Тактик 9 (СИ) - Шиленко Сергей - Страница 39

Фаэн был среди них.

Изучив работу охраны ворот, они поняли, что когда стража не встречает группу входящих, то ворота почти не охраняются, там караулит всего пять бойцов. Которые большую часть дня играют в кости или дрыхнут, выставив самого молодого следить, не идёт ли начальство. Ну и ещё тот, кого выбирали жребием, вполглаза присматривал за дорогой, нет ли больших групп крестьян, которым надо открыть ворота.

Эльфы даже никого не убили, получив сигнал, они подскочили, набили морды, оглушили, скрутили и открыли ворота.

…

Усталость моих солдат испарилась, будто её никогда и не было.

С рёвом, в котором смешались облегчение, ярость и дикий восторг, Первый, Второй и Третий полки хлынули в распахнутые ворота Эклатия. Они бежали к победе, которую их гениальный и безумный командир подал им на блюде.

Первые ряды гарнизона только успели выскочить по тревоге из казарм, когда были сбиты с ног потоком стали и ярости.

Город к войне был не готов. Военное руководство прежнего губернатора было уволено, новых Эссин пока что не назначил. Был только комендант, он же начальник стражи, но и тот оказался не в казарме.

Этот человек и главы города могли бы с тревогой ожидать долгой осады, а не внезапного штурма изнутри.

Я въехал в город следом за штурмовыми отрядами. Ворота с тяжёлым грохотом закрылись за арьергардом Третьего полка и одна из рот тут же взяла их под охрану, отрезая бруосакцам и путь к отступлению, и путь к бегству.

Воздух наполнился криками, лязгом оружия и гулом набата, который запоздало забил на главной площади, сея панику, а не собирая защитников.

Бой рассыпался на десятки мелких стычек. Главная улица, ведущая от ворот к центру, была прямой и удобной для марша, так что мои полки очень скоро оказались в центре.

Солдаты гарнизона в казарме были уже пленены, когда воины Первого полка выбивали дурь из тех горожан, которые решили стать ополченцами и взять в руки оружие.

Но мои волки были в своей стихии.

Они не неслись вперёд бездумной толпой. Они работали малыми тактическими группами, как я их учил. Пятерка бойцов врывалась в переулок. Щитовики вытесняли тех, кто кидался им навстречу, копейщики ранили или обезоруживали разрозненных ополченцев.

Были взяты под контроль бюро стражи, тюрьма, дом бургомистра, окрестности международного Гномьего банка. Банк тут же заперся, а капрал, получивший от меня соответствующие инструкции, подошёл к его двери и громко объявил, что город в процессе захвата армией герцога Роса. Однако их генерал не намерен даже пытаться грабить банк, тот навсегда останется нейтральной территорией. Во избежание недоразумений командующий атакой просит оставить двери финансового учреждения закрытыми до конца захвата города.

Роты Первого полка брали под контроль стены и вторые ворота в город, с названием Зерновые, пленив их паникующую охрану.

По возможности мы избегали смертей, в этом не было нужды.

Если гарнизон города был всего в полсотни наёмников и полсотни стражников, то против трёх тысяч, которые «в моменте» уже проникли внутрь стен, они бы ничего и не смогли.

Город был парализован от страха и в большинстве своём горожане запирались внутри домов, кто-то даже вывешивал белые флаги, международный универсальный знак мира и мирных намерений.

Белый флаг так удобен потому, что не содержит герба, не имеет чьих-то геральдических цветов. Он символизирует «я ничей», то есть что держащий его не выступает под чьим-то флагом как участник войны. Кроме того, его нейтральность означает, что он не намерен применять силу и рассчитывает, что против него её тоже не применят.

* * *

Капитан Тейштейн, седой ветеран многих бруосакских войн, которые оставили на его лице если не шрамы, то морщины, стоял на высоком крыльце ратуши. Его рука до боли сжимала деревянные перила.

Он смотрел на свой город, и пребывал в смеси ужаса, гнева и недоумения.

Набат бил, но его тревожный гул тонул в шуме марша рот захватчика, которые растекались по улицам.

Как? Откуда они взялись?

