Золотая девочка - Лубенец Светлана - Страница 6

• Предыдущая
• 6/23
• Следующая

Люська, которой было очень интересно, потеребила ее за руку.

– Ну, мама! Не вздумай заснуть. А туфли? Какие у тебя были туфли? Какой высоты тогда были каблуки? Какой формы?

– Каблуки-то? Каблуки, на которых тогда ходили все мои одноклассницы, назывались школьными.

– И какие же они были?

– Такие, которые наша бабушка сейчас любит: низенькие, толстенькие и устойчивые.

– Ой, не могу… – залилась смехом Люська, представив себя на линейке первого сентября в бабушкиных туфлях.

– Босоножки на каблучках мне впервые купили только к выпускному вечеру по поводу окончания восьмого класса, – продолжила мама. – Так я, представь, целый месяц по вечерам дома училась на этих каблуках ходить.

– Неужели в восьмом классе вам не хотелось как-то выделиться, ну… отличаться от ребят младшей школы? – удивилась Люська.

– Конечно, хотелось, но одеждой мы не могли выделиться. Повторяю тебе, неразумной, что у нас была строго обязательна школьная форма. Единственно, чем мы отличались от малышни, это школьными сумками. На них учителя с администрацией почему-то не посягали. Видимо, в их циркулярах сумки не были обозначены.

– Ну и? – подбодрила маму Люська, ожидая снова услышать что-нибудь удивительное, и не ошиблась.

– До восьмого класса все ходили с портфелями, причем не с такими цветастыми, как у нынешних младшеклассников, а с черными или коричневыми. А в восьмом девочки заводили себе школьные сумки. Они иногда продавались в магазинах и походили на кошелки для продуктов, тоже строго черного или коричневого цветов. А та девочка, которая не успевала купить себе такую сумку, клянчила у мамы хозяйственную, желательно тоже темненькую.

– И что? Так и ходили с хозяйственными?

– Бывало. У тети Веры была такая сумка.

– А у тебя?

– А мне мама купила настоящую, школьную. Верка мне здорово завидовала тогда.

– Мам, а мальчишки как же, так и ходили с портфелями до окончания школы?

– Кое-кто ходил, но высшим… – Мама покосилась на дочь и со смехом произнесла: – Но высшим попсом у них считалась плоская лепешкообразная папка на почти круговой «молнии».

– Что значит «папка»?

– То и значит, что папка – без ручек, ее под мышкой носят.

– Под мышкой? Без ручек? Так это ж неудобно!

– Возможно, зато попсово! А зимой на ней здорово было с горок ездить!

– И вы ездили?

– Ага! На папину мы вдвоем умудрялись садиться!

– Мам, ты так и не рассказала, как же вы все-таки с ним познакомились.

– А вот так, – продолжила мама. – У нас в школе тогда не было кабинетной системы, как сейчас у вас. Мы весь день учились в одном классе, если не считать физкультуру, домоводство, химию и иностранный, где класс разделялся на две группы. У нас только учителя менялись.

– А физика? Как же приборы? Лабораторные? – удивилась в очередной раз Люська.

– Был, конечно, специальный кабинет, но он предназначался строго для старшей школы. Восьмиклассников туда только на лабораторные и пускали.

– А домоводство, мам, что за предмет?

– Н-ну, вроде вашего труда для девочек.

– А-а-а… Мам, давай больше не будем отвлекаться, ладно. Рассказывай про папу!

– Ну так вот, представь: кабинетной системы нет, мы находимся на третьем этаже, а папин класс – на четвертом. Как быть? Как того удивительного молодого человека в синих клешах увидеть? И я зачастила на четвертый. Мне очень хотелось, чтобы он меня заметил.

– А он?

– А он, Люська, и не думал замечать. Я прямо не знала, что делать. Не будешь же одиноким тополем около его класса торчать, да еще на чужом этаже. Приходилось маскироваться. Хорошо, что на четвертом этаже библиотека была. Так моя подруга Верка Симакова… ну… тетя Вера, которой я поначалу ничего не говорила, в конце концов заметила мой неожиданно возросший интерес к художественной литературе и потребовала объяснений. В противном случае грозилась перестать дружить со мной и начать дружить с Ольгой Третьяковой.

