майор ждал удара противника именно оттуда. Вторая волна русских танков медленно просачивалась сквозь завал из подбитых танков первой волны; можно было считать, что они застряли, в то время как с левого фланга тридцатьчетверки были уже готовы ударить «тиграм» в бок. Майор с ходу развернул вторую роту фронтом влево, не дав противнику смять свой фланг. Остальные танковые роты подошли поближе к горящим русским танкам и начали в упор расстреливать застрявших в завале. Русские отвечали метким огнем, прячась за подбитыми танками. Довольно быстро вспыхнули несколько головных «тигров» третьей роты, лишились гусениц два «фердинанда». Справа от себя Неринг заметил танк командира соседнего батальона майора Пауля Коха – на его борту была намалевана смеющаяся пантера. Стало понятно, что рисунок боя исчез и началась свалка. Дебют разыгран. Пора выводить пехоту, чтобы занять и связать пространство между горящими танками. Это было похоже на то, как если бы между уложенными с промежутками камнями залили цементный раствор. Пехота уязвима, но очень зловредна для медленно маневрирующих в тесноте танков.

Бронетранспортеры с пехотой ждали своего часа в безопасном удалении от поля боя. Неринг приказал им выдвигаться за первой ротой и занять линию, обозначенную первыми горящими русскими танками.

Между подбитыми тушами своих и чужих Гюнтер искусно лавировал, как на байдарке, приостанавливаясь для выстрела и тут же срываясь с места. Водитель и командир понимали друг друга по коротким, почти птичьим возгласам. Остальные члены экипажа давно переняли их систему знаков, и командир управлял своим танком без особых затрат времени.

Напор тридцатьчетверок слева и преграды в виде подбитой техники отжали танк Неринга к центру, и Гюнтер был вынужден разворачиваться буквально на месте, чтобы вывести свой танк из железных лабиринтов для очередного удара.

Виктор поймал в прицел очередную тридцатьчетверку и начал быстро доворачивать прицел. «Тигр» сильно подбросило и резко развернуло. Гусеница, простучав траками по ведущему колесу, упала на грунт.

В шлемофоне раздался злой голос механика-водителя:

– На мину наскочили! Везде набросали, сволочи!

– Забыли нас спросить, а то бы в стороне поставили, – отозвался Неринг.

– Что будем делать, господин майор?

– А ты не знаешь?

– Знаю. Но тут из нас сразу сито сделают. Последние пару лет они нас сильно недолюбливают, господин майор!

– Отчего бы это, Гюнтер? Экипаж! Все, кроме Дитриха, чинить гусеницу! Дитрих, прикрываешь из пулемета и держишь связь. Всем приготовить личное оружие. В случае чего отобьемся! – Виктор щелкнул тумблером внутреннего освещения, достал ручную гранату из НЗ и сунул в карман комбинезона. Затем он открыл крышку командирского люка и быстро скользнул вниз по нагретой броне. За спиной раздался грохот, словно по танку ударили исполинским молотом. На голову Виктора обрушился удар. Небо поменялось с землей местами. Пришла знакомая тьма – беззвучная, равнодушная и невесомая.

…Тихий голос, призывавший к осторожности, то приближался, то удалялся. Стоило Ковалеву вспомнить, что голоса давно не слышно, и он тут же появлялся и, наконец, обосновался в горле, гортани и на зубах, появляясь там и затухая в странноватом ритме. Что – «берегись», кто – «берегись», чем, в конце концов, «берегись»?

Вокруг оставалась непроглядная тьма. Давило на грудь. Ковалев не мог пошевелиться, чтобы ослабить гнет, и даже не мог ощутить хотя бы малое движение в мышцах. Значит, убили. У убитого сначала пропадает зрение, как щелчок выключателем. Слух пропадает последним. Мозг не разметало по броне, уши землей не засыпало да барабанные перепонки не лопнули от взрыва – вот и слышу напоследок. Давит на грудь. Да там, может, дыра сплошная. Или вообще больше ничего нет, кроме мозгов. Когда в госпитале сделали заморозку, чтобы вытащить осколок из плеча, тоже казалось, что давили. На самом деле резали, копались и зашивали – Ковалев видел сам. Потом Игорь Седов в палате рассказывал, что нога оторванная болит и чешется по утрам – спасу нет. А чесать нечего. Тело врет, мозги врут.

Поспать, что ли, напоследок. Во сне и уйду окончательно. Куда – уйду? Куда?!! Нет!

Ковалев попытался дернуться и вырваться. Ничего. Не дернулся, не вырвался. Это мысль дергается и мечется внутри пустеющей, остывающей головы.

– Вот оно какое – ничего. Хотя, если я думаю про ничего – какое же это ничего? Спать, спать, хватит думать. Ух, слава тебе! Вот я иду по главной улице станицы с красным значком на рубашке. Приняли в комсомол, теперь направят учиться. Все в яблоневом цвету, все чисто вымыто дождем и сверкает. А вот и Лариса. Ох, и хороша: гладкая, холеная, свежая, глазищами так и стрижет. Ее прабабка Лукерья Кондратьева, сидевшая на желтой скамейке у крепкого куреня, прокаркала, глядя вверх: «Смотри, Сашок, бесы в пекло утащат. А ты брысь домой, егоза!» Лариса задержалась на пороге, давая собой полюбоваться, и исчезла беззвучно, совсем по-кошачьи…

Ковалев поздоровался с бабкой Лукерьей и прошел мимо. От воспоминаний о вчерашней любовной возне с Ларисой в пустой бане Кондратьевых он прибавил шагу, торопя ускорением такой еще далекий вечер. Скорее бы, скорее бы. Ох, и хороша Лариса! Он свернул в проулок, потом еще раз, поднырнул под нижние ветви приземистых яблонь и оказался в двух шагах от бани. В предбаннике было прохладно и тихо. Глубоко в бревнах скрипели неутомимые челюсти древесных жучков. Под их мерный скрип Саша и задремал, очнувшись от едва различимого шороха снаружи. Через миг в баню скользнула легкой тенью Лариса, и Саша схватил ее за плечи, притянул к себе. Девушка протянула руку и ощупью закрыла дверь на крепкий деревянный засов. Они начали с поцелуев, с молодым пылом продвигаясь все ближе к главной части вечерней программы. Саша сел на пол и потащил Лариску вниз, она с тихим смешком упала на него и продолжила исступленно целовать. На дверь вдруг нажали снаружи. Дерево затрещало, подаваясь нечеловеческой силы натиску. Лариса от испуга отключилась, обмякла и стала весить едва ли не вдвое больше, прижав Сашу к полу. Он пытался освободиться и броситься к двери, но тяжесть юной красавицы стремительно росла и стала совсем непомерной. Саше стало трудно дышать, а деревянная дверь уже была готова распахнуться и впустить чудовище, рвавшееся в предбанник с молчаливой яростью. Судя по скрипу и скрежету ржавых, в палец толщиной, гвоздей, выдираемых из гнезд, на дверь давили с равномерной, равнодушной и непобедимой силой. Так работал гидравлический пресс, отжимавший подсолнечное масло. Люди бы били с разбегу, резко, разбегаясь вновь и вновь… Дверь сорвалась, впустив тяжелый косматый сгусток тьмы. Тьма отшвырнула Ларису в сторону, как ненужную тряпичную куклу, и навалилась на Сашу, душа его и пытаясь одновременно затащить под широкую скамью. «Бесы в пекло утащат, Сашок». Накаркала, вещунья. В пекло не хотелось.

• Предыдущая
• 17/77
• Следующая