Отряд обреченных - Гарднер Джеймс Алан - Страница 14

• Предыдущая
• 14/73
• Следующая

— Круто, — пробормотал Ярун. — Если гринстрайдер, который пожимал руку Февкесу, действительно ничего не знал…

— Трибунал заявил, что он должен был знать, — ответил Чи. — Когда погибли разведчики, это действительно была трагическая случайность. Однако потом обязательно нужно было поставить в известность всех. В этом я согласен с Лигой. Кто-то в цепочке руководящих деятелей проявил вопиющую неразумность, сочтя эту информацию недостаточно важной, чтобы распространить ее по всем каналам. Даже Адмиралтейство не проявляет подобной небрежности; каждого разведчика в деталях инструктируют, каким образом нужно взаимодействовать с чужеземными расами в целях максимальной взаимной безопасности. Правильно?

— Надеюсь, что да, — ответила я.

— Правильно надеешься, — хмыкнул адмирал. — И причина лишь в том, что Высший совет хочет избежать судьбы гринстрайдеров. Вся их правительственная система была объявлена неразумной, проявившей преступную небрежность. И всю расу по садили на мель — запретили космические путешествия до тех пор, пока общество не преобразуется в нечто более разумное. Некоторые из них пытались обойти запрет, и на протяжении первых лет наш флот сталкивался с дрейфующими в космосе кораблями-призраками, на борту которых все гринстрайдеры были мертвы, они погибли в то самое мгновение, когда пересекли границу своей звездной системы. Причину смерти установить не удалось — никаких следов на телах. Просто умерли, и все. Лига не испытывает угрызений совести, уничтожая ослушавшихся неразумных в интересах всей остальной галактики.

Чи помолчал, давая нам возможность вникнуть в услышанное.

— Один вопрос, — сказала я. — Если красный дым знал, что рукопожатие убьет Февкеса, почему он ничего не предпринял? Мог хотя бы крикнуть «Остановитесь!», прежде чем…

— Высшие инстанции Лиги не вмешиваются в действия низших видов, — ответил Чи. — Это имеет отношение к свободе воли, говорят они.

— И оставляет в наших руках веревку, чтобы было на чем повеситься, — пробормотал Ярун.

— Итак, — снова заговорил Чи, — мы обсуждали Мелаквин, и я своим рассказом просто хотел подчеркнуть, что Высший совет вынужден проявлять крайнюю осторожность. Они могут приказать обследовать планету, где шансы выжить невелики, но никогда не поручат никому однозначно самоубийственную миссию. Вот почему они так часто используют Мелаквин: здесь можно выйти сухими из воды. А они не выйдут сухими из воды, если прикажут кораблю отказать в помощи раненому. Это вопиюще неразумный акт. Лига больше не позволила бы выйти в космос ни одному кораблю внеземного флота.

Последовало долгое молчание. Я обдумывала предложение Чи: сознательно пойти на то, чтобы он пострадал, создав тем самым повод для возвращения на корабль всей команды. Причем пострадать требовалось по-настоящему и достаточно серьезно; мошенничество или ложь квалифицировались бы как нарушение служебного долга, и мы мгновенно снова оказались бы на Мелаквине. Только подлинная угроза жизни могла бы стать основанием, чтобы прервать миссию… вроде смерти члена команды, если уж на то пошло. И будет несущественно, могли мы с Яруном спасти Чи или нет.

— Вы действительно готовы пойти на такой риск? — обратилась я к адмиралу. — Он гораздо больше, чем, возможно, вы осознаете. Инфекция, к примеру. Любая рана, в которую могут проникнуть чужеземные микробы…

— Как мило, что ты беспокоишься об этом! Но мне терять нечего. Если я застряну на Мелаквине, то погибну, как все остальные адмиралы. Даже если мы столкнемся лишь с обрывом связи, мне, к вашему сведению, долго не протянуть без «таблеток молодости». Я чертовски стар. С другой стороны, если я получу рану через три минуты после приземления, есть шанс вернуться на корабль и выжить. При таком раскладе я не только выкарабкаюсь, но натяну нос Высшему совету. Только представьте себе выражение их физиономий, если я вернусь с Мелаквина. Я фыркну им в лицо так громко, что меня услышат на всех кораблях флота. Вы же не хотите испортить старику удовольствие? Я посмотрела на Яруна.