– И ты ей все рассказала?

– Да. И, как увидишь, правильно сделала. Верка сказала, что познакомить его со мной ей ничего не стоит, поскольку в одной квартире с ней живет его одноклассница Танька. Ты же знаешь, тогда многие в коммуналках жили.

– Так, значит, вас тетя Вера познакомила?

– Не совсем. Она просто способствовала знакомству. А дело было так. Однажды нас, учащихся с восьмого по десятый класс, послали в близлежащий совхоз убирать картошку. Называлось это субботником. От комитета комсомола старшей назначили Таньку, ту самую соседку Веры. Танька предложила нам работать как можно медленнее, а она пришлет нам, будто бы в помощь, двух десятиклассников, одним из которых будет интересующий нас товарищ.

– Выходит, вы познакомились на грядке?

– Да, вот так тривиально – на совхозной грядке. Но это папа так думает… А ты-то, надеюсь, понимаешь, какая большая предварительная работа была проделана?

– Да-а-а, мама, ты молодец!

– Это Танька с Веркой – молодцы! Кстати сказать, дядя Саша, муж тети Веры, – тот самый второй десятиклассник с совхозной грядки.

– Да ну?

– Вот тебе и «да ну»!

– Мам, а вы сразу после школы и поженились?

– Нет. Это Вера с Сашкой сразу. А мы с папой как-то раздружились, потерялись. В разных институтах учились, потом распределены были на работу в разные города.

– Что значит – распределены?

– Правило было такое тогда: институты направляли своих выпускников в другие города, и отработать там обязательно надо было два года. Я – в Кургане работала, а папа – где-то чуть ли не под Хабаровском. Его расспроси, если интересно. Когда мы вернулись в Ленинград, то однажды случайно встретились, на Невском. И больше уже не расставались. Оказалось, что оба никого лучше друг друга за эти годы так и не встретили. Жалели, что столько времени потеряли… И ты у нас поздно родилась… Зато какая любимая! – Мама чмокнула Люську в нос и предложила: – Давай все-таки попробуем заснуть, а то утром не подняться будет.

– Давай, – согласилась Люська, но долго еще не могла уснуть, представляя себе юных родителей на картофельной грядке.

На другой день после полубессонной ночи Люська шла в школу не выспавшаяся и какая-то раздавленная.

Все-таки странная кража! Кому нужна Зинаида? Люська вздохнула длинно и протяжно и врезалась в Таню Карлюткину, свою одноклассницу и вечную врагиню. Таня была худенькой бесцветной блондинкой с блекло-голубыми, будто выцветшими глазами. Однажды, в разговоре с Драгомиловой, Люська назвала Карлюткину белой молью, а та, как на грех, проходила по школьному коридору и все слышала. С тех пор Таня ненавидела Караваеву изо всех сил своего бледного организма, пыталась в ответ звать ее рыжей кикиморой и так густо обводила глаза черным карандашом, что с молью сравнивать ее стало затруднительно. Люська переименовала Карлюткину в очковую змею и старалась обходить ее стороной.

– Извини, Люсь, – почему-то совсем не по-змеиному сказала Таня.

– Да это я тебя толкнула… кажется… – промямлила Люська, потихоньку соображая, что с Карлюткиной, очевидно, что-то случилось, раз она забыла про моль, рыжую кикимору и даже извинилась. Люська так и спросила: – Случилось что-нибудь?

Таня посмотрела на одноклассницу испуганными глазами, перебросила школьную сумку с одного плеча на другое, облизнула бледные губы и ответила:

– Случилось… Знаешь, нас вчера хотели ограбить, но почему-то не ограбили… Так страшно… Может, их спугнули, они не успели… и сегодня снова придут…

– Как? – Люська так резко дернулась, что лакированные ремешки рюкзачка соскочили с плеча, и он яркой птицей упал прямо под ноги Тане. – Как? И вас тоже?

Тут уж Карлюткина приросла к тротуару:

– Что значит тоже? Вас ограбили?

– Нет… то есть… да… то есть нет… В общем, украли только балерину… статуэтку такую.

– Антикварную?

– Да ну… Откуда у нас антиквариат? – Люська поморщилась. – Дед сам слепил. Из глины.

• Предыдущая
• 6/23
• Следующая