Это мог быть я - Корнилова Ксения - Страница 8

Ника Дарлинг была невероятная. Хотя все остальные считали её простушкой и даже недалёкой. Но для него и курносый острый нос в веснушках, и тонкие губы, вечно растянутые в улыбке, и челка, спадающая на карие глаза, чуть раскосые, с поднятыми вверх внешними уголками – всё в ней было прекрасно. Она не красилась, обкусывала губы до крови, смешно морщила нос, если кто-то делал ошибки в предложениях, но никогда никого не поправляла. Она любила сидеть в столовой лицом к окну, повернувшись спиной ко всему залу, чем поражала с детства тревожного Шона, который терпеть не мог, когда кто-то подходит к нему сзади. Она плакала на фильмах, уткнувшись носом ему в плечо, и неважно, счастливый ли был момент или грустный – до слёз её могло довести что угодно. Хотя в офисе, на совещаниях или просто в коридорных разговорах Ника вела себя достаточно уверенно и даже нагло. Не стеснялась высказать мнение, не краснела, не боялась признать ошибку и, как никто другой, могла смеяться сама над собой, позволяя это делать и другим. Как-то она призналась ему, что ведёт себя так в офисе специально, чтобы к ней никто не относился всерьёз, но все рады были бы помочь. И ведь работала, чёрт бы её побрал. Стоило ей только, всё так же улыбаясь, сказать кому-то «только ты можешь это сделать, я без тебя никак», как любой был готов ей помочь.

Даже если Ника Дарлинг и выглядела простушкой, простой отнюдь не была.

И Шон любил её за это ещё больше – потому что искренне верил, что только он был посвящён в тайну того, какой она была настоящей.

Они сошлись быстро – Ника сама была инициатором их совместных обедов, коротких прогулок у офиса на перерывах, первого похода в кино. Если бы не она, Шон никогда бы так и не решился – слишком замкнутым, если не сказать аутичным, он рос, избегая любых лишних контактов с людьми. Но с ней ему было спокойно.

Те, кто видел их вместе, сначала смеялись – уж слишком комично они смотрелись: Шон со своим ростом почти под два метра и телосложением кузнечика и Ника, едва достающая ему до груди, с округлыми формами, стройная, но не худышка. Но потом эта парочка не вызывала ничего, кроме умиления. И тем не менее, чтобы избежать ненужных разговоров, они старались не афишировать свои отношения, никогда не держались за руки в офисе, не обменивались поцелуями. Иногда даже обедали врозь, чтобы не запустить серию слухов и не стать заложниками сплетен.

Может быть, поэтому в тот день, почти ровно два года назад, его начальник и не подумал обратиться к кому-то другому – попросил Шона остаться на обеде и дал совершенно секретное поручение. А на расспросы только хмурился и молчал, всем своим видом показывая: «меньше знаешь – лучше спишь».

Но с того самого дня Шон практически не спал. Уже в обед он узнал новость: Ника покончила с собой вчера вечером, наглотавшись таблеток.

В это невозможно было поверить. Кто угодно, только не она! Да, последнее время она была чуть более задумчива и, наверное, даже нервничала. Несколько раз отменила свидание, часто задерживалась в офисе допоздна. Но так бывало и раньше.

Или нет?

Шон Харрис плохо разбирался в людях. Ему тяжело было считывать их эмоции и невербальные сигналы. Возможно, поэтому вечно улыбчивая Ника казалась ему такой жизнерадостной и веселой, лёгкой на подъём и обезоруживающе непривередливой. Возможно, если бы он лучше понимал её, мог бы спасти?

И это не давало ему спать по ночам.

Это, и просьба начальника отдела, которую он исполнил, даже не задумываясь, зачем это нужно. Решил, что компания не хочет иметь ничего общего с этим случаем, чтобы не пришли из полиции, не посмотрели видеозаписи и не стали задавать вопросы. Особенно про то, что Ника вдруг почему-то стала слишком часто подниматься на двадцать четвёртый этаж как раз перед тем, как покончить с собой.