— Честнее было бы тянуть жребий, кто рискнет собой, — пробормотал он.

— Я адмирал, мне не нужно быть честным. Кроме того, если кого-то обгрызут, лучше, чтобы два компетентных разведчика позаботились о пострадавшем, чем один компетентный разведчик и один безумный старый тюфяк. Правильно?

Чи сверлил Яруна взглядом, добиваясь согласия. Тот пожал плечами и посмотрел на меня — нашел тоже время апеллировать к моему более высокому званию!

— Ладно, — вздохнула я. — Высадимся там, где можно ожидать нападения крупных хищников. Что еще?

— Я буду в защитном костюме, но без шлема, — заявил адмирал. — Проведу проверку атмосферы и бактерий.

— Костюм без шлема бесполезен! — взорвалась я. — Это то же самое, как если бы вы высадились нагишом.

— Ты бы, конечно, хотела этого, — ухмыльнулся Чи. — И все же я надену вашу форму — потому что достоин ее. Разве теперь я не разведчик?

— Надо полагать…

— То-то же, — он поднял кружку. — Вот что значит «расходный материал». — Он дождался, пока мы тоже подняли кружки, с хлюпаньем допил шоколад и, продолжая движение рукой, швырнул кружку об стену. Она разбилась, во все стороны брызнули осколки. — А теперь вот это значит «расходный материал».

Меня разбудили звуки аплодисментов и далекие крики:

— Браво! Брависсимо!

Менее сдержанные зрители принялись свистеть и улюлюкать. Жизнерадостные вопли становились все громче, и в конце концов я откинула одеяло, подбежала к компьютеру и нажала кнопку выключения.

Давно известно, что если будильник каждое утро звонит одинаково, очень скоро ты перестаешь обращать на него внимание и спокойно спишь дальше. Вот почему на прошедшей неделе меня будили самые разные звуки: жужжание миллионов пчел, гудение волынки, песни китов, грохот разрушения башни, крики жертв землетрясения, государственный гимн какого-то безвестного дальнего мира, исполняемого хором двухсот детских голосов. Однако хуже всего то, что любой сигнал вначале звучал еле слышно и постепенно становился все громче, так что удавалось поспать не больше минуты, прежде чем окончательно проснешься.

А еще — в эту минуту снятся самые настоящие кошмары.

Только я залезла в душ, как послышался сигнал вызова. Некоторое время я притворялась, что не слышу его, но он гудел все громче. Как-то на втором году своего пребывания на «Палисандре» я заткнула уши, надеясь, что гудок рано или поздно смолкнет; однако, прежде чем это случилось, звук достиг такой мощи, что от вибрации разбилось одно яйцо из моей коллекции.

Ругаясь, я выключила душ, завернулась в полотенце и направилась к коммуникатору, чтобы ответить на вызов.

На экране возникло ухмыляющееся лицо лейтенанта.

— Утро доброе, разведчик. Надеюсь, не помешал?

Разумеется, он видел, что волосы у меня влажные, а тело обмотано полотенцем, но Хакви есть Хакви.

— Через пять минут выходим на орбиту Мелаквина, — сообщил он. — Есть какие-нибудь конкретные пожелания?

— У меня есть для тебя конкретные пожелания, но не думаю, что они физически осуществимы.

— Неужели я должен напоминать, что умышленная грубость офицера квалифицируется как «неприличное поведение»? В особенности, если я всего лишь выполняю свой долг. Тебя что, так путает эта высадка?

— Еще одно слово, Хакви, и вот что я сделаю. Покажу адмиралу свою коллекцию и объясню, что он получит любое из маленьких хорошеньких яиц, если немедленно переведет тебя в корпус разведчиков. Думаю, он успеет это сделать, Хакви, и тогда ты вместе с нами отправишься на Мелаквин.

Экран опустел, я громко рассмеялась. Наши космонавты очень восприимчивы к дешевым театральным эффектам.

• Предыдущая
• 14/73
• Следующая