Вязаное счастье попаданки (СИ) - Иконникова Ольга - Страница 9

Тот поднимает голову, и во взгляде его я замечаю недовольство. Ему не нравится, что его отвлекли от работы.

Но Лулу не отступает и машет ему рукой. Вздохнув, он откладывает спицы и пряжу в сторону и идет к нам.

— Месье Мерлен, доброе утро! — Лулу улыбается, как ни в чем ни бывало. — Это Изабель, дочь Моник Камю. Она только вчера вернулась в Арль, и мы пришли спросить, не найдется ли у вас для нее работы.

Эти слова ничего не меняют. Взгляд мужчины не становится теплей. Месье Мерлену лет пятьдесят, он высок, но привычка сутулиться внешне уменьшает его рост. Он отнюдь не могуч, но держится столь чинно, что я сразу робею рядом с ним.

Звуки вязальных спиц вдруг затихают, и я понимаю, что сейчас на нас смотрят все, кто находится в этой комнате. Но понимаю это не только я. Глава гильдии оборачивается, и его подчиненные тут же возвращаются к работе.

— У меня нет для вас работы, мадемуазель! — важно говорит он. — Вам следует поискать ее в другом месте! В нашей гильдии не было и не может быть женщин!

От изумления я теряю дар речи. Не может быть женщин? Но как такое вообще возможно?

Для меня странен уже сам факт, что кто-то из мужчин не считает зазорным заниматься столь женским ремеслом. А уж то, что они отказывают в этом праве самим женщинам и вовсе немыслимо!

Но тут я вспоминаю слова бабушки и мадам Турнье и говорю:

— А как же моя мать, месье? Разве она не была вязальщицей?

— Была, — без особой охоты признает он. — Но она не была членом гильдии. И работала она с нами лишь потому, что была дочерью бывшего главы нашей гильдии старика Валлена. Он тогда тяжело заболел, и мы дали Моник работу из уважению к нему. Но сейчас об этом не может быть и речи!

— Но почему же, месье? — возмущаюсь я.

— Ваша мать, мадемуазель, была мастерицей, каких поискать. Старик Валлен научил ее всему, что знал сам. И никто лучше, чем она, не мог придумывать новые узоры.

— Дедушка научил вязать ее, а она научила меня, — упрямо говорю я.

На самом деле я не знаю ничего ни о Моник, ни о ее отце. Но вязать я умею и наверняка ничуть не хуже, чем те люди, что сейчас здесь сидят.

— Дайте ей какое-нибудь задание, месье! — просит Лулу. — Быть может, она справится с ним, и вы перемените свое мнение.

— Задание? — вдруг громко смеется он. А вслед за ним начинают смеяться и остальные. — Да даже чтобы стать в нашей гильдии простым учеником, потребуется немало потрудиться! А уж дорасти хотя бы до подмастерья может разве что один из десяти.

И давая понять, что разговор окончен, он разворачивается и возвращается на свое рабочее место. А когда видит, что мы продолжаем стоять у дверей, сердито говорит:

— Ступайте прочь, мадемуазель и не отвлекайте нас от работы! Вязание — не женское дело и никогда им не станет!

Мы выходим на улицу. Лулу едва не плачет.

— Мне так неловко, что я привела тебя сюда. Я была уверена, что он не откажется помочь дочери мадам Моник.

А я по-прежнему кое-чего не понимаю и решаю выяснить это прямо сейчас.

— Но, послушай, Лулу, разве улица, на которой находится наш дом, не называется улицей Вязальщиц? И я думала, что эта гильдия называется так же — гильдией вязальщиц!

— Да ты что, Белла? — качает головой она. — Конечно же, нет! Наша улица называется улицей Вязальщиков! Как ты могла об этом забыть?

Значит, это мое подсознание сыграло со мной злую шутку. Когда я слышала название улицы из чужих уст, то придавала ему совсем другое окончание. Я была уверена, что речь идет о вязальщицах женского пола!

— Значит, моя мать была единственной вязальщицей тут?

Лулу кивает:

— Это слишком важное и доходное ремесло, чтобы они пустили туда женщин. Но не грусти, мы что-нибудь непременно придумаем! Я сегодня поспрашиваю на рынке, не нужна ли кому-то служанка.

Я не возражаю, но в моих мозгах сидит упрямая мысль — стать именно вязальщицей и доказать всем этим мужчинам-шовинистам, что вязание — это вполне себе женское ремесло.