Он часто думал, что могло случиться. Особенно часто – после того, когда вдруг прямо среди бела дня, в разгар обеденного перерыва, какой-то мужик в перепачканной грязью старой куртке с лицом и повадками пропойцы, еле стоящий на ногах и источающий запах перегара, попытался ворваться в офис с криками о том, что убьёт Эрика Хартмана. Он даже вытащил пистолет, старый, почти раритет. Целился в подбежавшего охранника, но на курок нажать не решился, сполз на пол, уткнулся в пыльные ладони и плакал, пока его не увели из здания, даже не вызывая полицию.

Слухи у них разносятся быстро, и к вечеру уже все знали, что это был отец Ники. Кто-то посочувствовал ему, кто-то брезгливо поморщился, кто-то, возможно впервые, испытал то, что называют «испанский стыд». Или вспомнил о своих родителях.

Шон закрыл глаза, откинулся на спинку стула, вцепился костлявыми пальцами в подлокотники кресла. Правая нога выбивала рваный ритм по вытертому ковру. Подумав, достал из верхнего ящика стола мобильный телефон, набрал сообщение: «Надо всё рассказать про Нику. Это может быть он», завис, уставившись невидящим взглядом куда-то мимо монитора, и нажал «отправить».

– Эй, успеваешь? – раздался сбоку недовольный голос начальника. В отличие от Шона, который сидел над видеозаписями вчера до позднего вечера и сегодня с семи утра, он приехал в офис только десять минут назад и пока не сделал ничего важного, кроме как налил себе кофе и, скорее всего, поставил на загрузку новую версию Uncharted или Warcraft. – Записи просили к десяти. Они приедут сюда на допрос.

– Сюда? – едва ворочая языком, переспросил Шон. – Почему не в полицейский участок?

– А хрен его знает. Сказали, надо здесь.

– Ясно. Успеваю.

– Давай. Я здесь сегодня. Ты тоже останься.

– Да, конечно, – проворчал Шон, подумав про себя, что начальник опять поругался с женой или просто решил свалить туда, где не умираешь от вдруг разыгравшейся некстати жары, не будут приставать с походами в зоопарк или уборкой. Уж лучше просидеть весь день под кондиционерами с кружкой кофе, подлив туда для верности пару капель виски или коньяка – пара бутылок спрятана в сейфе – и выполнять очередную виртуальную миссию.

Шону было глубоко наплевать на это. Он не привык или не умел судить кого-то или завидовать. Или просто не понимал, что именно это испытывает в данный момент.

Поэтому, отпив ещё глоток энергетика, снова завис над клавиатурой, и снова быстрые пальцы побежали по клавишам, выбивая щелчками мелодию. Кроме задания полиции, ему ещё надо как можно скорее почистить видеозапись, чтобы стереть любой намёк на то, что позавчера, пока все праздновали корпоратив, здесь был человек, который не должен был быть.

– Расскажите, что вы помните из вечера четверга, – в десятый раз попросил Дэмиен, затачивая очередной карандаш.

Он рисовал с детства, а когда пришёл в полицию, отучился на специальных курсах на художника-криминалиста. Умел пользоваться новомодными программами, но предпочитал рисовать простым карандашом, считая, что так даёт больше пространства для манёвра себе и свидетелю.

– Начали в шесть, – нервничала в пусть и удобном кресле девушка лет двадцати пяти с хвостиком на затылке и красными пятнами на белых щеках. – Ну, мистер Хартман сказал речь. Как обычно.

– То есть вы его знали?

– Ну, его как бы все знали. Наверное. По крайней мере на корпоративах он всегда что-то говорил.

– Например?

Патрик Прайс, сидящий рядом с Дэмиеном, нервничал, но виду не подавал, равнодушно разглядывая то ногти на руках, то трещину в столе, то стаканчик от кофе.

– Что-то о социальной политике. Премия. Вот, как раз про премию говорил. Точнее, обещал.

Девушка замялась, подняла глаза вверх, словно подсказка была на потолке.

– Хорошо, что было потом?

– Потом… ну… все стали пить. Есть. Было много народу, я даже не знаю… весь зал забыт. Я думала, вы хотели про курьера спросить?

– Да? С чего вы взяли?

– Ну, те, кто выходил от вас, сказали…

– В общем, да. Нас интересует курьер. Вы заметили кого-то из них?