Другой Урал - аль Атоми Беркем - Страница 13

Но я все равно до шашлычников на Тюбуке проскочил, набрал всякой хрени — кекс там, заварка нарядная, всякого эндакого, без чего (в моем случае) в гости, по местным понятиям, идти неудобно. Оказалось, и впрямь зря.

Подъехал, подудел, выхожу. Только за калитку взялся — открывается. Встречает меня паренек лет шестнадцати, вежливый такой: пройдете, абый? Присядьте, сейчас отца позову. А у меня еще как резкость настала, так и не проходит; странно, обычно так долго мимолетное настроение не задерживается. Нет, говорю, в машине посижу. Сел и пытаюсь понять, че это за резкота накатила. Припомнил, как с азербайджанцем на трассе, когда чай покупал, обошелся нехорошо — ну, не то чтоб совсем нехорошо, однако неприятно вспоминать. Не, думаю, что-то не так, я обычно с людьми вежлив и не то что первым, а и в ответку не всегда дергаюсь. Это меня опять старик в трубу загнал. (Я так называю для себя те моменты, когда события катятся по жестко заданной траектории, и даже видя наперед, что делаешь что-то не то, ни остановиться, ни изменить их ход не можешь.)

Вышел отец, Зиннур абый который. Опаньки, смотрю, актер Леонов, только мальца засиженный. Сразу видно — легкий, веселый человек, но строгий. Не зря пацан вон какой воспитанный, не по нашему времени. Я вылезать — а он таза обходит, рукой махнул: садись обратно, мол. Сели рядом, познакомились. По-русски лучше меня говорит.

Объявляю ему — так, мол, и так, прибыл для проведения полетов. Тот не удивился — щас, говорит, малай выйдет, покажет как проехать. Ты же не был здесь? Нет, отвечаю; и только собрался порасспрашивать, а тот уже вылазит, и в дом.

Ладно хоть пацан долго собирался. Я к сидухе прилип, пот хлещет, руки трясутся, нога на газе дрыгается — едва не уехал, до того страшно. А че, собственно, страшно — не пойму. Главное, думать когда пытаюсь, голову клинит, все путается, только картинки… Нехорошие такие. Нет, не в ту тему, что сейчас как полечу, да как в землю воткнусь; почему-то мне страшно, что облажаюсь. И такое зло берет, что не остановил этого Зиннура да не расспросил ладом, и сразу мысль — а что мне прямо сейчас за ним пойти мешает, и почему-то я ни того, ни другого не делаю, а только сижу и все больше нагружаюсь.

Вышел пацан, сел ко мне — башкой крутит, о, нифи-гасе, а это че? А это? А спидометр до скольки? Я как-то в руки себя взял — не парафиниться же перед ребенком! Куда, говорю, ехать? Пацан объяснять, не соображает, что мне его «за насосной» да «как на Партизан поворачивать» ничего не говорят. Ладно, говорю, ты пальцем тыкай. Едем такие, пацан тыкает, я рулю, а меня все плющит, ладно хоть ямы немного отвлекают — дорожка там по весне противотанковая.

Озеро объехали, пацан такой — во-он, абый, видите? У берега камни такие здоровые? Вот туда. Кое-как я до них дотянул, вылазим, а парнишка мне и заряжает — вам камешек подержать? Или вы сами типа управитесь? Я, признаться, обалдел сего числа. Оглядываюсь — вокруг каменюки метра по четыре, по пять лежат, скалы торчат из грунта. Это не про них ли он случайно?! Смотрю на него, как артист Крамаров на отрока, помните, в фильме про брильянтовую руку? Не, думаю, надо колоться. Слышь, говорю, братишка, а че делать-то?

Тот смотрит на меня, как будто я ему любимый мотоцикл предложил на конфетку сменять. Не, — говорит, а сам аж попятился, — так низя! Если не знаете, то никак, совсем! Это типа не хухры-мухры, надо папу позвать и так далее.