Эти вопросы молотом стучали в его висках. Армия герцога, тысячи отборных воинов, должна была находиться на юге, в десятках миль и прикрывать саму вероятность нападения на город. С севера от Эклатия были непроходимые (или точнее сказать, труднопроходимые) леса, а за ними окрестности города Монт, оттуда никто не мог напасть даже в теории.

Ну, наверное, он понимал, что у герцога Эссина дела пошли не очень и всё же стадии принятия у него затянулись.

Однако же Тейштейн был старым солдатом. Он не верил в чудеса и не питал иллюзий. Если враг стоит у ворот, а точнее сказать уже внутри стен, значит, щит, надежда и опора, а конкретно — присланный герцог, где-то и в чём-то облажался (применять более верное слово, даже в мыслях, опытный вояка не стал). Значит, не сдержал своего обещания напыщенный вельможа, который, хитро прищуриваясь, скупо говорил о том, как остановит и если не разгромит, то здорово остудит пыл армии выскочек-маэнцев. Жалких неумех, которые даже регулярной армией или чьей-то гвардией не были, а набраны по слухам, из каторжан. Однако сейчас их присутствие в городе значит, что этот герцог и его собранная по всей провинции армия — разгромлены. Иных вариантов нет.

Он смотрел вниз, и его военный опыт безошибочно подсказывал ему, что и для обороны города это не конец. Это уже агония.

Его немногочисленные наёмники, привыкшие к сытой и спокойной гарнизонной службе, были просто смяты.

Против них действовали не люди. То есть буквально, Штатгаль в значительной степени это не́люди. Но больше того, в его глазах это были волки в чёрной броне, безликие, безжалостные, двигающиеся с пугающей слаженностью.

Он видел, как его последние бойцы, под командованием молоденького капрала пытаются удержать широкую центральную площадь. Они выстроили подобие фаланги, выставив вперёд копья. Против них двигался клин тяжёлой пехоты, закованной в чёрную сталь.

Атакующие не бросились в лобовую атаку. Они стали так же внезапно, как и бежали. Из-за спин тяжёлых пехотинцев полетели магические удары.

Даже не огонь.

Просто росчерки энергии, которая взрывалась, создавая ударную волну. Маги ударили разом по меньшей мере десятью зарядами о брусчатку перед строем его солдат, а ударная волна свалила его солдат, как удар кулака по столу опрокидывает деревянные фигурки детского игрового набора.

И тут же строй вражеской маэнской пехоты рванул вперёд, поглотив его людей, ударами рукоятей по шлемам и суровыми пинками подавляя сопротивление.

Тейштейн отвернулся, не в силах смотреть как последний рубеж пал.

У него был выбор. Умереть с честью, забрав с собой на тот свет ещё несколько сотен жизней, и позволить превратить свой город в дымящиеся руины. Или сдаться.

Слово «сдаться» было для него, старого солдата, синонимом позора. Он никогда не сдавался. Но он никогда и не был ответственен за жизни десятков тысяч мирных людей.

Взгляд его зацепился за сцену, разыгравшуюся внизу, у фонтана. Группа ополченцев, зажатая в узком проулке, отчаянно отбивалась от отряда чёрных пехотинцев. Они были обречены. Тейштейн стиснул зубы, ожидая неминуемой резни.

Но резни не последовало.

Вражеский отряд, потеряв двух бойцов, вдруг перестроился. Вперёд вышли двое с тяжёлыми щитами, полностью перекрыв проулок. Атака прекратилась. Вместо этого раздался короткий, гортанный приказ командира нападавших.

Ополченцы, ожидавшие смерти, замерли. Из-за щитов вышел офицер врага. Он что-то крикнул им. Тейштейн не слышал слов, но видел жесты. Он предлагал им сдаться.

Один из горожан, видимо, самый отчаянный, выскочил вперёд, размахивая топором. Он не пробежал и двух шагов. Короткий свист, и два арбалетных болта, выпущенные из-за прикрытия щитами, ударили в незащищённые ноги ополченца. Тот с воплем упал, камни оросились кровью и ситуация, смертельно опасная, отрезвила оставшихся.