Хозяйка Красного кладбища - Гущина Дарья - Страница 1

…Он спал уже не один десяток лет. Засыпал на отходном земляном столе, просыпался от толчков силы, видел сияющие алым – по-прежнему, как в самом начале ритуала, знаки, – снова засыпал, снова просыпался. Снова, снова, снова… Цеплялся за осколки памяти – имя, лица родных, работа, сила – и вспоминал себя. Удерживался от падения в бездну. Уговаривал себя потерпеть ещё чуть-чуть – вот завтра, вот послезавтра, он наверняка умрёт. Отчалит в долгожданное Небытие.

Верить – удивительным образом получалось. Умереть – тоже удивительным образом пока нет. Когда же сила-то в нём наконец кончится?.. Он же нарочно последние лет двадцать жил на материке, подальше от питающих силой островов, и очень – очень! – много работал…

Когда из-за резкой вспышки силы, случившейся сотни лет назад, Северный материк раскололся на четыре крупных части, вокруг них возникло то, что после люди назвали Чудесными островами. Вокруг каждой новой земли – несколько цепочек островов, полных силы. Мощной. Чудесной. На материках люди остались без неё – почти, а вот на островах купались в силе. Пили её, как воду. И пропитывались так, что после смерти не могли умереть. Сила не отпускала. Привязывала душу к мёртвому телу. Держала. Мучила.

Умирать тем, кто много работал с силой, получалось лишь на Сонных островах – и то не сразу. Десятки – или уже сотни? – лет прошли, а знаки всё вытягивали из него остаточную силу, вытягивали, вытягивали… И по-прежнему были яркими, тёплыми. Как всегда, когда усердно работали. Как всегда, когда им предстояло выпить очень много силы.

Он сел и огляделся. Тёмный склеп, мерцающий красными знаками круглый отходной стол, багряные факелы и нити корней на стенах. А его зовут… А как его зовут? Это обязательно надо вспомнить. Нельзя забывать. Нельзя превращаться в безумное чудовище без памяти. Нельзя…

Вещен.

Да, так он звался живым. В деда пошёл – как в деда и назвали: Вещен Сух. И всю жизнь он прожил и проработал на Ремесленных островах – в единственном месте, где создавали амулеты, которые работали на материках. Все чудеса островов принадлежали лишь им – увези на материк живую книгу с Грифельных островов или убивающую землю с Сонных, или камни силы с Горных, и на материке обнаружишь, что привёз просто книгу. Просто землю. Или просто камень. Без чудес. А они, ремесленники, научились вшивать в амулеты капли силы. И люди, их принявшие, становились чудесниками. Которые творили чудеса небольшие, зато везде. Да, островные были сильнее, но могли творить лишь у себя дома, лишь питаясь от родной земли.

Нельзя это забывать, строго напомнил он себе, укладываясь на отходной стол. Историю. Себя. Родных – дедов, родителей, жену, дочь. И если ему опять не повезёт, то он, Вещен, хотя бы не проснётся чудовищем.

Хотя бы.

Тиха кладбищенская ночь, но посох может пригодиться…

Я набросила на плечи длинную тёмную куртку, собрала волосы в куцый хвостик и взялась за родовой посох – древний-древний, созданный из праха предков-смотрителей и ужасающе уродливый: длинный, толстый, красно-серый, пористый, напоминающий свечной огарок. И столь же, правда, ужасающе сильный. Я до сих пор изучала все скрытые в нём чудеса и очень надеялась, что мне они не пригодятся. И вообще обо всех я никогда не узнаю.

На крыльце я нарочно громко и предупреждающе хлопнула дверью – и сразу же услышала ответные суматошные хлопки. Конечно, как же с соседями по склепам языки-то не почесать на сон грядущий… Плохо им, моим отходящим подопечным, при мне спится. Дед-то посильнее был – на годы даже самых беспокойных и шебутных укладывал. Мне пока ни опыта не достаёт, ни силы: в лучшем случае на месяц спокойные засыпают. А беспокойных нет-нет да приходится посохом гонять. Дед, отходя в Небытие, наказал держать всех в кулаке – даже тех, кто в три-четыре раза меня старше. Ибо.

