Трибунал (СИ) - Смородин Павел - Страница 5

Вокруг него кричали люди, но не было слышно, что именно. Наблюдатель напряг слух, стараясь расслышать хоть что-то, но чертово расстояние и шум улицы помешали.

— Вам заплатили?

Снова что-то неразборчивое от какого-то картавого недоноска. Мимо пронесся грузовик и не дал понять ответ.

— Сколько стоит совесть, инспектор? — Вот это Кузнечик точно разобрал. Верещала какая-то наглая баба, так что ее бы расслышал и глухой в Хайгардене.

Неприятная сволочь.

Коп, к которому обратилась журналистка, остановился. Даже с другой стороны улицы Кузнечик почувствовал жажду убийства. Крайне знакомое ощущение.

— Сколько стоит совесть? У вас хочу узнать! — огрызнулся Дырокол. — Пишите что хотите, комментариев не будет!

Кузнечик смотрел молча за тем, как немного постаревший и хорошо обросший волосами сержант удаляется внутрь здания суда.

Размяк.

Йона определенно размяк. Десять лет назад он один переломал бы этим острословам пальцы. А тут…

— Колебаться вредно, старик. Колебаться вредно, — прошептал Кузнечик и пошел прочь.

Мари просто до невозможного устала.

Став самым молодым полицейским инспектором в городе, она полностью ощутила, что такое — жизнь бешеной собаки. Сейчас, год спустя, ее первые робкие шаги в должности напоминали обычную детскую возню. А вот когда она стала полноценным членом команды, проблемы стали куда крупнее. Например, одной была та, что день у нее теперь не нормированный, а точного времени отпуска нет.

В любой момент дня и ночи ей можно было позвонить, и будьте добры, госпожа инспектор, явиться конно, людно и оружно на место очередного побоища или резонансного убийства. И совершенно не важно, она с температурой, просто спит или на мужике.

За год Мари забыла еще и по такие вещи, как личная жизнь и приватность. Журналисты нашли нового перспективного персонажа и теперь отрывались по полной.

Репортеры криминальных хроник следили за ней, как за звездой первой величины. Устраивали «облавы», караулили под окнами, в надежде поймать в объектив очередного проходного любовника. Кажется, что потому они и не задерживались дольше двух-трех недель.

Частная жизнь? Приватность? Это что, мадмуазель?

Простите, но мы не говорим не по-геройски. Вы же герой, госпожа д’Алтон?

Герой!

Вот и не нойте о том, что ваши любовные похождения интересуют наших читательниц ничуть не меньше оторванной головы вот того бедняги.

Фото, пожалуйста. А встаньте вот так? А, пожалуйста, у вашего мотоцикла. Всего минуту. Ну хорошо, десять. Офицер, вы куда?

Постоянные брюзжание Камаля и споры на любые темы стали теперь куда понятнее. Они с д’эви просто задолбались вкрай от постоянных переработок и всеобщего внимания — вот и все. Мари вытянула вверх руки, и позвоночник щелкнул, расслабляясь.

Хорошо.

После долгих часов, которые Мари просидела не разгибаясь, короткая передышка была глотком свежего воздуха. Девушка прикрыла глаза и сосчитала до ста.

— Простите, где я могу найти инспектора д’Алтон? — прозвучал знакомый голос из коридора.

Первой мыслью было: «Да быть такого не может». Но затем инспектор услышала голос снова, и теперь тот звучал еще громче.

— Ну нет, — прошептала девушка и помолилась, в надежде на то, что у нее просто галлюцинации на фоне стресса и переработок.

Мари вскочила со стула и высунулась в коридор. И это было точно не сумасшествие. Мама стояла у проходной и требовала пропустить ее внутрь.

— Простите, но вы по какому делу? — спокойный Талли все еще пытался понять, что именно эта странная мадам в дорогущем платье забыла тут у них?

— Талли, пропусти. Она ко мне. — Д’Алтон буквально пролетела весь коридор и едва ли не просунулась в окошко к дежурному.

— Куколка, так не положено, — попытался возражать Талли, но ответ прилетел, откуда не ждали.

— Не Куколка, а инспектор, — вдруг вызверилась на нем женщина. — Имейте понятие о субординации, молодой человек.

