Измена. Верну тебя любой ценой (СИ) - Барских Оксана - Страница 2

За все эти годы я привыкла, что многие вешаются на моего мужа, привлеченные его статусом, деньгами, красотой. Но каждый раз ведусь, близко к сердцу воспринимая любые намеки. Просто стараюсь не подавать вида, что я боюсь. Отчаянно боюсь потерять Саяна.

Сглатываю плотный ком и выпрямляюсь. Сердце беспокойно стучит, колени неожиданно мелко дрожат, и я сжимаю бедра, чтобы не выдать своей нервозности пациентке.

Провожу стандартный опрос про самочувствие, наличие жалоб, болей, отеков, были ли предыдущие беременности, измеряю артериальное давление, чтобы исключить риск гипертонии и преэклампсии, и окончательно успокаиваюсь за работой.

Со своей неполноценностью я зверею и на любую мало-мальски красивую и здоровую женщину смотрю, как на соперницу, к которой может уйти мой муж.

Неужели я настолько измучена, что даже на беременную готова кидаться?

Ясно ведь, что у Ермолаевой есть свой мужчина, и как бы сильно она ни была на меня похожа, Саян в ее сторону не посмотрит.

– Любовь Архимедовна, – возвращает меня в реальность голос Ермолаевой, – все анализы в моей карте. Я еще на прошлой неделе повторно сдала кровь на токсоплазмоз, цитомегаловирус, герпес, гепатиты, сифилис и ВИЧ.

– Не вижу тут анализов на краснуху, – хмуро листаю я результаты тестов.

– Я переболела ей еще подростком, так что в этом нет необходимости. Но в первом триместре врач всё равно заставил меня сдать анализ и на краснуху, так что в самом конце найдете.

Достаю нужный листок. Иммуноглобулин G положительный. Не соврала.

В нашем деле верить стоит только официальным документам. Некоторые пациенты могут врать, несмотря даже на серьезность ситуации и риск осложнений. Таков менталитет большинства. Пока не болит, будут молчать и надеяться, что всё обойдется.

– Кто вас вел до меня? – спрашиваю я Ермолаеву, изучая ее карту.

– Елена Федорова из областной.

– Почему к нам перешли? Она грамотный специалист.

Обычно я так не поступаю, но сейчас мне отчего-то хочется, чтобы она ушла и больше не возвращалась.

– Были на то причины, – уклончиво отвечает она и отводит взгляд.

Решаю не наседать и с тоской понимаю, что уходить она, кажется, не собирается.

– Проходите за ширму и ложитесь на кушетку.

– Зачем? – настораживается Ермолаева, будто впервые на приеме у врача.

Я выдавливаю из себя успокаивающую улыбку, хотя дается она мне тяжело.

– Не переживайте, всё хорошо. Я просто аккуратно прощупаю ваш живот, посмотрю, как там наш малыш устроился.

Я стараюсь говорить мягко, как со всеми пациентками, но она хмурится.

– Мой малыш, – поправляет меня. – И говорите мне сначала, что будете делать, только потом можете меня трогать.

– Да, конечно.

Разные пациенты мне попадались, и с характером, и плаксивые, но чтобы настолько в штыки меня воспринимали – такое впервые. Будто я чем-то насолила ей или она беспокоится, что я захочу ей навредить.

Мою руки под проточной водой, обрабатываю антисептиком и только после захожу за ширму и подхожу к пациентке, которая лежит на кушетке вся одеревеневшая и готовая в любой момент лягнуть меня. И зачем, спрашивается, просилась именно ко мне, если я ее так сильно не устраиваю?

– Сейчас я коснусь низа живота, Елизавета, – мягко нажимаю чуть выше лобковой кости, здесь всё в порядке. – Иду выше, не пугайтесь.

Ермолаева при этом не моргая смотрит в потолок и тяжело дышит. Руками вцепилась в свою кофту, которую держит над животом, да так сильно, что они дрожат. Гулко втягивает в себя воздух каждый раз, когда я касаюсь ее в разных местах.

Стараюсь не тянуть, так как вижу, что ей некомфортно, но когда чувствую изнутри толчок, замираю.

– Не понравилось, что его беспокоят, – улыбаюсь, ощущая трепет.

Лицо пациентки смягчается, она опускает взгляд и с теплом смотрит на очертания пяточки своего ребенка.