Старший смотритель на кладбище может быть только один. И он по должности старше всех, даже если ему, то есть ей (мне), слегка за тридцать.

На дереве вопросительно засвиристел Алояр, или, как мы его называли, Ярь – мой неизменный помощник, мелкая красно-рыжая птичка со смешным хохолком и хвостом из длинных вьющихся перьев.

– Давай, разгоняй последних, – кивнула я, закидывая на плечо посох. И с иронией добавила: – Не то, скажи, я приду.

Ярь предсказуемо захихикал. Я – не дед, меня здесь не боялись. Но, хвала праху, делали вид, что уважали – должность. А может, всё-таки и меня немного.

Птица вспорхнула с ветки, засияла и увеличилась до размеров крупного хищника. Хлопнула мощными крыльями, предупредительно свистнула и рванула на облёт. А вот Яря и уважали, и побаивались. Дед говорил, это осколки душ наших предков – первых смотрителей – остались в столь безобидном обличье. Помогать да приглядывать.

Я украдкой подтянула штаны, поправила тяжёлый посох и зорко осмотрела свои владения. От крыльца убегала старая каменная тропа, вдоль которой шумели на солёном морском ветру неряшливые багряные кусты. Шагов через двадцать тропа разветвлялась и ныряла под сень старых деревьев – к многочисленным склепам, похожим на половинки ракушек-жемчужниц. Видимая часть склепа – увитый плющом навес со скамейкой и дверью. Невидимая – подземные комнатки с отходными столами, связанные сетью древних коридоров.

– Что там, Ярь? – негромко спросила я, услышав далёкий свист помощника. – Все на месте? А наши беспокойники? Тоже? Все трое? Тогда иду обновлять сонные знаки. А ты покружи вдоль границ. Сам знаешь, ближе к ночи к нам любят сползаться беспризорные покойники.

Ярь пронзительно свистнул. Я спустилась по ступенькам и неспешно побрела к святилищу Небытия.

Пятое кладбище, иначе называемое Красным, зрелой осенью и на закате выглядело совсем уж неприлично красным. К красновато-серой земле и пористым багровым камням, которыми мостили тропы, добавлялись багряно-красно-рыже-жёлтые осенние листья, поздние пунцовые и тёмно-рыжие цветы, поблёкшая коричневая трава и вездесущий издевательски красный плющ. Вечером это великолепие дополняли низкое небо в багрово-рыжих облаках (или, как сейчас, полосах), красноватая туманная дымка и пятна закатного солнца.

Словно в крови всё, думалось мне порой. Хотя со времён Разлома, в котором винили людскую жадность и желание забрать из земли побольше силы, крови на этом кладбище не было уже лет пятнадцать. То есть с тех пор, как я выросла и перестала по нему носиться, разбивая нос о склепы и обдирая коленки с локтями о дорожки.

Мы, кстати, потомственные смотрители, тоже вписывались в обстановку родного острова: исстари, из поколения в поколение, дети в моей семье рождались с красными волосами – от багряного до тёмно-рыжего. Я пошла в прабабку – красно-рыжая, с красными искрами в ореховых глазах и веснушчатая.

А прабабка доросла силой не только до смотрителя – до целой хозяйки кладбища. Как объяснял дед, сначала ты младший – и едва поднимаешь родовой посох, потом средний – и уже можешь его с полдня потаскать, потом старший – и посох становится почти лёгким. А хозяин его веса вообще не ощущает. Я успела дорасти до среднего и получить соответствующий силе посох, когда дед внезапно решил отчалить в Небытие, передав мне как единственной наследнице родовой.

Врал дед про полдня. Нагло. Меня едва хватало на пару часов непрерывной работы. А к вечеру посох, эта жуткая тварь, после простейшей уборки становился совершенно неподъёмным. К сожалению. Осенью дел через край. А старым я пользоваться уже не могла – к смотрителю можно привязать лишь один посох. И родовой без присмотра и подпитки оставлять нельзя. Но ему моей силы не хватало, и когда она кончалась, мы с посохом «расходились» отдыхать друг от друга: он – в угол коридора, я – работать с землёй, чтобы снова наполниться.

Хорошо, до святилища рукой подать – смотрители всегда жили в центре острова и кладбища.