Женщина-трансформер - Нестерина Елена Вячеславовна - Страница 37

• Предыдущая
• 37/87
• Следующая

«Когда в лесную реку падают золотые листья, над землёй поднимается светлая птица Сирин. И в эти согретые солнцем дни осени она летит над спокойными полями, тихими деревнями, над болотами, лесами и реками, над просторами лугов и холмов. Когда люди видят её в небе или замечают на земле тень от сильных крыльев – они знают, что скоро в их жизнь придёт радость. В холодное и тревожное время человек, увидевший, как летит птица Сирин, будет стоек и смел, в быстро надвигающейся мгле его не оставит удача.

Долго будет лететь птица Сирин в согретом солнцем звенящем покое воздуха – прекрасна, величава и таинственна.

Кто умеет смотреть, сможет увидеть на её гордом лице свет глубокой доброты, печаль и кротость. Дурному человеку не разглядеть птицы Сирин в высоком небе.

Никем неведомая и незнаемая, долгое время пребывает она, набираясь тепла и света, в заповедном краю. И в чистый осенний день птица Сирин взлетает в небо, чтобы донести до того, кто станет бесконечно дорогим ей, всё, что собирала она в своём сердце – тонкие звуки морозного утра, юную радость весны, бескрайность летнего ветра, жертвенную чистоту осенних цветов. Много хранит птица Сирин таинственного, глубокого и доброго.

Но никто не поднимает руки к небу навстречу ей, ни в чьём сердце не может прочесть птица Сирин зари надежды и силы, никак не найдёт того, для кого она сложила бы крылья и, упав с неба, запела бы несказанно прекрасную заветную песню.

И она летит дальше и дальше. А всё, на что упадёт взгляд её печального лица, долго хранит луч собранного птицей Сирин душевного тепла и света».

В конце текста стояла фамилия автора. Женщина какая-то написала.

– Тебе не понравилось? – расстроился Глеб, видя мою ехидную усмешку. – А мне прям так… Прямо очень. Прям как по правде. Вот ведь пишут…

Эк расчувствовался молоденький подписчик районной газеты «Восход»! Значит, я для этой неведомой дамочки Сирин. Страдательный, получается, персонаж. Но это по одной классификации. А автор текста, видимо, знакома с другой, позитивной функцией птицы Сирин. Раз песню она тут собирается исполнить не смертельную, а прекрасную в хорошем смысле. Не киллер же птица Сирин, вылетевший на охоту за своей жертвой. Нет. Она любви ищет – это же очевидно. Но не находит, а потому мотается над лесами и деревнями, людей пугает. Прям как я…

Правда, на картинке и в тексте лицо у крылатой девушки всё равно печальное. Эх, значит, мы имеем дело с весьма вольной эклектичной трактовкой!

Да ерунда это всё – трактовка, печальное лицо, не печальное. Дело в другом. Всё серьёзно.

И пока Глеб углубился в чтение рассказа (интересно, по какому разу?), я конкретно и по-серьёзному задумалась. Автор что-то знает. Первое: она, естественно, местная, а потому могла меня видеть. Разглядеть в подробностях. Да даже мельком просто заметить. И, не до конца поверив в то, что подобное может существовать на самом деле, что-то там себе домыслить и сочинить мини-сказочку. Про то, как живёт мифический персонаж в этом своем заповедном краю, сидит там сидит, а по осени вылетает добра молодца в окрестностях поискать и песенку ему любовную спеть.

Второе: автор могла просто на основе фольклорной традиции всё это сочинить. Меня она не видела, просто совпало.

И третье: таких совпадений не бывает. В газету потянулись письма читателей – очевидцев моих неосторожных полётов над их жилищами, полями и лесами. Народ-то повсюду шныряет, а глазастых всегда везде полно. Автор сказки про печальную добрую птицу всё это систематизировала и выдала художественный отклик на столь странное явление. Так сказать, реакция редакции, отвечаем на письма…

В любом случае, дело не очень хорошо обстоит. Охота на кондора меня очень в своё время порадовала. Надо что-то делать.

– А можно, я эту газету себе оставлю? – попросила я Глеба как можно спокойнее.

– Можно! Это тебе. Я у соседей ещё одну взял.