Как же долго я мечтала о том, что когда-нибудь и я смогу вот так наслаждаться радостями материнства, чувствовать толчки своего первенца и хотеть солененького, но всё, что мне остается – это помогать другим беременным женщинам, надеясь, что однажды и на моей улице остановится грузовик с пряниками.

– Вы можете встать, матка мягкая, тонуса нет, малыш лежит правильно, – говорю я, практически не слыша своего голоса, и отхожу обратно к раковине.

Мою руки, вытираю их одноразовым полотенце и отхожу к столу, ожидая, когда пациентка сядет напротив.

Стараюсь взять себя в руки и вдруг вспоминаю, что не задала вопросы про наследственность со стороны отца. Так была погружена в мысли о Саяне, что мозг как будто сам избегал касаться этой темы. Вот только в первую очередь я врач, а не ревнивая женщина.

– Кто отец ребенка? Или графу пустой оставляем? – спрашиваю я, когда Ермолаева снова садится напротив.

Она резко дергается, будто я отвесила ей пощечину, вся вытягивается струной и будто задерживает дыхание. Резко после выдыхает, но тело так и остается напряженным. А вот в глазах вспыхивает не то раздражение, не то вызов. Так обычно зверье смотрит на хищника, когда бежать уже поздно, но без кровавой схватки оно не сдастся.

– Почему же пустой? – тянет она с нажимом, нервно теребит лямку своей сумки, которую держит перед собой, как защиту.

Она медлит. Миг, другой. Слишком долго для такого простого ответа.

Я смотрю поверх очков на беременную пациентку и жду ответа. Чувствую, как что-то холодное и липкое сжимает грудь, и слышу ответ как сквозь вату.

– Грачёв Саян Русланович.

Молча печатаю, а затем каменею и опускаю взгляд на монитор, где вбила имя отца.

Мое дыхание срывается, руки дрожат и без сил опускаются на клавиатуру.

На экране беспорядочно и хаотично печатаются буквы, а я с усилием моргаю, пытаясь поймать взглядом имя отца ребенка.

Неужели однофамилец?

У мужа редкое имя, и я дергаю ворот блузки под врачебным халатом. Слышу треск разорванной ткани по шву, а сама едва не задыхаюсь, продолжая смотреть на знакомые буквы, которые, как бы я ни силилась перечитать их, складываются только в один набор слов.

Грачёв…

Саян…

Русланович.

Умываюсь холодной водой, пытаясь остудить лицо. Щеки пылают, глаза щиплет, я вбиваю ладонями воду в кожу.

– Шшш, – с шипением выдыхаю через нос. Имитирую дыхательную практику, чтобы хоть как-то успокоиться.

Не помогает.

Четыре-семь-восемь.

Четыре секунды вдыхаю воздух в легкие, на семь задерживаю дыхание и только потом в течение еще восьми секунд выдыхаю. И так несколько раз, пока мне не становится хоть чуточку легче.

Грудную клетку сжимает, будто защемило нерв, но дрожь уже прошла.

Поднимаю взгляд к зеркалу.

Глаза выглядят больными, не скрывают моих растрепанных чувств. Что-то неприятное царапает изнутри, но я молча отрываю бумажные полотенца и промакиваю ими лицо. Руки трясутся, но я сжимаю и разжимаю ладони, стараясь скрыть свое потерянное состояние от администратора и врачей.

Пациентка Ермолаева ушла, не дождавшись моих рекомендаций.

Я с облегчением выдыхаю. Не готова пока к откровенному разговору с предполагаемой любовницей мужа.

Она ведь могла и соврать. И раньше были женщины, пытавшиеся увести Саяна таким банальным способом.

То вешались на шею, то присылали мне отфотошопленные откровенные снимки с моим мужем, некоторые даже приспособились использовать нейросеть.

Если бы не косяки в виде шестых пальцев, может, я бы и засомневалась.

Но в этот раз всё идет по-другому: моя интуиция вопит, болезненно тревожа сердце, и мне с трудом удается взять себя в руки.

– Раиса, Ермолаева оплатила прием? – получив кивок, кладу на ресепшн папку. – Она забыла свою мед. карту. Позвони ей, будь добра, и скажи, что я вести ее беременность не буду. Пусть ищет себе другую клинику.

Раиса удивленно смотрит на меня, и я ее понимаю. Никогда раньше я не отказывалась от пациентов, но раньше мне не попадались те, кто пытался повесить своего ребенка на моего мужа.