Обратный путь домой мы проделываем совсем в другом настроении. И даже покупка у лоточника большого пирога с ягодами его не улучшает.

— Может быть, месье Мерлен еще передумает, — пытается успокоить меня Лулу. — Он неплохой человек и должен понять, как тебе нужна эта работа. Конечно, в гильдию они тебя не примут, но, может быть, время от времени будут позволять тебе выполнять какие-то заказы.

— А что они обычно вяжут? Я разглядела только чулки.

— Вот их как раз и вяжут, — подтверждает подруга. — Хорошо связанные мужские чулки стоят дорого.

Точно! Мужские! И как я сама не догадалась? Я же видела на улицах состоятельных горожан, одетых в смешные обтягивающие трико, поверх которых надето что-то вроде пышных шортиков!

— А из чего их вяжут? — продолжаю любопытствовать я.

— Из хлопка и шерсти. А самые знатные господа предпочитают шелковые чулки. Но шелк очень дорог, и вяжет из него разве что сам месье Мерлен. Вряд ли он доверит такой дорогой материал кому-то из своих мастеров.

Я киваю. Ситуация понемногу проясняется. Но что мне делать с этой информацией, я пока не понимаю. В вязании мужских чулок я вряд ли смогу конкурировать со специалистами гильдии. Именно это они наверняка вяжут куда лучше, чем я.

— А ученики? Что делают они?

Лулу фыркает:

— Ох, им не позавидуешь. Они делают всю черновую работу — стирают белье, моют полы, выполняют поручения мастеров. Первые пару лет они только наблюдают за тем, как работают вязальщики. А уже потом, когда они становятся подмастерьями, им доверяют чесать шерсть, прясть нитки, красить пряжу. А уж чтобы стать мастером, и вовсе надо постараться. Каждому месье Мерлен дает задание связать столько-то разных вещей — скажем, шапку, чулки, жилет, перчатки и ковер — и отводит на это некоторое время. А потом строго оценивает работу.

А вот эти ее слова меня радуют. Значит, они всё-таки вяжут не только чулки, но и другие вещи. Так почему бы мне не попробовать связать что-то самой, без указки месье Мерлена?

— А если я стану вязать сама и продавать свой товар прямо на рынке? — говорю я и вслух.

— Ох, нет! — бледнеет Лулу. — Гильдия борется с теми, кто пытается заниматься тем же, чем и они. Право открыто продавать вязаные вещи есть только у них. За это право они платят в городскую казну немало денег.

Нет, не что за порядки? А как же свобода конкуренции?

— Но разве женщины не вяжут что-то сами для своих детей и мужей? Зачем покупать что-то втридорога, если можешь связать сам?

— Да, разумеется, вяжут, но только не на продажу. А если тебя заметят с товаром на рынке, то члены гильдии и товар отберут, и еще заставят заплатить штраф. Так стоит ли рисковать?

Лулу видит, что всё это мне ужасно интересно, и ведет меня к торговым рядам на небольшой площади. Она подводит меня к прилавку, на котором разложена пряжа. Разнообразием цветов она не отличается — здесь преимущественно белые, серые и коричневые нити. А вот качество у нее разное. Есть очень тонкая — как паутинка. А есть и грубая, толстая, явно вышедшая из рук какой-нибудь не слишком умелой деревенской мастерицы. Но даже такая пряжа стоит недешево.

И когда мы возвращаемся домой, я продолжаю думать о том, что увидела на рынке.

— Купили пирог? — радуется бабушка. — Вот и молодцы! А теперь пойдемте к Турнье, они уже приглашали нас на завтрак.

Мы вместе с пирогом поднимаемся на второй этаж, где нас уже ждут хозяева. На столе уже дымится пшенная каша с маслом, а в глиняные кружки налито свежее молоко.

Лулу тоже садится за стол, и мы с ней, дополняя друг друга, рассказываем о походе в гильдию.

— Может быть, Мерлен и согласился бы тебе помочь, — задумчиво говорит мадам Турнье, — но он не пойдет против интересов гильдии. Он сам всегда так ревностно оберегал ее от женщин, что теперь уже от этого не отступит. Он и Моник позволил работать с ними только потому, что был уверен, что ее отец, который был главой гильдии до него самого, открыл ей какие-то секреты, которые не доверил никому другому.