Ах ты, Глеб… Я не стала его пугать своими опасениями. Он, это ясно, про меня и так никогда не проболтается. А больше ничем помочь не сможет. Так что зачем нагнетать страхи?

Вместо этого я рассказала ему про разновидности райских птицедев. Нарисовала даже, как смогла. Ему очень понравилось. Сказала, что я, наверное, птица Алконост. Он согласился. Ему тоже не хотелось, чтобы я была печальной птицей, льющей слёзы и поющей умерщвляющие песни. Лучше весёлые.

Ему приятно было рассказывать. Глеб слушал, живо блестели его глаза. И, казалось, мозг и душа впитывают информацию до последней капельки-крошечки-буковки-мыслишки. Правда!

Я рассказывала, а сама смотрела на Глеба, по-прежнему сидевшего передо мной в своей белой майке. То ли у меня уже предутренний бред, не знаю – но мне казалось, что с количеством информации, знаний, которые Глеб получал, в нём прибавлялась сила. Она всё явственнее чувствовалась в нём, концентрировалась где-то там в мышцах его красивых молодых плеч, рук, груди. Это была сила вообще – и внутренняя, и внешняя. То, что меня так восхищало в людях. В мужчинах.

И если сила и мощь росла в Глебе, то во мне – восторг, самый настоящий восторг. А что ещё может вызывать чудо, которое видишь собственными глазами? Что ещё делать с чудом, как не восхищаться им?

Ну всё правильно! Недаром ведь считается: знание – сила!

Это всё волновало и удивляло меня. До такой степени, что я, быстренько закончив свой просветительский рассказ и забыв о всякой осторожности, метнулась на улицу, ударилась о землю у самого порога и рванула в небо. Пусть холодное мерцание звёзд меня успокоит!

Да. Так и случилось. Я полетала, угомонилась. Сердце перестало долбиться, как сумасшедшее, я, оставившая очки на крыльце и потому напоминавшая себе крота в полёте, должна была поскорее вернуться в человеческий вид. А то мало ли кому приспичит выйти на улицу среди ночи и задрать хохоталку к небу. Я-то его даже не увижу – без окуляров-то, а он меня – вполне возможно…

Отчаянно щурясь (так немного резкости в глазах прибавлялось), я на бреющем полёте отыскала-таки дом Глеба. Крыльцо разглядела. Обернулась.

Ну надо же: все мои вещички были разложены на пороге. Глеб…

В пять секунд я оделась, нацепила очки. И в дом.

Глеб, конечно же, караулил меня. Чтобы вдруг кто из его семейства не вскочил, не понёсся до ветру и на улице не повстречался со мной – неведомой зверушкой. Или странной дамочкой, посреди двора нацепляющей одежду на голо тело…

Я не стала верному Глебу ничего говорить, сказала только, что вот теперь, налетавшись, точно хочу спать и немедленно усну. Что будить утром рано не надо. Пожелала мальчишке спокойной ночи, затолкала газету с рассказом о птице Сирин в свою сумку. И на диван.

Затаилась.

И правда уснула. Быстро.

Мне снился Глеб. Снился непрерывно. Только я закрыла глаза, как принялась видеть и видеть его перед собой. Спала – и ощущала, что он хороший и радостный человек.

И проснулась – от громких Нинкиных воплей. А Глеб снился за секунду до этого – он улыбался мне, и я чувствовала себя спокойно и счастливо.

С таким вот светлым и довольным настроением я оделась и вышла к людям.

В кухне дым стоял коромыслом. Бабка уже, видимо, давно прибежала из своего дома, активно командовала дочкой, внуком и остальными помощниками (две тётки тут толклись и ещё какая-то старушонка шныряла).

Немотивированно хорошее настроение мне не портило даже странное отношение здешних женщин. Что они обо мне думали, я не знала. Наверняка присматривались и строили предположения – кто я, что я, откуда и зачем. Всё равно мне было. Впереди нас рать, и сзади нас рать. И битвою мать-Россия спасена. Так сказала я про себя, весело усмехнулась, после чего особенно смело оглядела присутствующих и уселась за стол.

Где вкусно позавтракала. И после чего предложила свою помощь в подготовке праздника. Глеб возмутился, но я продолжала настаивать. И меня посадили резать салат. Дали длинный кривой нож, большущую доску, тазик варёных овощей, банку солёных огурцов.

• Предыдущая
• 37/87
• Следующая