«Молодой человек» был младше мамы на каких-то пятнадцать лет, но врожденная субтильность и низкий рост еще со школы играли с ним злую шутку.

— Мама, хватит! — цыкнула на мать Мари и с мольбой взглянула на дежурного. Она придвинулась к стеклу и прошептала: — Под мою ответственность.

— Радд мне башку открутит и в футбол ею сыграет, — так же тихо произнес Талли.

— Ну пожалуйста.

— С тебя шоколад.

Турникет пропустил Патрисию д’Алтон на закрытую территорию.

— Рекомендовала бы вам клянчить не шоколад, а пить побольше молока, молодой человек, иначе таким и останетесь, — холодно произнесла мама, проходя мимо открытой двери дежурки. Не ждавший такого Талли так и замер, а старшая д’Алтон с видом победителя прошла вслед за дочкой.

Мари завела маму в кабинет и плотно прикрыла за собой дверь.

— Как у вас тут пыльно, Марианна, доченька, вам бы нужно тут убраться.

— Мам.

— Вся эта пыль, дым. Ты же этим дышишь.

— Ты по делу?

— Ты не рада мне? — прозвучали холодные нотки. Мама умела надавить на жалость. Только ближе к семнадцати Марианна смогла понять, как именно мама играет на ее чувстве вины. Понять, конечно, поняла, вот только противостоять ей было просто невозможно.

— Рада. — Девушка плюхнулась в кресло и указала на гору документов. — Просто много работы, которую никто не сделает за меня.

— Почему не возьмете четвертого в кабинет? У вас вон и стол есть.

Патрисия отодвинула кресло и собиралась усесться, как вдруг ее оборвал голос Мари.

— Не сюда!

— Да я просто посижу.

— Не. Сюда. Пожалуйста.

— Да что за муха тебя укусила, дочка?

— Мама, пожалуйста, поставь все как было и сядь на любой другой стул. Этот не трогай.

— Я не хотела тебя обидеть…

— Просто сделай, как я прошу. И скандала не будет.

— Это его место, да? Того мальчика.

Мари кивнула. Слезы сами подступили к глазам, она пару раз шмыгнула носом, как в детстве, чтобы не расплакаться. Вот как мамы так легко и походя умудряются делать больно. И сами ведь того не замечают. Все, что касалось Кенни, было для нее под запретом. Мари старательно о нем не думала, а вот теперь… мама потревожила ее алтарь.

Трудно жить, когда твой мозг с дефектом и не может ничего забыть.

Первого мая, когда его хоронили, она впервые в жизни напилась. Даже не так — натурально нажралась. Надеялась, что забудет заплаканное лицо госпожи Оберин, превратившееся в каменную маску. Эта маленькая сгорбленная женщина не проронила ни слова и промолчала всю церемонию прощания с сыном.

Через месяц она повесится.

Тело найдут на четвертый день соседи, когда запах дойдет до них.

Но тогда, первого мая, Мари хотела допиться до органического поражения мозга. Она выбрала самый дешевый и грязный бар в районе. Именно оттуда каждую пятницу к ним в КПЗ привозили самых «теплых» гостей на постой. Д’Алтон завалилась туда и принялась заливать бельма в одиночку. Она выдула три своих обычные нормы, проблевалась в самом грязном сортире, который только видела, вышла и догналась еще двумя своими «я все, девчонки».

Забвения даже не намечалось. А вот приключений захотелось сильнее обычного. Захотелось снять какого-то «счастливчика», вот только проклятые швы на животе еще не сняли, как и полный половой запрет. До его снятия было еще два месяца.

Заигрывать с мужчинами это, правда, Мари не мешало.

В конце вечера она даже почти ответила взаимностью на ухаживания какого-то парня, но то слишком настойчиво пытался затащить ее в свой номер.

Лысый тип так часто повторял про номера, что нервы у д’Алтон просто сдали. Тремя ударами его головой о барную стойку она избавила этого хмыря от целой надбровной дуги, верхнего золотого клыка и кратковременной памяти.

Приехавшая полиция собиралась вязать ее «тепленькой», но кто-то из офицеров — цепкий и внимательный — опознал в побитом ею мужчине разыскиваемого сутенера. Пьетро Вулл или как-то так. Марианне было наплевать на его имя, так что она не очень внимательно слушала.