Тут у меня страх весь куда-то делся, и чувствую, что меня как несет. Даже скорее не Остапа понесло, а прямо Брюс всемогущий. Ни страха, ни памяти о страхе — одна уверенность, насмешливая такая. Как будто еду я на терку, а на сворке у меня полк спецназа ГРУ, во как. Я пацану вру, да так нагло: да че ты, я просто как здесь не знаю, а так — ого-го! Не очень-то я запомнил, что ему там нес — самый летательный летатель, елы-палы, груз сто тонн на орбиту вывожу, и так далее. Но, похоже, пацану хватило. Он показал, куда вставать, выковырял из-под снега грязный булыжник и присел справа от меня на корточки, уперев локти в колени. В руках он держал булыжник, с которого кое-где текла рыжая грязь. Мне было нужно положить правую ладонь на каменюку и, собственно, лететь. Из-под победно-фанфарного тона высунулся никуда, оказывается, не девшийся страшок: бля, да ты че, клоун? Летчик, смотри-ка! Ты турбину не забыл? Долго перечислять, как он меня склонял — и правильно, с нормальной точки зрения. Слава Богу, что захватившей меня тогда эдакой победительной наглости достало на то, чтоб сразу загнать его под шконку.

Я величаво, по-цезариному, убийственно серьезно — как еще сказать, не знаю — шагнул вперед и положил руку — вернее, опустил длань на мальчишкин камень. Рука сразу потерялась, сигнал из нее мгновенно оборвался. Где-то далеко-далеко на заднем плане сознания мелькнула отрешенно-спокойная мысль: «…Ну вот, хрен с ним, что как „летчик“ обосрался — зато, вишь ты, какое странное ощущение легло в копилку. Эвон как руку-то вмиг отсекло, было такое с тобой раньше? То-то. Ладно, пошли, „летчик“. Завезем пацана, и к Гимаю. Так, пакет „к чаю“ не забыть пацану отдать… И не надо расстраиваться — щас на трассе как топнем! Баня, чайку с медом, на рассказать их пораскручиваю — вдвоем они легче болтают…»

Я шевельнулся, поворачиваясь, и вдруг несущаяся подо мной земля накренилась и стала угрожающе быстро укрупнять детали. …Ой бля! — подумал я, начав эту короткую мысль в тоне «Ой, мамочки» и закончив на отчетливом «Ура, каникулы!». Куда там оргазму. Это, собственно, и все, что можно рассказать о полете. В общем, когда летаешь — прет, а время останавливается. Разве что вот еще одна деталь: то, что внизу, — не интересует абсолютно.

— Ты че там, не сильно устал? — «приземлившись», спросил я у сопящего на корточках пацана, боясь спросить напрямую, как выглядели мои полеты со стороны и сколько продолжались по времени.

— Неа. Вы умываться будете, слить вам?

— А как же, — тоном бывалого авиатора ответил я и пошел к багажнику. Слава богу, есть привычка постоянно возить сиську с чистой водой.

Умывшись, я слил пацану — он был по локоть в рыжих потеках.

— Сникерс хочешь? — спросил я пацана, заводя телегу.

— Давайте, — подумав, сказал пацан. Видимо, сникер-сы были ему уже не по возрасту, но тут никто не видел.

— Там пакет сзади, достань.

Пацан перегнулся назад и зашуршал.

— Можно, я лучше «пикник»?

— Да пожалуйста. Ешь на здоровье.

— Спасибо, — вязко чмокая, сказал через какое-то время пацан.

Я притормозил перед обманчиво-невинной подлой лужей, в которую влетел левой стороной по дороге сюда. Словно специально дождавшись, когда будет сравнительно безопасно, у меня внутри что-то взорвалось, и я какое-то время просидел, слабо различая через мельтешение в глазах руки на руле.

Было такое ощущение, словно распаковывается какой-то здоровенный файл — из-под обычного мысленного фона пробивались смутные картинки с беззвучными «пояснениями». Не поручаясь за релевантность, попробую выразить пару таких «картинок» — здесь когда-то очень-очень давно проходили люди-птицы. Они были нормальными, такими же людьми, как мы с вами, но они были еще и птицы, не знаю как. Это местность вокруг Аллак не была их домом, родиной — они здесь остановились из-за этого места, прожили здесь какое-то достаточно длительное (опять не скажу, сколько. Год? Век?) время, а потом ушли дальше, туда, куда собирались с самого начала.

Так было еще два раза, и я вставал и ждал, пока все не кончится. Видимо, такое поведение «летчиков» было нормальным — пацан сидел и безучастно смотрел на меня, ожидая, когда поедем дальше.

В этот день топнуть на трассе не получилось — боясь, что это снова начнется, я с аварийкой плелся в правом, покорно пропуская все ведра с болтами, вплоть до рассыпающихся на ходу «москвичей». Те попривыкли и вскоре уже требовательно покрикивали дребезжащими сигналами, требуя лыжню. Я безропотно принимал правее — езжайте: теперь здесь принимаются вызовы только от «боингов»! И то — чисто вымытых…